На каждую историю, пусть даже незатейливую, нужно хотя бы минимальное вдохновение, потому, пропустив вторую, расскажу пока третью.
На 65-летие Локасу подарили настоящие швейцарские часы фирмы Tissot. Да, коллектив, в котором он тогда работал, скинулся и подарил. Потому как Локас считался ценным работником. Локас был счастлив - сам себе такое он не смог бы позволить.
Впрочем, ничего особенного в этих часах не было, разве что окошечко для даты, которую надо было уточнять вручную, в зависимости от числа дней в месяце. Но швейцарское качество! С надписью на задней крышке, что противоударные, водонепроницаемые, с возможностью нырять на глубину до 30 метров. Ну, это чересчур – глубже трех Локас никогда не нырял, даже в теплом Эгейском море, а в Красном вообще нырять побаивался – из-за акул.
И все бы хорошо, если бы не мухи. Обыкновенные дачные мухи, которые разводились летом в отсутствие Локаса между стеклом и занавеской. Он приезжал и убивал их полотенцем. Хотя, прежде чем убить, он открывал створку окна, предлагая им убраться восвояси. Но мухи, как люди. Очень держатся привычного и редко предпочитают свободу и перемену мест. Так что он их прихлопывал и они падали на пол лапками вверх.
Как-то под рукой не оказалось полотенца и он схватил со спинки стула свои спортивные, из плотной ткани шорты, в которых только что ездил на велике купаться.
Шорты делали свое дело и мухи падали как подкошенные. Только странно было, что при ударе по стеклу звук был такой, будто это и не шорты вовсе, а полноценные штаны с ремнем и пряжкой. Какая плотная ткань - еще отметил Локас, оглушая очередную жертву.
Но после особо звонкого удара Локас все же задумался, сунул руку в карман и извлек оттуда свои швейцарские часы.
Что же он увидел с похолодевшим сердцем? Головка для перевода даты и стрелок выпала из своего гнезда прямо ему в ладонь, а ремешок с одной стороны оторвался, поскольку перекосило ушки и выбило стерженек, к которому ремешок и крепится.
В местном представительстве Tissot Локасу все это, разумеется, выправили, но, глядя с печалью на чек, Локас подумал, что мухи того не стоят. Лучше бы жили себе и жужжали, даже по утрам, когда это особенно невыносимо.
( Послесловие)
Да, то, что было написано на крышке, оправдалось - часы выдержали и ходят. Правда, на днях вдруг ни с того ни с сего впервые в своей жизни отстали на 15 минут. Как так? Батарейка новая… Локас перевел стрелки, но… Но не первый ли это звоночек?

Сколько себя Локас помнит, у него были постоянные нелады со временем. То есть с часами, которые он носил на руке или же в виде будильника ставил на тумбочку перед кроватью. Часы на руке долго не задерживались, а будильник обязательно падал на пол от неверного утреннего движения и переставал не только звонить, но и тикать.
Локас вообще ненавидел тиканье часов. Если в комнате тикало, он не мог заснуть. Потому он или прятал тикающее под подушку или уносил на кухню, или вовсе выключал. К счастью, наручные часы тикали почти неслышно. Но ломались они с завидным постоянством, будто на уровне эзотерики, каких-то там иных миров и временных континуумов между внутренним временем Локаса и тем, которое показывали официальные стрелки, шла непримиримая борьба.
Пережив советские времена, после которых все изменилось, в том числе и часы, Локас грешным делом свалил свои прошлые неудачи с часами на их советское качество. Но оказалось, что и с несоветскими часами отношения у него не лучше. Вот всего лишь один пример.
Впервые (на закате СССР) оказавшись за рубежом, Локас, конечно, обалдел от разнообразия тамошних товаров и услуг, включая продукты питания, и решил сделать своей тогдашней подруге подарок в виде наручных часов. Часы были очень красивые, из фирменного каталога, на белом циферблате голубая луна и золотое солнце, плюс какие-то изящные прибамбасы.
Подруге подарок очень понравился, почему она и призадержалась с Локасом.
Часы исправно ходили и все завидовали подруге Локаса. Одна незадача – в них надо было менять батарейку, а для этого открывать заднюю крышку. И если открыть ее еще было можно, то закрыть – это была проблема, с которой мог справиться только часовщик.
Подруге надоело ходить в часовую мастерскую и она попросила об этом Локаса. Локас же решил сам попробовать. Да, батарейка встала на место, но крышка не закрывалась. Подумав, Локас взял плоскогубцы и… крышка тут же закрылась. Но одновременно раздался хруст стекла, прикрывающего циферблат, и Локас увидел, как все, что было на этом нарядном циферблате, стало корчиться, дергаться, как в агонии, а затем застыло. Застыло навсегда.
И, с ужасом наблюдая смерть тончайшей механики, Локас почему-то подумал, что это он убил время, отведенное ему на отношения с подругой.
Отношения и правда вскоре закончились - подруга уехала туда, откуда Локас привез ей часы, и больше не вернулась.
( за мной еще две часовых истории Локаса – И.К.)))

Под утро в фазе глубокого сна Локасу обычно снится Путин. Вот как минувшей ночью.
Локас, конечно, обрадовался и спросил:
- Уважаемый Владимир Владимирович! Можно задать вам два вопроса?
- Два можно, уважаемый Григорий Александрович, - ответил Путин и пошутил, - но не больше.
И Локас спросил:
- Владимир Владимирович, почему когда вы ввели наше эмбарго на их продукты питания, там эти продукты сильно подешевели, а у нас сильно подорожали?
- А второй вопрос? – спросил Путин.
- А второй вопрос: будете ли вы компенсировать, как ротенбергам, наши зарплаты, которые сильно подешевели из-за всего этого?
И Локас добавил:
- И пенсии.
- Пенсии, - это третий вопрос, Григорий Александрович, - ответил Путин и велел Пескову забрать у Локаса микрофон.
Проснувшись, Локас так и не смог вспомнить, ответил ему Путин или нет.
Вот что значит фаза глубокого сна.

Ну что, так мой давешний фанфик никто и не разгадал. Или не признаётся. Хотя точно знаю, что есть среди моих читателей люди, знакомые с оригиналом. Точнее, с оригиналами — их два, это мини-кроссовер. Может быть, дело в том, что все угадчики искали среди книг, а надо было среди фильмов?

Ладно, не угадали так не угадали. Но я хотя бы расскажу, как, по моему мнению, можно было угадать.

Самое сложное — понять, собственно, что источников два: лирическая героиня из одного произведения, а то, что ей приснилось — из другого. В один мир они сведены исключительно моим авторским произволом. (Да и то — нигде ведь не утверждается, что её сон правдивый...)

Ключевые детали, указывающие на первое произведение:
- Героиня намеревается мстить за мать. (Точнее, строго говоря — за ту, которую называет матерью).
- При этом мать жива, только ранена. Больше того, можно заметить: героиня предполагает, что мать проживёт дольше её самой («не моё [будущее] и даже не твоё, нам не прожить столько»).
- Для этого она собирается пробраться в некий Железный город.
- Причём она собирается туда не только (не столько?) для мести, но и затем, чтобы помешать людям создавать оружие.
- Братья помогут ей добраться до города и даже забраться на стену, но сами вместе с ней не пойдут.
- Кстати, героиня хорошо знает некий лес, где живут волки, кабаны и обезьяны.
- И можно заметить, что она не очень-то дружелюбно относится к людскому роду.

В общем, если кто ещё не догадался — это Сан, она же принцесса-мононокэ из одноимённого фильма Миядзаки.

А теперь тот мир, который ей приснился:
- Выжженная пустыня и угрожающий лес.
- Чудовища, похожие на гигантских насекомых.
- Весь мир пропитан смертельной отравой.
- Люди живут в горных долинах.
- И при этом вовсю продолжают воевать.

Это, мне кажется, ещё более узнаваемо: мир «Навсикаи из Долины Ветров» того же Миядзаки.

По художественной части всё ещё принимаю критику :-)

                      
                       © warsh

Эта вещь у него чем-то сродни пушкинскому «Выстрелу».

***

Мне как-то раз случилось прожить две недели в казачьей станице на левом фланге; тут же стоял батальон пехоты; офицеры собирались друг у друга поочередно, по вечерам играли в карты.

Однажды, наскучив бостоном и бросив карты под стол, мы засиделись у майора С*** очень долго; разговор, против обыкновения, был занимателен. Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека написана на небесах, находит и между нами, христианами, многих поклонников; каждый рассказывал разные необыкновенные случаи pro или contra.

- Все это, господа, ничего не доказывает, - сказал старый майор, - ведь никто из вас не был свидетелем тех странных случаев, которыми подтверждаете свои мнения?

- Конечно, никто, сказали многие, - но мы слышали от верных людей...

- Все это вздор! - сказал кто-то, - где эти верные люди, видевшие список, на котором назначен час нашей смерти?.. И если точно есть предопределение, то зачем нам дана воля, рассудок? почему мы должны давать отчет в наших поступках?

В это время один офицер, сидевший в углу комнаты, встал, и медленно подойдя к столу, окинул всех спокойным взглядом. Он был родом серб, как видно было из его имени.

Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий рост и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но правильный нос, принадлежность его нации, печальная и холодная улыбка, вечно блуждавшая на губах его, - все это будто согласовалось для того, чтоб придать ему вид существа особенного, не способного делиться мыслями и страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи.

Он был храбр, говорил мало, но резко; никому не поверял своих душевных и семейных тайн; вина почти вовсе не пил, за молодыми казачками, - которых прелесть трудно достигнуть, не видав их, он никогда не волочился. Говорили, однако, что жена полковника была неравнодушна к его выразительным глазам; но он не шутя сердился, когда об этом намекали.

Была только одна страсть, которой он не таил: страсть к игре. За зеленым столом он забывал все, и обыкновенно проигрывал; но постоянные неудачи только раздражали его упрямство. Рассказывали, что раз, во время экспедиции, ночью, он на подушке метал банк, ему ужасно везло. Вдруг раздались выстрелы, ударили тревогу, все вскочили и бросились к оружию. "Поставь ва-банк!" - кричал Вулич, не подымаясь, одному из самых горячих понтеров. "Идет семерка", - отвечал тот, убегая. Несмотря на всеобщую суматоху, Вулич докинул талью, карта была дана.

Когда он явился в цепь, там была уж сильная перестрелка. Вулич не заботился ни о пулях, ни о шашках чеченских: он отыскивал своего счастливого понтера.

- Семерка дана! - закричал он, увидав его наконец в цепи застрельщиков, которые начинали вытеснять из лесу неприятеля, и, подойдя ближе, он вынул свой кошелек и бумажник и отдал их счастливцу, несмотря на возражения о неуместности платежа. Исполнив этот неприятный долг, он бросился вперед, увлек за собою солдат и до самого конца дела прехладнокровно перестреливался с чеченцами.

Когда поручик Вулич подошел к столу, то все замолчали, ожидая от него какой-нибудь оригинальной выходки.

- Господа! - сказал он (голос его был спокоен, хотя тоном ниже обыкновенного), - господа! к чему пустые споры? Вы хотите доказательств: я вам предлагаю испробовать на себе, может ли человек своевольно располагать своею жизнью, или каждому из нас заранее назначена роковая минута... Кому угодно?

- Не мне, не мне! - раздалось со всех сторон, - вот чудак! придет же в голову!..

- Предлагаю пари! - сказал я шутя.

- Какое?

- Утверждаю, что нет предопределения, - сказал я, высыпая на стол десятка два червонцев - все, что было у меня в кармане.

- Держу, - отвечал Вулич глухим голосом. Майор, вы будете судьею; вот пятнадцать червонцев, остальные пять вы мне должны, и сделайте мне дружбу прибавить их к этим.

- Хорошо, - сказал майор, - только не понимаю, право, в чем дело и как вы решите спор?..

Вулич вышел молча в спальню майора; мы за ним последовали. Он подошел к стене, на которой висело оружие, и наудачу снял с гвоздя один из разнокалиберных пистолетов; мы еще его не понимали; но когда он взвел курок и насыпал на полку пороху, то многие, невольно вскрикнув, схватили его за руки.

- Что ты хочешь делать? Послушай, это сумасшествие! - закричали ему.

- Господа! - сказал он медленно, освобождая свои руки, - кому угодно заплатить за меня двадцать червонцев?

Все замолчали и отошли.

Вулич вышел в другую комнату и сел у стола; все последовали за ним: он знаком пригласил нас сесть кругом. Молча повиновались ему: в эту минуту он приобрел над нами какую-то таинственную власть. Я пристально посмотрел ему в глаза; но он спокойным и неподвижным взором встретил мой испытующий взгляд, и бледные губы его улыбнулись; но, несмотря на его хладнокровие, мне казалось, я читал печать смерти на бледном лице его. Я замечал, и многие старые воины подтверждали мое замечание, что часто на лице человека, который должен умереть через несколько часов, есть какой-то странный отпечаток неизбежной судьбы, так что привычным глазам трудно ошибиться.

- Вы нынче умрете! - сказал я ему.

Он быстро ко мне обернулся, но отвечал медленно и спокойно:

- Может быть, да, может быть, нет... Потом, обратясь к майору, спросил: заряжен ли пистолет? Майор в замешательстве не помнил хорошенько.

- Да полно, Вулич! - закричал кто-то, - уж, верно, заряжен, коли в головах висел, что за охота шутить!..

- Глупая шутка! - подхватил другой.

- Держу пятьдесят рублей против пяти, что пистолет не заряжен! - закричал третий.

Составились новые пари.

Мне надоела эта длинная церемония.

- Послушайте, - сказал я, - или застрелитесь, или повесьте пистолет на прежнее место, и пойдемте спать.

- Разумеется, - воскликнули многие, - пойдемте спать.

- Господа, я вас прошу не трогаться с места! - сказал Вулич, приставя дуло пистолета ко лбу. Все будто окаменели.

- Господин Печорин, прибавил он, - возьмите карту и бросьте вверх.

Я взял со стола, как теперь помню, червонного туза и бросил кверху: дыхание у всех остановилось; все глаза, выражая страх и какое-то неопределенное любопытство, бегали от пистолета к роковому тузу, который, трепеща на воздухе, опускался медленно; в ту минуту, как он коснулся стола, Вулич спустил курок... осечка!

- Слава Богу! - вскрикнули многие, - не заряжен...

- Посмотрим, однако ж, - сказал Вулич. Он взвел опять курок, прицелился в фуражку, висевшую над окном; выстрел раздался - дым наполнил комнату. Когда он рассеялся, сняли фуражку: она была пробита в самой середине и пуля глубоко засела в стене.

Минуты три никто не мог слова вымолвить. Вулич пересыпал в свой кошелек мои червонцы.

Пошли толки о том, отчего пистолет в первый раз не выстрелил; иные утверждали, что, вероятно, полка была засорена, другие говорили шепотом, что прежде порох был сырой и что после Вулич присыпал свежего; но я утверждал, что последнее предположение несправедливо, потому что я во все время не спускал глаз с пистолета.

- Вы счастливы в игре, - сказал я Вуличу...

- В первый раз от роду, - отвечал он, самодовольно улыбаясь, - это лучше банка и штосса.

- Зато немножко опаснее.

- А что? вы начали верить предопределению?

- Верю; только не понимаю теперь, отчего мне казалось, будто вы непременно должны нынче умереть...

Этот же человек, который так недавно метил себе преспокойно в лоб, теперь вдруг вспыхнул и смутился.

- Однако же довольно! - сказал он, вставая, - пари наше кончилось, и теперь ваши замечания, мне кажется, неуместны... - Он взял шапку и ушел. Это мне показалось странным - и недаром!..

Скоро все разошлись по домам, различно толкуя о причудах Вулича и, вероятно, в один голос называя меня эгоистом, потому что я держал пари против человека, который хотел застрелиться; как будто он без меня не мог найти удобного случая!..

Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или судьбою...

И много других подобных дум проходило в уме моем; я их не удерживал, потому что не люблю останавливаться на какой-нибудь отвлеченной мысли. И к чему это ведет?.. В первой молодости моей я был мечтателем, я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение. Но что от этого мне осталось? одна усталость, как после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, исполненное сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли, необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге.

Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление и раздражило мои нервы; не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил: доказательство было разительно, и я, несмотря на то, что посмеялся над нашими предками и их услужливой астрологией, попал невольно в их колею но я остановил себя вовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего не отвергать решительно и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал смотреть под ноги. Такая предосторожность была очень кстати: я чуть-чуть не упал, наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое. Наклоняюсь - месяц уж светил прямо на дорогу - и что же? предо мною лежала свинья, разрубленная пополам шашкой... Едва я успел ее осмотреть, как услышал шум шагов: два казака бежали из переулка, один подошел ко мне и спросил, не видал ли я пьяного казака, который гнался за свиньей. Я объявил им, что не встречал казака, и указал на несчастную жертву его неистовой храбрости.

- Экой разбойник! - сказал второй казак, - как напьется чихиря, так и пошел крошить все, что ни попало. Пойдем за ним, Еремеич, надо его связать, а то...

Они удалились, а я продолжал свой путь с большей осторожностью и наконец счастливо добрался до своей квартиры.

Я жил у одного старого урядника, которого любил за добрый его нрав, а особенно за хорошенькую дочку Настю.

Она, по обыкновению, дожидалась меня у калитки, завернувшись в шубку; луна освещала ее милые губки, посиневшие от ночного холода. Узнав меня, она улыбнулась, но мне было не до нее. "Прощай, Настя", - сказал я, проходя мимо. Она хотела что-то отвечать, но только вздохнула.

Я затворил за собою дверь моей комнаты, засветил свечку и бросился на постель; только сон на этот раз заставил себя ждать более обыкновенного. Уж восток начинал бледнеть, когда я заснул, но - видно, было написано на небесах, что в эту ночь я не высплюсь. В четыре часа утра два кулака застучали ко мне в окно. Я вскочил: что такое?.. "Вставай, одевайся!" - кричало мне несколько голосов. Я наскоро оделся и вышел. "Знаешь, что случилось?" - сказали мне в один голос три офицера, пришедшие за мною; они были бледны как смерть.

- Что?

- Вулич убит.

Я остолбенел.

- Да, убит - продолжали они, - пойдем скорее.

- Да куда же?

- Дорогой узнаешь.

Мы пошли. Они рассказали мне все, что случилось, с примесью разных замечаний насчет странного предопределения, которое спасло его от неминуемой смерти за полчаса до смерти. Вулич шел один по темной улице: на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: "Кого ты, братец, ищешь" - "Тебя!" - отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца... Два казака, встретившие меня и следившие за убийцей, подоспели, подняли раненого, но он был уже при последнем издыхании и сказал только два слова: "Он прав!" Я один понимал темное значение этих слов: они относились ко мне; я предсказал невольно бедному его судьбу; мой инстинкт не обманул меня: я точно прочел на его изменившемся лице печать близкой кончины.

Убийца заперся в пустой хате, на конце станицы. Мы шли туда. Множество женщин бежало с плачем в ту же сторону; по временам опоздавший казак выскакивал на улицу, второпях пристегивая кинжал, и бегом опережал нас. Суматоха была страшная.

Вот наконец мы пришли; смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо между собою: женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела на толстом бревне, облокотясь на свои колени и поддерживая голову руками: то была мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву они шептали или проклятие?

Между тем надо было на что-нибудь решиться и схватить преступника. Никто, однако, не отважился броситься первым. Я подошел к окну и посмотрел в щель ставня: бледный, он лежал на полу, держа в правой руке пистолет; окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за голову, как будто неясно припоминая вчерашнее. Я не прочел большой решимости в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится.

В это время старый есаул подошел к двери и назвал его по имени; тот откликнулся.

- Согрешил, брат Ефимыч, - сказал есаул, - так уж нечего делать, покорись!

- Не покорюсь! - отвечал казак.

- Побойся Бога. Ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин; ну, уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь!

- Не покорюсь! - закричал казак грозно, и слышно было, как щелкнул взведенный курок.

- Эй, тетка! - сказал есаул старухе, - поговори сыну, авось тебя послушает... Ведь это только бога гневить. Да посмотри, вот и господа уж два часа дожидаются.

Старуха посмотрела на него пристально и покачала головой.

- Василий Петрович, - сказал есаул, подойдя к майору, - он не сдастся - я его знаю. А если дверь разломать, то много наших перебьет. Не прикажете ли лучше его пристрелить? в ставне щель широкая.

В эту минуту у меня в голове промелькнула странная мысль: подобно Вуличу, я вздумал испытать судьбу.

- Погодите, - сказал я майору, - я его возьму живого.

Велев есаулу завести с ним разговор и поставив у дверей трех казаков, готовых ее выбить, и броситься мне на помощь при данном знаке, я обошел хату и приблизился к роковому окну. Сердце мое сильно билось.

- Ах ты окаянный! - кричал есаул. - что ты, над нами смеешься, что ли? али думаешь, что мы с тобой не совладаем? - Он стал стучать в дверь изо всей силы, я, приложив глаз к щели, следил за движениями казака, не ожидавшего с этой стороны нападения, - и вдруг оторвал ставень и бросился в окно головой вниз. Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет. Но дым, наполнивший комнату, помешал моему противнику найти шашку, лежавшую возле него. Я схватил его за руки; казаки ворвались, и не прошло трех минут, как преступник был уж связан и отведен под конвоем. Народ разошелся. Офицеры меня поздравляли - точно, было с чем!

После всего этого как бы, кажется, не сделаться фаталистом? Но кто знает наверное, убежден ли он в чем или нет?.. и как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка!..

Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера - напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится - а смерти не минуешь!

Возвратясь в крепость, я рассказал Максиму Максимычу все, что случилось со мною и чему был я свидетель, и пожелал узнать его мнение насчет предопределения. Он сначала не понимал этого слова, но я объяснил его как мог, и тогда он сказал, значительно покачав головою:

- Да-с! конечно-с! Это штука довольно мудреная!.. Впрочем, эти азиатские курки часто осекаются, если дурно смазаны или не довольно крепко прижмешь пальцем; признаюсь, не люблю я также винтовок черкесских; они как-то нашему брату неприличны: приклад маленький, того и гляди, нос обожжет... Зато уж шашки у них - просто мое почтение!

Потом он примолвил, несколько подумав:

- Да, жаль беднягу... Черт же его дернул ночью с пьяным разговаривать!.. Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано...

Больше я от него ничего не мог добиться: он вообще не любит метафизических прений.