Это они пусть налоговой втирают что у него всего 4 миллиарда, никто в это не поверит...

Святитель Тихон как московский митрополит благословляет ударный батальон перед отправкой на фронт, 1917 год, Москва,Красная площадь (фото из журнала «Искра»)

Ф. А. Гайда в своей статье «1917: Почему Синод не вступился за царя?» совершенно справедливо заметил: «Никто из Синода не вступился прямо за монархию». Это исторический факт. Действительно, Синод после февральского переворота не предпринял какого-либо публичного заявления в пользу Николая II или хотя бы в пользу монархического государственного строя. Тут и спорить не о чем.
Но вот почему такого заявления Синода не случилось, — проблема чрезвычайно сложная. В науке идут дискуссии по целому ряду ключевых вопросов, связанных с судьбами Русской Церкви в 1917 году. Во многих случаях среда историков еще не пришла к однозначному мнению по той или иной проблеме. Не стоит думать, что всё здесь прояснено, и трагедия Церкви в тот бешено-революционный год залита светом определенности.
Хотелось бы исправить это впечатление хотя бы отчасти. Думается, правильным будет на месте четких ответов оставить зияющие, драматические вопросы, поскольку в научной среде четких ответов пока нет.


Ставленники Распутина?

Итак, важный тезис Ф. А. Гайды: «Синод и до, и после Февральской революции находился в очень сложной ситуации. В эти годы члены Синода и епископат в целом имели стойкую репутацию ставленников Распутина. К 1917 году в общественных кругах существовало очень устойчивое представление о том, что Распутин через императрицу действует на императора и управляет им как хочет. А император назначает подсказанные им кандидатуры, в том числе и в Синод».
Думается, стоит прояснить читателям эту историю с Распутиным, затрагивающую не только, выражаясь языком современной политики, «репутационные потери» Синода, но и вопросы нравственные.
Если почтенные члены Синода чувствуют за собой тяжелую моральную вину из-за восхождения на самый верх церковной иерархии по мановению руки некоего странного «старца», а не за действительные духовные заслуги, стало быть, они принуждены молчать, ибо уста их запечатаны угрызениями совести.
Но так ли это в действительности?
Вряд ли.
Газеты, поставленные под контроль неис­товыми бунтовскими силами, могли писать о Синоде что угодно. А правда легко открывается тому, кто взглянет на список членов Синода, относящийся к началу 1917 года.
И что же?
Влиятельнейшие синодальные фигуры вошли в состав сего богоспасаемого учреждения задолго до того, как на политической арене появился Распутин, или же являлись его противниками.
Вот, например, «первоприсутствующий» в Синоде митрополит Киевский Владимир (Богоявленский). В Синод он вошел в 1892 году, еще при Александре III, а вовсе не благодаря какой-то там протекции «старца». Более того, он активно противостоял влиянию Распутина. И если у владыки Владимира хватило смелости выступить против самого Распутина, разве какая-то газетная блажь, связывавшая Синод с распутинщиной, закрыла бы ему рот по нравственным или политическим соображениям?
А вот владыка Харьковский Антоний (Храповицкий). Его назначили в Синод уже при Распутине. Но этот архиерей составил себе заслуженную репутацию прямого и явного противника «старца». Биография его хорошо изучена. О нем вышло множество книг и статей. Факты самым очевидным образом свидетельствуют: этот человек вообще никого не боялся, кроме Бога. Он не то что опасался какой-либо полемики, он полемику очень любил, чуть ли не искал ее! Проблемы с «устойчивым представлением общественных кругов», навязанные тряпичкиными революционной поры, вряд ли взволновали бы его хоть на секунду.
Если же говорить о епископате в целом, а не только о Синоде, то русские архиереи высказывались за сохранение монархии, притом делали это публично.
Так, например, епископ Пермской и Кунгурский Андроник (Никольский) в марте 1917 года (т. е. сразу после сведения Николая II с престола) опубликовал заявление «Ко всем русским православным христианам», а также выступил перед паствой в кафедральном соборе. Среди прочего он сказал: в России — «междуцарствие». Временному правительству, как высшему на данный момент органу государственного управления, следует оказывать послушание, но при этом надо молить Бога, чтобы Он не оставил Россию надолго без царя. «Да поможет Он нам, — писал владыка Пермской, — как триста лет назад нашим предкам, всем единодушно и воодушевленно получить родного Царя от Него, Всеблагого Промыслителя».
В падении прежнего царя епископ обвинил бесчестных «царских слуг» и «советников».
К этому остается добавить, что епископ Андроник являлся последовательным врагом Распутина, и ему, разумеется, никакая газетная клевета не мешала высказаться, как он считал нужным.


Осознавали свое бессилие?

Иной раз в исторической литературе звучит тезис, согласно которому Синод якобы осознавал, что его реальные возможности как-то повлиять на общественные настроения «равны нулю», какие бы шаги и заявления от него ни исходили, ничего бы не изменилось.
В связи с этим возникает вопрос: как же так — весь Синод «понимал», а тот же епископ Пермской «не понимал»? Или, может быть, нечто иное мешало Синоду высказаться прямо и открыто?
Как минимум, два обстоятельства, никак не связанных с идеей бессилия в информационной сфере, влияли на членов Синода.
Первое из них тривиально: синодальные архиереи подверглись энергичному давлению со стороны обер-прокурора В. Н. Львова. Тот вел себя как диктатор, изо всех сил стараясь «реформировать» Церковь и сделать из нее послушное орудие нового правящего круга. А для этого Львов пошел по пути «чистки» епископата от «реакционеров». Неугодных архиереев выбрасывали с кафедр, притом нередко увольнение происходило с тяжелыми нарушениями канонического права.
14 апреля Временное правительство просто «освободило от обязанностей» весь старый Синод, кроме архиепископа Финляндского Сергия. Умные, независимые старики оказались неугодными. Ершисты! Перечат. Хорошо же, назначим новых, авось эти будут сговорчивее.
Так оказался за пределами Синода тот же митрополит Антоний (Храповицкий). Две недели спустя его вышибли с кафедры и отправили «на покой» в Валаамский монастырь. Владыка Антоний деятельно покровительствовал монархистам. Такую фигуру Временное правительство оставить при власти не могло.
На епископа Андроника оказали давление и сверху — тот же неугомонный Львов — и снизу, со стороны местного совета. Он едва не лишился места.
Одни историки Церкви пишут о 17 архиереях, согнанных в ту пору с кафедр, другие называют иную цифру — 20 архиереев. Примерно столько же епископов должны были «добровольно» оставить свои кафедры, находясь под давлением правительства или прямо нецерковных сил. Но не в этой разнице суть. Историография советского периода, эмигрантская и (в меньшей степени) наша, современная, холит и лелеет миф, согласно которому в Церкви совершалась своего рода «революция снизу», т. е. смена епископов собраниями духовенства на местах. Однако утвердить итоги такого собрания, поставить на кафедру нового епископа, «избранного» со всевозможными нарушениями церковного права, могло только правительство. Историк Церкви С. Л. Фирсов пишет: «Механизм отставки неугодного епископа весной 1917 г. был достаточно прост: отставка эта, как и прежде, зависела от светской власти». Порой она провоцировала и сам «церковный мятеж»…
Напрашивается крайне болезненный для «февралистов» вопрос: а не затыкало ли рот Синоду само Временное правительство? Не стремилось ли оно раздавить монархический элемент в нашем епископате руками В. Н. Львова?
Ведь в противном случае придется признать, что русские архиереи того времени — трусы и приспособленцы.
Как же из этой среды, из числа все тех же «молчаливых» членов Синода вышли мученики и исповедники? Неужели за краткий период от февраля 1917 года до начала советского антицерковного террора все они разом духовно переродились и стали из Савлов Павлами?
А ведь тот же митрополит Киевский Владимир, изгнанный Львовым из Синода, в ноябре 1917 года напутствовал взошедшего на патриарший престол святого Тихона словами исключительной смелости, сказанными публично.
Вот эти слова: «Какие большие силы духовных разбойников: атеистов, материалистов, социалистов и т. п., стоят на пути Святой Церкви Христовой! Не они ли употребляют всю свою мощь для того, чтобы препятствовать развитию святого церковного дела?.. Но да не смущается сердце твое, Святейший Патриарх. Не ужасайся этих врагов Святой Божией Церкви. Ведь ты не один и не беспомощен. С тобою Тот, Кто указал тебе быть Патриархом, с тобою Заступница наша Матерь Божия… С тобою паства твоя… Быть не может, чтобы из ста четырнадцати миллионного народа не нашлось семи тысяч праведников, не преклонивших колен своих пред современным Ваалом, то есть таких чистых и праведных душ, молитва которых много может, споспешествуемая молитвами небесных защитников Православной Руси».
В тот момент власть находилась уже не в руках Временного правительства, ее захватили большевики. От них Церковь могла ожидать еще менее снисхождения. Безжалостный дракон революции уже коснулся огненным дыханием своим Русской Церкви, и гибельное пламя становилось всё жарче… Но старый митрополит не боится честно назвать их врагами Церкви и сравнить с Ваалом, с демонической силой.
Второе обстоятельство, мешавшее русским архиереям высказаться в пользу монархии, -— иного рода.
В первые месяцы после февраля 1917 года многие смелые речи останавливало упование на Временное правительство как на меньшее зло. Снизу-то бушует совсем уж антицерковная сила. А те, кто захватил власть после падения Романовых, все же допускают в будущем самостоятельный выбор народом государственного строя. Иными словами, хотя бы конституционная монархия еще возможна…
Так не потерпеть ли некоторых неудобств, связанных с новой властью? Власть радикальных революционеров вообще ничего доброго не сулит.
Подобного рода надежды на Временное правительство быстро рассеялись. Деспотизм в отношении Церкви соединялся у него со слабостью государственного правления. Но кто мог знать в самом начале деятельности Временного правительства, до какой степени бездарным и легкомысленным окажется его «государственная работа»?

***
Наша Церковь не проявила в 1917 году ни трусости, ни бессилия, ни бездумной легкости в расставании с монархией. Она была с самого начала поставлена в крайне тяжелое положение. На вершине светской власти укрепился круг людей, которые проявили до крайности жесткое отношение к Церкви. Но если бы Церковь встала на несвойственный для нее путь политической борьбы с правительством, что ж, она помогла бы расчистить путь силам еще более враждебным и к Христу, и к Православию, и к духовенству. Не более того.
Суть исторической судьбы Русской Церкви в ту пору такова: путь страданий и потерь во имя Христа начался не с октября 1917-го, а восемью месяцами раньше.

Дмитрий Володихин, foma.ru

Наступил Великий пост, и мы продолжаем разговор о том, как верующему человеку бороться со своими страстями с настоятелем Петропавловского храма города Саратова игуменом Нектарием (Морозовым). Предлагаем вашему вниманию вторую часть беседы.


Душа после ремонта

Страсти не действуют в человеке поодиночке, они действуют всей своей совокупностью. Преподобный Макарий Великий уподобляет страсти, грехи и пороки человека звеньям некой цепи, которые очень крепко держатся одно за другое. Одно из другого как бы вытекает, одно другое питает, и таким образом враг находится с нами в непрестанной борьбе. Он как бы играет на греховных струнах нашей души — в комплексе, извлекая некую мелодию, и иногда из этого рождается целая симфония зла. Но так же, как на некий дивный инструмент, на нас воздействует и благодать Божия, приводя в движение и звучание те силы нашей души, которые в ней все-таки сохраняются, хотя и в поврежденном состоянии, и которые в первоначальном своем виде прекрасны.

Часто бывает так, что, узрев в себе множество страстей и предприняв попытку с ними бороться, человек встречается с ожесточенным противодействием: все эти страсти разом восстают и ополчаются на него буквально как какие-то дикие звери. И человек приходит к священнику в отчаянном состоянии: «Батюшка, на меня так всё сразу навалилось…». Ему начинает казаться, что справиться со всем этим просто невозможно.


«Последовательность в борьбе со страстями должна быть такова: какая страсть против нас восстала и нас убивает, та в этот момент и является главной»

Что можно на это сказать? Во-первых, действительно, невозможно справиться со всеми страстями одновременно. Многие святые отцы об этом пишут, в частности, святитель Феофан Затворник: надо бороться одномоментно с какой-то одной конкретной главной страстью. Но это не значит, что нужно рассуждать так: «Вот есть у меня такая-то главная страсть, я ее выбрал и буду с ней бороться, а остальные пока оставлю». Из этого ничего не получится, потому что враг — это очень опытный стратег, и когда ты взял одну страсть и борешься с ней, он тебе как кость ее бросит и в это время занимается другими, которые живут полной жизнью в тебе. И какая разница, от чего ты в итоге погибнешь — от гордости, допустим, или от сладострастия; цель врага — умертвить нас любыми способами, а наша цель — прорваться от этой смерти к подлинной жизни. И последовательность в борьбе со страстями должна быть такова: какая страсть против нас восстала и нас убивает, та в этот момент и является главной. Предположим, человек осознаёт, что его главной страстью является гордость, и чаще всего падает именно от нее. Значит, он постоянно против гордости воюет и использует все способы, которые здесь могут быть ему полезны. Но вместе с тем, когда в нем возникает гнев, желание кого-то осудить или жадность, он переносит свои усилия на борьбу с этим, притом и о гордости стараясь не забывать. Можно провести такую житейскую аналогию: человек встает утром и понимает, что у него запланировано на этот день множество дел. Он постарается провести свой день так, чтобы все эти дела держать в голове — всё успеть, ничего не забыть. Но заниматься этими делами человек, имеющий опыт такой напряженной жизни, будет последовательно, концентрируясь на одном деле в один момент времени, чтобы избежать метаний между ними, в результате которых он ничего не успеет и ничего не сделает.

У святителя Игнатия Брянчанинова есть такой, на мой взгляд, замечательный образ, который он употребляет, говоря об очищении от греховных навыков. Вот помещение, в котором был капитальный ремонт, — вокруг груды строительного мусора. И человек может вначале растеряться: как же это всё убрать — такой ему всё это кажется огромной и хаотичной массой. Но если приглядеться, мусор есть разный. Есть крупные обломки, которые мешают по этому помещению вообще передвигаться, и их нужно вынести в первую очередь. После этого будет уже проще разобраться с мусором менее объемным. Ну и в конце нужно сгрести мелкий мусор и подмести пыль. Если мы не будем этому порядку следовать и начнем мелкие фрагменты мусора вытаскивать из-под более крупных или станем пыль подметать, когда еще многое остается неубранным, это будет нерационально и не даст хорошего результата. И точно так же в отношении нашей души. Человек не может от всех страстей избавиться сразу, но у каждой страсти есть грубые проявления, есть менее заметные и есть трудноразличимые, тонкие. И начинать нужно с более грубых, то есть в первую очередь отсекать грех, совершаемый самим делом.

«У нас есть все основания относиться к человеку с неприязнью, и мы имеем на это полное право. Но только в одном случае: если мы не хотим быть христианами»

Возьмем для примера такой грех, который практически всем нам сопутствует, — осуждение. Первый шаг в борьбе с этим грехом — запретить себе с кем бы то ни было ссориться и кого-то в разговоре оскорблять, в глаза или за глаза. Это бывает непросто, но если перед собой такую задачу поставить, это оказывается возможным, потому что нет задачи идти куда-то вглубь — задача одна: не открывать рот. Даем себе задание: каждый раз, собираясь открыть рот и что-то сказать, обдумывать, для чего мы его открываем. И вот для этого, этого и этого его открыть можно, а для всего остального — нельзя. Эта задача выполнима, в принципе, для любого человека. Но если поставить себе еще и задачу никого не осуждать, скажем, в мыслях, то может ничего не получиться. Многозадачность рассеивает внимание и лишает человека концентрации, а вследствие этого и сил. Но вот, допустим, я научился молчать, когда возникает желание сказать о ком-то плохо. И теперь мне всё больше не дает покоя то, что молчать-то я молчу, но в своем сердце я про этого человека говорю всё то, что мог бы сказать вслух, — и, может быть, даже больше, потому что вслух-то я некоторых вещей сказать не могу, а подумать их про человека мне никто не мешает. Значит, наступает следующий этап, и я начинаю бороться с этим. Как именно бороться? Я начинаю разбираться: а на чем в принципе основано такое мое отношение к человеку? Есть у него отрицательные качества? Есть, и это делает общение с ним крайне трудным. Хорошо, а мне какое до этого дело, почему у меня это вызывает такие эмоции? Потому что, к примеру, я с этим человеком работаю, и его недоброкачественность как работника в сочетании с определенными личными качествами каждый раз препятствует реализации тех задач, которые мы вместе должны выполнять. Хорошо, но почему на основании этого я считаю себя вправе относиться к нему так, как я отношусь? Здесь очень важно понять одну простую вещь: у нас есть все основания относиться к этому человеку с неприязнью, и мы имеем на это полное право. Но только в одном случае: если мы не хотим быть христианами. То есть у нас этого права никто не отнимает, мы сами его у себя отбираем, решаясь следовать за Христом. Преподобный Паисий Святогорец говорил о том, что чем человек более духовен, тем меньше у него прав. То есть нужно сказать себе: я христианин, и плохо относиться к этому человеку не имею права. А значит, проблему, которая у нас с ним возникла, нужно решать как некую техническую задачу: надо постараться либо понудить его делать то, что должно, либо найти способ минимизировать ущерб от его халатности, либо с ним надо расстаться. Это в том случае, если принятие решения зависит от нас. Если же мы сами ничего не можем сделать, если власти такой нам не дано, нам остается только смириться и продолжать с ним взаимодействовать. Или самим уйти с этой работы, но ни в коем случае не злословить, не конфликтовать. И такого рода рассуждение необходимо в отношении всех ситуаций, в которых действуют наши страсти.


Скорпионы в банке

Очень важно всегда помнить о механизме, посредством которого действие страсти в человеке ослабевает. У святых отцов часто можно встретить сравнение страстей со скорпионами и пауками, которые, когда их закрывают в каком-то сосуде, сначала там потихоньку слабеют, а потом задыхаются и умирают. И так же нам следует действовать по отношению к своим страстям.

Что значит в таком случае «посадить в банку»? Это значит лишить страсть той подпитки, которую она получает, когда мы ею руководствуемся и по ее велению согрешаем. Когда человек обуздывает свои порывы и хотя бы не дает страсти прорваться наружу, она начинает в нем слабеть.

Но дальше не всё так просто: нам иногда кажется, что мы ее загнали в банку, и она вот-вот там умрет. Но прежде чем это случится, она там изголодается, исстрадается, измучается. И если мы раньше времени потеряли бдительность, то она не просто прорвется наружу, а прорвется с такой яростью, что нам мало не покажется.

Очень яркий такой пример — хранение уст. Молчишь, молчишь, молчишь, не говоришь ничего худого, но если уж однажды прорвет… Об этом надо знать и раньше времени не обольщаться и не успокаиваться, а лучше никогда не обольщаться и не успокаиваться. Это пауки и скорпионы умрут совсем, а страсть до конца не умрет.

Неприятный, но точный образ приводит святитель Феофан Затворник: он говорит, что, бывает, лежат дождевые черви, и кажется, что они совершенно мертвые, но стоит их полить водой, и они в этой воде оживают и начинают копошиться. А потом, можно добавить, они очень быстро в драконов превращаются из червей. Но тем не менее, у нас есть достаточно эффективный способ их драконью силу опять ослабить, так что отчаиваться никогда не стоит.


Клин клином выбивают?

Есть еще один способ, который помогает иногда ослабить какие-то тяжелые проявления страсти, — далеко не всегда применимый, но тем не менее эффективный. У преподобного Иоанна Лествичника есть такая мысль: бес беса изгоняет и страстью страсть побеждается. Что это значит?

Например, человек стремится к каким-то греховным наслаждениям, к разгульной жизни. Но при этом он сребролюбив, ему всегда жаль расставаться с деньгами. И в связи с этим может возникнуть ситуация, когда ничто не может его остановить от этого разгула — ни мысль о Страшном Суде, ни укоры совести — но мысль о том, что он потратит на это лишние деньги, его остановит. И если человек сохраняет какие-то остатки христианского благоразумия, он начинает на эту мысль опираться.

То есть порой нечто в меньшей степени греховное может сознательно использоваться для избавления от чего-то в большей степени греховного. Таких примеров не очень много, потому что это требует все-таки некоего особого устроения человека, но тем не менее они есть. Мне приходилось видеть людей, которые были подвержены наркотической зависимости и выходили из нее посредством того, что бросали колоться и начинали пить, какое-то время проживали в таком состоянии, а потом и из него постепенно выкарабкивались и переходили к нормальной жизни. Не приведи Господь, конечно, кому-то пережить подобное, но здесь ситуация такова: когда враг уже окружил нас со всех сторон, отбиваться от него приходится любыми подручными средствами. Только очень важно проходить этот путь до конца и то, что было для нас на каком-то этапе менее греховным, тоже изживать и исторгать из своей жизни.


«Меня здесь нет»

Безусловно, борясь со страстями, нужно одновременно вырабатывать в себе полезные и добродетельные навыки. И тренировать каждый подобный навык так, чтобы нам было не просто легко поступать в соответствии с ним, но очень трудно поступить как-то иначе. Можно сказать, например, что от пустынников древности совершенно невероятно было услышать слово осуждающей оценки кого-либо, и даже когда они оказывались на суде, где должны были давать показания, то порой не могли сказать никакого слова.

Есть такой патериковый пример: однажды в келье, где находился преподобный Пимен Великий, произошла потасовка. Одним из ее участников был его родной младший брат, который, отличаясь беспечным характером, привел к себе еще какого-то странствующего монаха — с ним они, собственно, и подрались. А потом пришел старший родной брат преподобного Пимена, который тоже подвизался вместе с ними, и спрашивает: «Пимен, а ты-то где был?». Он отвечает: «А я положил в своем сердце, что меня здесь нет».

Со стороны это выглядит довольно чудно, но если в эту ситуацию вдуматься, то станет понятно, что если бы преподобный Пимен попытался какое-то участие принять в этом инциденте, из этого бы ничего хорошего не вышло: может быть, эти монахи — брат и его «гость» — его еще и отдубасили бы вдвоем. И его благоразумие было таково, что он это понимал. И рассудил, что отстраниться от этой ситуации, от кипящих в ней страстей, и молиться будет в этот момент самым лучшим. И это выразилось как раз в такой мысли: «Меня здесь нет».

Мне кажется, что этот навык «выключения» из ситуации, в которую нас кто-то пытается втянуть — не кто-то, а враг рода человеческого — обязательно нужно в себе вырабатывать. Касается это, разумеется, только тех случаев, когда наши действия не способны ничего изменить к лучшему. Притом гораздо чаще встречаются ситуации, когда наше христианское участие необходимо, когда мы можем оказать помощь ближнему. И в них наш долг — действовать, а не полагать себе на сердце мысль, что нас здесь нет.


Быть готовым к столкновению

Нужно сказать, что интенсивность борьбы человека со страстями, количество ситуаций, с которыми ему приходится ежедневно сталкиваться и страстям противодействовать, зависят не только от факторов духовных — они прямо пропорциональны ритму его жизни. Когда человек мало с кем общается, когда перед ним не стоит каких-то сложных и срочных задач, ему достаточно легко себя контролировать. А человеку, который живет на пределе своих сил, на котором лежит большая ответственность, у которого множество дел, встреч, непредвиденных ситуаций в течение дня, не поддаться страсти бывает гораздо труднее. Почему так?

Я как-то услышал об одном любопытном эксперименте. Человека помещали в закрытую комнату и говорили: «Ты здесь постой, в какой-то момент зайдут и тебя толкнут». И когда действительно кто-то врывался и его толкал, человек, как правило, уже занимал такую позицию, что его было не сдвинуть с места. А другого человека просто помещали в комнату и закрывали дверь. И кто-то внезапно заходил, его толкал — он падал. То есть приготовился человек — он стоит, не приготовился — он упадет. То же самое и со страстями: чем больше сложных обстоятельств в жизни человека, чем неожиданней они, тем труднее ему бывает подготовиться к возможным поворотам событий.

«В любом положении одна добродетель все же остается нам доступной — это смирение»

Что с этим можно сделать? Первое, что приходит в голову — упростить свою жизнь, но далеко не всегда это от нас зависит и далеко не всегда это оказывается возможным. И совершенно очевидно, что когда Господь помещает нас в такое положение, что мы ни в чем не можем преуспеть, будучи со всех сторон раздергиваемыми и растаскиваемыми, одна добродетель все же остается нам доступной — это смирение. И зачастую, как только мы смиряемся, начинает меняться и ситуация: нас меньше толкают, меньше дергают, или же мы просто перестаем это замечать, и нам становится гораздо легче.

* * *

На самом деле борьба со страстями носит характер не только тяжелый, не только кровопролитный, в соответствии со словами святоотеческими «дай кровь и прими Дух», — она может носить, как это ни странно, еще и характер очень интересный и увлекательный. Безусловно, интерес и увлекательность — это не совсем то, на что мы должны ориентироваться в своей христианской жизни, но это то, чем мы можем пользоваться как катализатором определенных процессов. У каждого из нас в борьбе со страстями должна быть некая своя стратегия: нужно учиться как-то обходить уловки врага. Это на самом деле для каждого из нас возможно — при всем его опыте, при всей его способности к анализу и знании психологии человека. Почему? Потому хотя бы, что на нашей стороне в этой войне находится Господь.

Игумен Нектарий (Морозов)