«Ему, конечно, повезло!» -
Подумал я, на них взирая.
Ей только за спину крыло,
И точно ангел здесь из рая.
«Магнит». На кассе. Предо мной
Стоит

Мы все с протянутой рукой
Стоим на паперти душевной,
Прося пятак любви простой,
Скрывая дрожь улыбкой нервной.

Но только если можешь сам
Презрев досужее стесненье,
Увидеть путь к чужим слезам
Другому робкому стремленью

Тебе воздастся добротой -
В открытом сердце много света:
Споёт струною золотой
В ответной нежности сонета.

Такой пятак - в цене судьбы
В скрижалях жизненной борьбы.


Лев Абрамов

*
Прекрасно утро на закате
Сквозь жалюзи вселенских струн
Скажите доктор что за прелесть
Вы мне назначили вчера?

*
Ах как красивы и здоров

***
Я памятник себе воздвиг нерукотворный.
Боюсь, присвоит Церетелюшка проворный.
 
***
Белеет парус одинокий,
Вокруг чернеет вороньё.
 
**

Сейчас читаю интереснейший сборник "Русская литература ХХ века в зеркале пародии", издание для студентов-словесников. Да, есть у меня такое извращённое пристрастие – обожаю читать учебники. Причём вопреки тому, что мог сейчас кто-то подумать – это у меня ещё со студенческих времён, я уже тогда имела пристрастие их читать. Нравятся мне и суховатые формулировки, и разбивка на темы – словом, вся эта техническая составляющая.

Восприятие самого материала довольно странное. Во-первых, очень тяжело привыкнуть к мысли и позиции, что пародия не обязательно должна быть смешной. Все, кто вырос на творчестве Александра Иванова, не могут относиться к стихотворной пародии иначе чем к тому, что должно смешить формой и содержанием, высмеивать ошибки, слабые места, техническое или какое-то иное несовершенство. Поэтому когда читаешь пародию, которая не смешит – чувствуешь себя немного странно, хочется спросить: ну и ради чего же это написано, если не для того, чтобы высмеять? Э, оказывается, это такой глубокий и тонкий жанр. Она может быть и уважительной, и разрабатывающей мотивы оригинала, и вовсе не считать сам оригинал глупым или несовершенным... Хотя, конечно, чаще всё-таки пародии писались именно на то, что хотелось как-то закошмарить.

Как всякая вещь, попадающая в поле зрения, книга эта вызвала различного рода размышления. В частности – как странно осознать, что казавшееся мимолётным, несерьёзным, случайным даже (ну подумаешь, посмеялись над стихотворением/автором, и забыли!) – становится объектом исследования, потому что даёт неповторимую картину того, как воспринимали поэта современники. То, что кажется нам сегодня прекрасной классикой, высоким искусством ("ах, я так люблю поэзию Серебряного века!") – тогда, на рубеже XIX и XX непозволительным новшеством, уходом от традиционных приёмов, недопустимым новаторством, которое нужно было раскритиковать в пух и прах, чтоб неповадно было.

Люди жили, по-своему отстаивали свои творческие принципы, объединялись в движения, течения и группы, издавали манифесты... Критика тогда была критикой – конечно, не без пристрастности, ибо каждый критик суть человек, – но когда читаешь критические статьи рубежа позапрошлого и прошлого веков, поражаешься насыщенности литературной жизни. А сегодня всё это выродилось в сплошную куплю-продажу. Книга товар, который надо выгодно сбыть с рук. Если критические замечания и печатаются, то это не серьёзнее чем "Это великолепно! Эту книгу стоит читать всякому!" на задней стороне обложки. Я не спорю, возможно, где-то есть сообщества независимых критиков, чьи вердикты имеют вес в писательской среде, потому что судят по гамбургскому счёту – но ни на публике, ни на том литературном материале современного производства, что лежит на прилавках, это никак не сказывается.

И в качестве довеска.

Так мне белый свет невесел,
что я взял бы, да гуртом
человечество повесил,
и повесился потом.
(Виктор Буренин)
В колонках играет - трели дрели