2012-04-01 23:07:06
Весь сегодняшний вечер потратил на просмотр этого фильма. Я бы даже сказал - двух частей одного ...
+ развернуть текстсохранённая копия
Весь сегодняшний вечер потратил на просмотр этого фильма. Я бы даже сказал - двух частей одного фильма. Не жалею. Очень понравилось.
Конечно, я ни разу в жизни не был в Крыму. Потому дополнительной географической привязкой не проникся. И, если в Крыму действительно такая атмосфера как передали в фильме, я туда не поеду :) Уж лучше в Турцию.
Оригинал взят у zorych в "Шапито-Шоу" - смотреть обязательно
Место действия: Симеиз (Крым). Фильм состоит из четырех частей: "Любовь", "Дружба", "Уважение" и "Сотрудничество". В каждой развивается свою сюжетная линия, тесно переплетающаяся с остальными. Один из лучших российских фильмов прошлого года. Но, конечно, на любителя. Но фильм добрый. Сам фильм - 5 баллов. Саундтрек - 5 баллов. И еще один балл за место действия :-)
2012-03-31 22:24:07
Оригинал взят у m_mcfaul в Мой визит к Патриарху
Сегодня я имел честь встретиться с Его Святейшеством Патриархом Кириллом I в его живописной резиденции в Чистом переулке. У этого здания богатая история, а в числе живших в нём людей есть и немецкие дипломаты, и русские дворяне.
Патриарх Кирилл проявил себя любезным хозяином и чудесным собеседником, говорившим с огромным интересом о богатых традициях России и Русской Православной Церкви. Он также продемонстрировал любовь к истории, рассказав о некоторых эпизодах исторических связей между Россией и США. Мне было очень интересно узнать, что в 1794 году Русская Православная Церковь основала свой первый приход в Северной Америке, на острове Кадьяк на Аляске. Не менее интересным был его рассказ о том, как в конце 60-х годов он выстоял многочасовую очередь, чтобы побывать на американской выставке.
В гостях у Его Святейшества я вновь осознал, что по мере развития наших отношений с Россией мы должны продолжать поддерживать связи со всеми, как властью, так и обществом. Одним из направлений деятельности гражданского общества, в котором я хочу видеть более прочные отношения между российскими и американскими партнёрами, являются отношения между вероисповеданиями.
Видеозапись встречи:
Видеоматериал любезно предоставлен Московской Патриархией.
2012-03-31 16:23:54
А вот и светлый день рожденья Прекрасный новый день весны! Пусть никакие сожаленья ...
+ развернуть текстсохранённая копия
А вот и светлый день рожденья Прекрасный новый день весны! Пусть никакие сожаленья Не омрачат ни явь, ни сны! Пусть не ударят беды в спину, Печали сердце не сожмут, Успех и счастье - не покинут, Друзья и жизнь - не подведут. Пусть, озаренные любовью, Искрятся радостно года, И свет, богатство и здоровье С тобой пребудут навсегда!
2012-03-31 15:34:16
Накануне Владимир Соловьев встретился с Патриархом Московским и всея Руси Кириллом. Какие вопросы ...
+ развернуть текстсохранённая копия
Накануне Владимир Соловьев встретился с Патриархом Московским и всея Руси Кириллом. Какие вопросы ведущий задал патриарху? Как прошла встреча? Это и многое другое Владимир Соловьев и Анна Шафран обсудили со слушателями «Вестей ФМ» в программе «Полный контакт». — сообщает «Вести ФМ».
Вчера я встречался со Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Кириллом.
Встреча проходила в Чистом переулке, рабочей резиденции Патриарха. Была беседа. Для меня это была большая честь. Я в какой-то момент времени, просто читая всю информацию, которая поступает, стал осознавать, что на вопросы, которые задает общество, вопросы многие справедливые и очень жесткие, нет ответа. И общество, не получая ответы, начинает эти ответы выдумывать само. Притом ответы очень разные.
Какие три основных обвинения, которые бросают в лицо Церкви?
Например, первое, что Русская Православная Церковь — это алкогольно-табачный ярлык, который висит на Церкви. Второе – это почему у Патриарха часы за 30 тысяч долларов? Третье — что это там с квартирой?
[Читать далее >>>]
Ярлык
Я не спрашивал по поводу табачно-алкогольного ярлыка, потому что когда-то, довольно давно, очень серьезно разбирался с этим вопросом, и хорошо знаю предысторию вопроса. Здесь нет для меня никаких секретов, просто меня удивило, что немногие помнят замечательное интервью, которое дал Александр Починок в 2009 году еще. Вспоминаю те лихие времена, когда с 95 года действовал указ президента Ельцина, по которому Церкви дали вот эту страшную возможность хитро ввозить табак, алкоголь, и дальше распоряжаться деньгами. Но немногие понимают, что все эти вопросы находились под управлением, как это ни странно, и со стороны государства, и со стороны Церкви в руках одного вполне конкретного представителя РПЦ. Поэтому Починок, когда потом анализировал, он сказал очень интересно, что Церковь сама от этих схем ничего не получила, но получили вполне конкретные посредники, которым вот эта фактически беспошлинная торговля товарами была на руку, Церкви перепадали крохи, на которые она выживала. А многочисленные фирмы-присоски получали миллионы долларов.
Например, Калужский архиепископ Климент, который был назначен председателем комиссии по гуманитарной помощи Московской Патриархии, сам участвовал и в создании коммерческого банка «Пересвет». И тогда это была жуткая схема, когда завозили все через этот не облагаемый налогом коридор — начиная от табака и заканчивая шестисотыми мерседесами, причем в официальных документах водка значилась как вино, а Мерседес – как санитарная машина.
И Алексий II уже через 2 года осознал всю порочность этой схемы, стал бороться с этим, чтобы отказаться, и немногие знают, что сторонником очень жесткой линии по отказу от этой схемы был как раз тогда еще не Патриарх, тогда еще владыка Кирилл. И Кирилл пошел на прямое столкновение, при этом очень важно, что публично никогда и нигде, ни одним словом не пытаясь очернить никого из людей, с которыми он находился в непримиримой битве. Вы себе представляете, да, что такое, когда появляется внутри Церкви человек, который говорит: »нет, этого делать мы не будем». И именно благодаря позиции митрополита Кирилла, которую полностью поддержал тогда патриарх Алексий II, удалось остановить эту схему, поэтому когда сейчас уже обвиняют теперь уже Патриарха Кирилла в тех схемах — это, вежливо говоря, назвать белое черным, а черное – белым, потому что это страшное столкновение Климента и Кирилла, которое могло закончиться как угодно. И тогда благодаря Божественному попустительству, и конечно, поддержке Алексия II, точке зрения Кирилла удалось возобладать над порочной схемой. А теперь этот ярлык пытаются приклеить к Патриарху.
Эти вопросы я не задавал Патриарху, потому что я знал, что Святейший уже довольно давно эту тему, кому было интересно, осветил. Просто, как часто бывает, нашей либеральной прессе неинтересно знать правду, а очень хочется кричать.
Мы говорили о многом.
Мы говорили о проблеме духовности, мы говорили о том, что Церкви необходимо заниматься миссионерской деятельностью. Притом, что я иудей. Мы говорили о том, что, к сожалению, люди, которые говорят от имени Церкви, зачастую это делают ужасающе и бросают тень на сами церковные идеи, что, к сожалению, таких людей, как Даниил Сысоев, сейчас в публичном поле крайне мало.
О часах
И я спросил: «Ваше Святейшество, а что это за история с часами?» Когда беседуешь с Патриархом, то, конечно, наслаждаешься его потрясающей русской речью. Патриарх, кроме всего прочего, великий миссионер. И то, как Святейшество говорит по-русски, вот этот классический, петербургский язык — это отдельное удовольствие. Я жалел, что нет микрофонов и нет возможности записать эту беседу. Я настоятельно просил у Патриарха рассмотреть возможность, может быть, раз в месяц делать с ним беседу и ее показывать не рано утром, как идет передача Патриарха, а именно в режиме беседы в вечерний прайм, чтобы люди слышали и видели, тогда многое станет понятным.
Так вот, я спросил, а что это за история с часами за 30 тысяч долларов?
Патриарх был не в том одеянии, в котором стоят службу, а в повседневном, но монашеском. И у патриарха были часы. Он сказал:
«Да, я ношу часы. Вот эти часы мне подарил Дмитрий Анатольевич. Это наши русские часы, недорогие часы с гербом — маленькие, аккуратные часы. А когда я увидел ту фотографию, я никак не мог соотнести, потому что когда мы одеваем одеяние для службы, часы невозможно надеть, невозможно носить часы.
И я смотрел на эту фотографию и вдруг понял — а ведь это коллаж. И на саму службу не носят часы. Да я и не знаю, какие часы сколько стоят. Но после того, как появилась эта фотография, я пошел и стал смотреть. Ведь приходят многие и дарят. И стоят зачастую коробки, которые не открываешь и не знаешь, что там.
И я увидел, что действительно есть часы Breguet, и поэтому я нигде не дал комментариев, что у Патриарха таких часов нет. Потому что да, коробка с такими часами ни разу не надеванными есть, и она лежит. Я с интересом и ужасом стал смотреть, а сколько же стоит ряд подарков, которые мне делали.
И когда увидел, подумал, и куда их девать? То есть, конечно, можно их передаривать, но тогда что подумают о Патриархе? Как же Патриарх живет, если он такие дорогие подарки делает? Это тогда тоже бросает тень, и потом, конечно, никакие часы за 30 тысяч долларов я себе не покупал. И ни на какую службу такие часы не надевались, как и любые другие. Но да, действительно, многие дарят, в том числе, и часы. Отказать тому, кто приносит дар – это тоже неэтично. Но и пользоваться не пользуюсь».
Собственность
А я говорю, что вообще происходит с собственностью? Что такое собственность Патриарха? Он говорит, что по канону, та собственность, которая была у человека до служения, например, отцовская квартира, либо библиотека, которая передавалась по наследству, она так и остается. И ее я могу как гражданин РФ завещать, передавать по наследству, прочее. Все то, что мне дарят или приобретается уже на служении Патриархом, все это остается в Церкви. То есть это не моя личная собственность.
Я говорю: «А Вы богатый человек»?
Он говорит: «Давайте, я Вам расскажу о своей квартире.
Еще во времена Б.Н. Ельцина, до приватизационных схем квартирных, В.И. Ресин спросил меня: “Владыка, а Вы где живете?”. Притом, надо отметить, что Святейшество очень точно передает даже интонации голосов, что для меня было несколько неожиданно, когда беседуешь со Святейшеством, то удивляешься, насколько у него глаз горит, насколько он живой, насколько он глубокий, ощущения нереальные! Причем манера разговора настолько располагает к беседе, время летит просто незаметно!
«Вот подходит Владимир Иосифович Ресин и говорит: «Владыка, а где же Вы сейчас проживаете?»
Отвечаю: «Там же, где и мои предшественники, служители, сосновый бор, деревянный дом».
«Гм — в этой развалюхе?»
«Ну, чем богаты…»
«А давайте мы Вам квартиру сделаем?»
Ну, я говорю, как Вы считаете нужным, я для этого ничего делать не буду, как Вы решите, так и будет.
Через некоторое время Б.Н. Ельцин (не Лужков, мэр Москвы) подписывает Постановление и мне выделяется квартира в доме на Набережной.
Приезжает В.И.Ресин и говорит:
-Владыка, ну там такая квартира, Вы в ней жить не сможете!
- Почему?
- Потому что на самом деле это не квартира, а пристройка на крыше сверху.
- Большая?
- Жилая площадь – 104 квадратов, общая – 140 метров.
Я поднялся, посмотрел – потрясающий вид, как раз то место, где сейчас стоит Храм Христа Спасителя. Но состояние на тот момент – ужасающее. Ну, просто разруха.
А Владимир Иосифович продолжает: «А вот есть дом, который недавно построили, там квартиры замечательные, но за такие нужно заплатить».
Спрашиваю: «Сколько?».
Называет сумму и я (Владыка) на тот момент подумал: «Я не могу себе этого позволить». На тот период времени вообще таких денег не было в принципе, поэтому ответил: «Я не могу себе этого позволить. Не стоит даже продолжать этот разговор».
Потом, когда вошла система приватизации жилья, Патриарх приватизировал квартиру на Набережной. Но за все время Святейшество не провело и недели жизни в этой квартире. Но так как он перебрался в Москву, то перевез превосходную библиотеку своего отца.
Отец Владыки, особенный человек, который всю свою зарплату тратил на приобретение редчайших фолиантов и собрал многотысячную раритетнейшую библиотеку. И во многом богатейший русский язык Святейшего – это заслуга его отца. Потому что будущий Патриарх читал с 10-12 лет философские труды потрясающих редчайших изданий, представьте, насколько это влияет на формирование юного мировоззрения.
Эта библиотека и переехала в Москву. Туда же переехали три двоюродные сестры. Есть одно фото, где Патриарх с миловидной женщиной. Этой фотографии 20 лет, она снята еще в Смоленске, на ней как раз и есть одна из его сестер. Они все воспитывались вместе, хорошая патриархальная семья, где родные, двоюродные, троюродные братья и сестры воспитывались как единый род. Сестры Патриарха положили всю свою жизнь на служение Святейшему. Там (в этой квартире) они ночуют и живут.
Вдруг однажды звонит сестра и говорит: «Мы больше не можем жить в этой квартире». «Почему?» «Невозможно в ней находиться. Через 20 минут пребывания начинаешь задыхаться».
Патриарх приезжает на квартиру и видит не просто пыль – стены, словно после ядерной бомбежки Хиросимы и Нагасаки, при этом сестра открывает ему дверь с многослойной марлевой повязкой. Через 10 минут Владыка начинает задыхаться.
Проводится экспертиза. Оказывается, этажом ниже в квартире производится ремонт. Люди забивают воздуховоды, начинают выбивать все пространство изнутри и всю строительную взвесь и пыль затягивает вверх. Сами строители, увидев квартиру сестер Патриарха, пришли в ужас.
Владыка отвечает: «Я не хочу в это вникать, делайте все по закону. Подключайте все службы: СЭС, ЖКХ, другой надзор, но все производите от лица прописанной в данной квартире и собственницы жилья — сестры. Сам я этого не коснусь». Поэтому всю тяжбу, которую вела сестра, Святейший никак не комментировал и не занимался этими вопросами. Здесь очень важный морально-этический момент. Каждый раз, когда разговариваешь с Его Святейшеством, то получаешь советы, которые базируются на постулатах, это всегда не случайный ответ.
Так получилось, что та злополучная квартира принадлежала г-ну Шевченко, который при бывшем президенте Б.Н. Ельцине был министром здравоохранения, потом решил постричься и стать монахом, священнослужителем. Он уехал в Житомир, где его рукоположил местный владыка, который после этого, через несколько месяцев, был отлучен от церкви (за гомосексуализм, но это параллельный рассказ). После рукоположения Шевченко построил для себя часовню и начал проводить обряды венчания, крещения, богослужения.
Но в истории Русской Православной Церкви невозможно просто для себя решить стать священником и самовольно выбрать место своего служения по своему желанию. Как и в армии, для начала он (постриженный) должен взять у архиерея открепительную грамоту и только после отъехать на определенное место и приступить к своим обязанностям. Этого сделано не было. По этому поводу «де факто» началась проверка по лишению сана Шевченко (замечу: ДО квартирной тяжбы с сестрой Владыки!). При этом я (В.Соловьев)не даю никаких морально-этических оценок г-ну Шевченко, я не знаю ни тонкостей разбирательства, ни лично этого человека. Просто резюмирую: тяжба идет внутрицерковная, и Патриарху было в высшей степени некорректно встречаться с г-ном Шевченко и обсуждать бытовые вопросы. Потому что это было бы воспринято как некая форма сделки, либо как-то иначе трактовано такое поведение. Единственная форма правильного поведения Патриарха в этом вопросе – полностью отстранитья от данного дела.
Дальше уже я не обеляю и не обвиняю кого-либо из сторон – принимал решение суд. Судебное дело проводилось долго, сложно. Экспертиза, самая дорогая часть иска – это реставрация старинной библиотеки, которую может выполнить один-единственный институт по восстановлению. Это действительно очень дорого, дорогое оборудование и т.д. Причем, оценку стоимости восстановления давали независимые эксперты этого института, ни в коем случае, не церковь и не ее служители. Сумма иска очень значительна, а дальше, т.к. г-н Шевченко отказался платить и пошли разговоры о том, что вот, «отдавайте квартиру!». Об этом и речи никогда не шло, лишь только о возмещении ущерба.
Оценку давал институт, который этим занимался. Никакие церковные структуры к этому не имели никакого отношения. Сумма иска, исходя из этих оценок, которые были даны внешними структурами, оказалась очень значительной. А дальше господин проигравший отказался платить. И соответственно начинают действовать судебные эксперты, и отсюда пошёл разговор о том, что отдавайте квартиру.
Никто не говорит ни о какой отдаче квартир. Речь идёт о возмещении суммы.
Я спрашиваю, а почему нельзя было простить?
Он (Патриарх) говорит, что такой вариант всегда был, но это тоже было бы некорректно — я по максимуму постарался. Например, вместо двойной очистки книг я согласился на ординарную, что сэкономило существенную сумму денег.
Исходя из этого, сумма иска была существенно сокращена. А куда пойдут деньги, которые Вы получите? Он говорит, конечно, всё на благотворительность. То есть часть пойдёт на восстановление библиотеки, а все остальные деньги, до копейки будут, конечно, отправлены на благотворительность. То есть ни копейки денег ни Патриарху, ни его семье не перейдут.
Также много разговоров шло о нанопыли. Это, конечно, не очень удачный термин, гораздо точнее было употребить термин – мелкодисперсная взвесь. Действительно, было обнаружено, что эта мелкодисперсная, которая въелась в некий радиоактивный фон. Но опять же, это же не Церковь дала эти выводы, выводы дали независимые институты. Как попало, что попало, откуда. И когда говорят – вот она что золотая, что стоит столько денег? Нет, но если у вас дома хранится чаша династии Минь, которая стоит безумных денег и в неё попадает теннисный мячик и чаша разбивается и вы выставляете иск, то вы же не говорите, что какой золотой теннисный мячик. Вы говорите, какая драгоценная чаша разбилась. Сама пыль денег не стоит, но ущерб, нанесённый ею уникальной библиотеке, был оценён во вполне конкретную сумму. Для Патриарха эта история конечно очень болезненная и крайне неприятная. Она идёт давно. Патриарх пытается полностью от неё отстраниться.
Особенно ранит душу Патриарха то, что люди не пытаются разобраться. Притом, что Патриарх действует абсолютно в рамках закона. А главное что то, что зачем-то он пытается неуважительно, с какими-то странными намёками говорить о его сёстрах, троюродных сёстрах повторю ещё раз. И вот здесь, что очень любопытно Патриарх говорит – вот насколько женщины иначе устроены. При том, что вы никогда не угадаете, кто его сестра по образованию – инженер, работавшая много лет на хорошей должности, на высоких постах. Они создавали оружие для атомных подводных лодок. Потрясающе. Но вот в какой-то момент времени, тогда ещё владыку после питерской духовной семинарии послали в Смоленск, вот тогда на семейном совете было решено, что сёстры пойдут с ним и помогут ему. И вот с этого момента сёстры помогают.
Так вот, как прореагировала сестра, когда увидела вот эту фотографию. Ой, ужас какая плохая фотография, попросили бы меня, я бы дала им хорошую. Такая очень человеческая, очень женская реакция.
Я спросил Патриарха, извините, если можно, я больше не буду говорить о материальном. Хочется поговорить о духовном, что гораздо важнее и гораздо тяжелее. Я спросил патриарха – вот я помню момент, когда шла интронизация и когда опускается митра, на сколько у вас изменилось лицо. Вот эта ответственность, вот это ощущение колоссальной ответственности. И патриарх говорит, что не так тяжелы все испытания, как вот этот колоссальный груз ответственности.
Мы говорили очень много, о кризисе духовности, об озлоблении в обществе, о нежелании людей следовать закону, в том числе закону моральному. Мы говорили о трагедии деградации русского языка и необходимости возвращения, наверно, лучших образцов церкви. Многие не понимают, что церковь только сейчас возрождается, при этом ещё раз повторю, что я иудей. Я не христианин, но я хорошо понимаю, что Россия без духовных корней жить не может и я вижу ту атаку на Россию, которая идёт через атаку на русскую духовность. Говорили об атеизме, и очень интересно говорит и пишет. Что посмотрите, я верю в Бога, но я никого не принуждаю к своей вере, я с уважением отношусь к людям самых разных взглядов и убеждений.
Немногие знают, какую роль сыграл святейшество в восстановлении дипломатических отношений со многими странами, где отнюдь не христианская традиция. Ещё во время своей работы в отделе внешних церковных сношений. Но немногие понимают, к сожалению, насколько агрессивны атеисты. И почему-то они всё время навязывают своё неверие в Бога. Я же говорю: свою веру никому не навязываю. Я же к людям отношусь хорошо. Я же не кричу им: ах, вы не верите в Бога. Уровень агрессии совсем иной.
Говорили о том, что, к сожалению, зачастую люди воспринимают слова, звучащие из уст Кураева и Чаплина как истину в конечной инстанции. Святейшество говорит… При этом здесь надо отличать. Потому, что, если угодно, Кураев — это вольный стрелок, то есть, он не… Мало ли людей такого ранга в Русской православной церкви. Но он как бы не внутри структуры структур. Это всегда его частная точка зрения. А вот отдел, которым занимается Чаплин, была задача, установить диалог с обществом. Чаплин делает многое, но недостаточно, на мой взгляд. Но, опять же, мне понравилось то, что из уст патриарха, ни разу не прозвучало осуждение. Прозвучало лишь желание максимально с пользой для общества и для церкви использовать каждого. Дать каждому возможность раскрыть его талант.
Надеюсь, что вам стало чуть-чуть понятней. Хотя я понимаю, что те, кто ненавидит, они так и будут ненавидеть. Но в любом случае вы услышали и иную точку зрения.
2012-03-31 15:16:30
Эта история произошла несколько лет назад, но, к сожалению, она не потеряла своей актуальности. ...
+ развернуть текстсохранённая копия
Эта история произошла несколько лет назад, но, к сожалению, она не потеряла своей актуальности. Все также люди страдают от равнодушия окружающих, все также мы, имея возможность пройти по пути доброго самарянина, этой возможностью не пользуемся.
Бомж лежал на шестой платформе, поперек нее, и народ густо обтекал его и перешагивал. Ярославский вокзал, воскресенье, 18.40. Тридцать шагов до спуска в метро. Пиковое время.
«Ты спишь?»— я тронул его ногой (рукой не хотелось). Если спит или пьян — иду дальше. Дома ждет сын. «Спишь?» — веки дрогнули, бомж что-то сказал невнятно. Вокруг шумел поток людей. «Выпил?» Он не понял. Я показал на горло — ясный знак. Вновь не расслышал его ответ, но веки как будто сказали «нет». «А что с тобой?» — склонился ниже. Угадываю шепот: «Избили»— «Кто?» Опять угадываю: «Милиция». — «Когда?» — «Вчера вечером». — «И что же, ты с тех пор здесь лежишь?» — «Да».— «А сюда как попал?» — «Дополз».
[Читать далее >>>]
Бомж как бомж — опустившийся до предела. Спутанные волосы, черная короста на руках и лице, кровоподтеки — а может быть, и какая-нибудь парша. Специфическая вонь. И на асфальте от лежащего следы высохшей мочи. Ноги босые в калошах, одна полусогнута, другая неестественно вывернута. Слипшаяся грязная бородка.
«Что же с тобой делать?» (Я спешил). Бомж смотрел, не отвечая. Казалось, он постепенно выходил из забытья и начинал сознавать положение. «Может быть, вызвать «скорую»?» — «Да, если можно». Но я все мялся в нерешительности. «Скорая» на мой вызов к бомжу просто не приедет или будет ехать несколько часов. Такой опыт я имел. Я обещал заниматься с сыном, опаздывал, а эта встреча грозила затянуться.
Опять наклоняюсь: «Где ты живешь? Есть у тебя дом?» — «Раньше имел». — «Где?» — «В Баку». — Все это тихо, на пределе слышимости.— «И что же, все бросил?» — «Испугался, уехал. Ко мне приходили, угрожали». — «Когда же уехал?» — «В 90-м году…». — «Ну и что же теперь?..»
Я все тяну время, не приняв решения. Кто-то из проходящих с вновь прибывшей электрички кинул на лежащего человека кофточку. Значит, пожалел. Кто это был, я не видел. «В больницу хочешь?» Он молчит, но опять веками отвечает «да».
Иду в вокзальное отделение милиции. Думаю: «Может быть, он беженец, а может быть, «профессиональный» бомж-алкаш. Били? Наверное. Кто бил? Может, милиция, а может, и кто иной. Лицо разбито, передних зубов нет. Нога вывернута. Цел ли позвоночник?»
Милиционер не хочет идти. Я тяну его, чтобы он увидел лежащего на месте, тогда будет в ответе — иначе оставит как есть. Бомжей — что вшей. Надоели.
«С ними ничего сделать нельзя, — жалуется милиционер по пути. — До этих перемен… можно было по крайней мере арестовать — все ж не помирать ему, на казенных харчах. А теперь… Никому ни до кого. Свобода! За что арестовывать? Он же не своровал, не убил. О таких государство не заботится. И они мрут. Вы одного увидели, а их кругом вокзала — обойдите — десятки. А прошлой осенью что делалось! Никакие больницы не справятся. Теперь стало их гораздо меньше — почти все за зиму перемерзли».
«А ночлежек, приютов нет?» — спрашиваю я.— «Есть, но очень мало. Одно название. Сделаны, чтобы деньги отмывать».— «Вот как?». Милиционер спохватывается, что сказал лишнее: «Я не знаю, предполагаю».
Подошли к бомжу. Брошенной на него кофты уже нет — кто-то забрал. «Кто тебя бил?»— спрашивает милиционер. Человек лежит, губы его вздрагивают, в лице колебание, но он молчит. «Так кто же тебя бил?» — «Не знаю, не помню». — «А как ты здесь оказался?» — «Не помню. Дополз». — «С каких пор здесь лежишь?»— «Со вчерашнего вечера».
Вновь отправляемся в участок — звонить, вызывать врача. Хочу присутствовать при вызове. Возвращаемся опять на платформу. Наконец подходит молодой парень в белом халате, в руке — чемоданчик «первой помощи». — «Вы врач?» — спрашиваю.— «Медбрат». И, обернувшись к лежачему: «Вставай. Пошли». — «Не могу». —«Как, не можешь? Я, что ль, тебя буду подымать? Вставай — иди», — и в подкрепление слов привычно пинает его.
Человек закопошился, делает попытку сесть, падает. Я вижу, как изгибается его неестественно-вывернутая правая нога там, где ей не положено изгибаться, — посреди берцовой кости.. Очевиден перелом. Но «мед брат» еще несколько раз пинает. Закатывает брючины тыкает пальцем: «Что чувствуешь?».— «Очень больно». — «Значит, чувствуешь — вставай». Но смиряется перед очевидностью.
Теперь вызывают перевозчика — специально прикрепленного к медпункту носильщика с тележкой: другие не поедут. Вот и тележка. «Влезай на тачку». Но и этого лежащий сделать не может. Мы с милиционером втаскиваем его. Нога его неестественно мотается. Носильщик везет тележку, «медбрат» важно следует рядом, милиционер уходит. Толпа, густая перед вокзальным табло, когда мы пробираемся через нее. брезгливо расступается перед чудовищной нечистотой бомжа.
Мы въезжаем в медпункт, человека сгружают на пол. «Что вам нужно?» — спрашивает меня женщина в голубом халате, врач. — «Хочу проследить, чтобы вызвали «скорую».— «Мы сделаем это. Вам нечего здесь делать», — но потом смягчается и не возражает против моего присутствия.
«Как тебя зовут?» — спрашивает она лежащего. «Воронин Владимир Васильевич» (фамилию здесь изменяю — вдруг попадется знакомым этого человека? Зачем? Счеты Владимира Васильевича теперь в другом месте). «Сколько лет?» — «Пятьдесят шесть».
Опять звучит вопрос: «Кто тебя бил?» Опять в лице лежащего колебание. Врач поясняет: «Ну — в милиции, или дружки, или незнакомые?» — «Незнакомые. Не помню». Она записывает в журнал и уходит звонить в «скорую». Мужчина просит пить. Помогаю ему приподняться, чтобы глотнул. Помогаю аккуратно, не хочу испачкаться. Трогать его не¬приятно. Спрашиваю еще раз: «Так кто же все-таки тебя бил?» — «Милиционеры», — опять отвечает он.— «За что?».— «На ночь выгоняли из вокзала, закрывали».
«Близкие какие-нибудь у тебя есть?» — «Есть». — «Где?»— «В Москве жена и сын». — «Как же ты говорил, что из Баку?».— «Я из Баку, с женой и сыном давно не живу». — «Они знают, что ты здесь?»— Качает головой. — «Сколько сыну лет?». — «Двадцать два. Я уехал в Баку, когда он был еще маленький. Там работал, имел двухкомнатную квартиру». — «А кем работал?»— «Фрезеровщиком».— «Может быть, сыну твоему сообщить, что ты в больнице?» — «Нет, нет! Не надо…» — «Что так?» — Воронин показывает на себя глазами: «Стыдно в таком виде». — «А ты хотел бы работать?» — «Да. Я еще могу». — «А ты не спился за эти годы?» — «Нет»,— отвечает он (так или не так — могу ли знать?). «Не алкаш?» — все допытываюсь я бессмысленными вопросами, и он их принимает как должное: «Нет, я не спился».— «Ты же понимаешь, — говорю я, и мои слова над лежащим звучат как нравоучение, — тебя в больнице подлечат. А дальше? Тебе работать нужно. Если вернешься на вокзал, ты так… Еще месяц, два, до следующей зимы — и все, тебе конец». Он кивает: «Я знаю. Мне бы хоть какой уголок в общежитии. Я бы работал…» — «Из Москвы надо уезжать, здесь ты себе места не найдешь. Ехать надо в деревню или маленький городок, где могут быть нужны руки. Поедешь?» – «Конечно, поеду». (Я не очень верю его ответам, но остается удовлетвориться этим.)
«А документы у тебя есть?». — «Да. Есть паспорт и еще бумага о том, что я беженец». — «Что, официальный документ о беженстве?» — «Да. Когда только приехал в Москву — получил».
Значит, он берег документ все эти годы, значит, надеялся. Он делает попытку достать какую-то бумагу из внутреннего кармана пальто. Я вижу край бумаги, но рука его трясется, и я его останавливаю. Сам лезть в его карман без крайней нужды тоже не хочу. И зачем? Я найду Воронина в больнице, тогда и посмотрю документы.
Главное, отправить его туда. Это максимум, который я могу сейчас от себя требовать. Так мне кажется. Но с уходом все медлю, говорю: «У меня есть знакомая из комитета по беженцам. Так что в больнице я тебя разыщу».
«Приду домой,— говорю Воронину.— оттуда позвоню, узнаю, в какую больницу тебя положат». Женщину-врача прошу записать телефон медпункта. Пишет. «А как вас зовут?» — спрашиваю я. Молчит. В глазах тревога. В нашей стране всегда боятся ответственности — все равно за что, например, за участие в судьбе человека. На всякий случай лучше не сообщать имени. Я ее понимаю, потому что все эти эмоции знаю по себе.
«Боитесь?» Этот вопрос решает дело.
«Что мне бояться? — говорит она. — Прошло то время когда боялись»,— и назвала имя и фамилию… Я их приводить не буду. И после этого вдруг помягчела, и другим, доверительным тоном продолжала:
«В страшное время мы живем. Никому ни до кого нет дела. Нам самим как бы только душу свою сохранить… А вы идите домой, не беспокойтесь, я прослежу, чтобы его взяли в больницу. И если «скорая» откажется, так бывает, мы сами его на перевозке отвезем…». Я простился с нею и вышел к Воронину.
Он лежал в той же позе, с тем же выражением терпения к своему страданию и смирения со всем тем, что происходило с ним и как поступали с ним окружающие. Я протянул ему руку: «До свидания, Владимир Васильевич. Я обязательно найду вас в больнице, тогда и поговорим, как быть дальше». Он приподнялся, насколько мог, и взял мою руку: «Спасибо, спасибо… спасибо вам…»— «За что спасибо?— возразил я.— Я для Вас ничего еще не сделал».— «Как за что спасибо? Как ничего не сделали? Да если бы не Вы, я бы до сих пор лежал на платформе». Я пожал ему руку и вышел.
К сожалению, из нас двоих прав оказался я— не за что, увы, было меня благодарить. Я не помог этому человеку, я спешил…
Возвращаясь, чувствовал себя почти героем. Думал: помог — еще помогу. Но мгновения, когда нам дано помогать, кратки. И если мы их упустили, они не вернутся. Мы думаем: мы помогли — и нам должны быть благодарны. На деле благодарны должны быть мы — что нам было это дано. Если бы самаритянин из евангельской притчи, найдя избитого на дороге, мимо которого прошли священник и левит, не забрал бы его тотчас с собой, не довез бы до гостиницы, не заплатил бы своих денег хозяину, поручая раненого, и не пообещал бы впредь заплатить еще, но прошел бы мимо, и, лишь дойдя до города, куда спешил, послал бы кого-либо за избитым, как знать, довез ли бы еще его живым…
Я думал: разыщу Воронина в больнице и помогу… А надо было в тот вечер просто ехать с ним.
По телефону узнал — отправили его в N-ую больницу. Узнал и телефон «координационного совета по делам беженцев». Мне дала его одна знакомая, с которой дружили много лет, и разошлись в последние годы «по политическим причинам». Но перед несчастьем этого человека разногласий не было. Л. В. сказала: «Если будут трудности, звони — попробую помочь». Но воспользоваться ее помощью не пришлось.
«А, бомж…— ответили мне из приемного покоя на следующий день…— Его отправили в 1-ю реанимацию».— «В каком состоянии?». — «В тяжелом».— «А с чем отправили туда?».— «С переохлаждением». (Странно, я накануне не видел у него никакого переохлаждения. Руки его были теплые, хотя сам он был слаб.)— «А где теперь его документы?» — спросил я. — «Какие документы?» — женский голос удивился. — У него не было ничего». — «Как не было, я сам видел — был паспорт и документ о беженстве! Они лежали во внутреннем кармане пальто». — «Говорят вам, у него не было ни документов, ни пальто. И вообще одежды не было…» — «Как же не было? Я вчера сам его отправлял, видел». — «Ах, это вы его отправили? Так вот что я вам скажу… Когда я сегодня заступила на смену, он уже был без одежды и документов…» — «Сегодня?». — «Да, сегодня». — «Но документы — его единственная надежда… И почему только сегодня? Ведь он был привезен в больницу вчера в восемь вечера». — «Не знаю,— сказала она,— я увидела его сегодня в девять утра, голого… И я должна была обрабатывать его, а это ужас! Это уму непредставимо, до чего довел себя человек. И вам скажу — вы пожалели его легкой жалостью. Отправили в больницу! Вы бы приехали сами да обработали его вместо меня. Тогда бы это была жалость… »
Она бухнула трубку.
Бригада ли «скорой» или врачи больницы содрали с Владимира его одежду, сожгли в контейнере еще вечером — чтобы не было вшей. Никому не хотелось заниматься им, да и был вечер воскресенья, когда в больнице дежурные. И Владимир, голый, лежал ночь в приемном покое больницы, больной и голодный, плюс к тем суткам, которые пролежал на платформе. И только в 10 или 11 утра его отправили — но уже в реанимацию, с переохлаждением. А вечером того же дня я узнал, что он умер.
Мама сказала: «Может быть, для него так и лучше?» Может быть, но не мне это знать. Печально! Я упустил момент, когда мог помочь. Отчасти по незнанию (полагал, что в больнице сразу будет оказана помощь). Отчасти же, не будем лукавить, потому, что мои дела дома были для меня важнее того, что я делал для этого забытого человека. Делал, как бы заставляя себя, а сердцем спешил домой.
Воронину эта писанная мной история его смерти не нужна. Но кто же мы? Я описал то, что видел, и себя — все, как было. Здесь много промелькнуло лиц. Государство в лице чиновников (людей же!) — отвернувшееся от бездомных. Громилы, изгонявшие людей из их домов. Милиция, выметавшая бомжей из вокзалов на мороз и смерть (по указу же свыше!), и те милиционеры, которые выпихивали конкретно бомжа Владимира Воронина, избившие его, сломавшие ногу и бросившие на перроне. С десяток тысяч обыкновенных и не злых граждан, просто спешивших по своим делам, перешагнувших через лежащего. И кто-то бросил на него кофту, и кто-то забрал ее. Я, так и не сумевший ничем ему помочь, как все, спешивший к себе. «Медбрат», пинавший его ногой. И наконец, наши медики — врачи или сестры, довершившие дело, содравшие одежды с больного, продержавшие ночь без помощи и допустившие переохлаждение и смерть его.
Спросим себя — кто мы? Кто ты, мой читатель? Какой из перечисленных категорий принадлежишь (чиновники, громилы, стражи порядка, перешагнувшие, не умеющие, докончившие дело)? Кто мы? И что может ждать Отечество наше по делам наших рук?