2014-04-22 00:22:02
До чего ж мне нравятся кантри-обработки народных песен. Иная уж и подзабыта массами, уж и имя ...
+ развернуть текстсохранённая копия
До чего ж мне нравятся кантри-обработки народных песен. Иная уж и подзабыта массами, уж и имя композитора поистрепелось, а выйдут добры молодцы с современными инструментами, грянут пальцами по струнам - и будто у песни второе дыханье проявляется. Например, вот:
а вот здесь, хоть на слух песня не народная(не путать с антинародной!), зато на вид - натуральное раджкапурство:
2014-04-18 22:10:49
Нередко так, что кто-то сочинит песню, споёт, а потом придёт кто-то поголосистей, да пофотогеничней ...
+ развернуть текстсохранённая копия
Нередко так, что кто-то сочинит песню, споёт, а потом придёт кто-то поголосистей, да пофотогеничней и с той же песней прославится вдвое сильней автора. например, вот: Андрей Макаревич с Максимом Леонидовым поют "Тонкий шрам на любимой попе". Хорошо же звучит? Вызывает эмпатию?
А вот известный русский композитор и поэт Марк Фрейдкин поёт свою песню сам:
2014-03-07 12:56:57
Почти ежегодно ровно седьмого марта меня подмывает напомнить о едва ли не самом замечательном ...
+ развернуть текстсохранённая копия
Почти ежегодно ровно седьмого марта меня подмывает напомнить о едва ли не самом замечательном стихотворце планеты Семёне Кирсанове. В отличие от коллег-современников, ему удалось избежать советских тягот, он удачно приспособился к коммунизму, продолжая писать не только пропагандистские, но и стихи. В некоторых так замечательно переплетаются форма и содержание, что диву даёшься возможностям русского языка, настолько он не уступает английским, венгерским, немецким и другим лучшим языкам мира. Давайте же в этот непростой весенний день прочтём пару стихов. Лучше вслух. например: Все это в прошлом, прочно забытом. Время его истекло. И зеркало гаснет в чулане забитом. Но вот что: тебя у меня отнимает стекло. Нас подло крадут отражения. Разве в этой витрине не ты? Разве вон в том витраже не я? Разве окно не украло твои черты, не вложило в прозрачную книгу? Довольно мелькнуть секунде, ничтожному мигу — и вновь слистали тебя. Окна моют в апрельскую оттепель, — переплеты прозрачных книг. Что в них хранится? И дома — это ведь библиотеки, где двойник на каждой странице: то идет, то поник. Это страшно, поверь! Каждая дверь смеет иметь свою тень. Тысячи стен обладают тобою. Оркестр на концерте тебя отражает каждою медной и никелевой трубою. Столовый нож, как сабля наголо, нагло сечет твой рот! Все тебя здесь берет — и когда-нибудь отберет навеки. И такую, как ты, уже не найдешь ни на одной из планет. Как это было мною сказано?— «И тускло отражались веки в двуглавых зеркальцах монет. Все это спрятано навеки... Навеки, думаете? Нет!» Все в нашей власти, в нашей власти. И в антикварный магазин войдет магнитофонный мастер, себя при входе отразив. Он изучал строенье трещин, он догадался, как постичь мир отражений, засекреченный в слоях невидимых частиц. Там — среди редкостей витрины, фарфора, хрусталя, колец — заметит он овал старинный, вглядится, вспомнит наконец пятно, затерянное в детстве, завещанное кисеей, где, как пропавшая без вести, она исчезла... Где ж ее глаза, открывшиеся утром (но их закрыть не преминут), и где последняя минута, где предыдущих пять минут? Ему тогда сказали: — Выйди!— И повторили: — Выйди прочь!— Кто ж, кроме зеркала, увидел то, что случилось в эту ночь? — С изъяном зеркальце, учтите. — А, с трещиной... Предупрежден. — Вы редкости, я вижу, чтите... Домой, под проливным дождем домой, где начат трудный опыт, где блики в комнате парят, где ждет, как многоглазый робот, с рентгеном схожий аппарат; где, зайчиком отбросив солнце, всю душу опыту отдаст живущий в вечном эдисонстве и одиночестве — фантаст.— Но путь испытателя крут, особенно если беретесь за еще не изведанный труд. Сначала — гипотеза, нить... Но не бойтесь гипотез! Лучше жить в постоянных ушибах, спотыкаясь, ища... Но однажды сквозь мусор ошибок выглянет ключ. Возможно, что луч, ложась на стекло под углом, придает составным особый уклон, и частицы встают, как иглы ежа: каждая — снимок, колючий начес световых невидимок. Верно ли? Спорно ли? Просто, как в формуле:
n2 = 1 + (4 pi N e2)/K ?
(Эн квадрат равняется единице плюс дробь, где числитель четыре пи эн е квадрат, а знаменатель некое К?) Но цель еще далека, а стекло безответно и гладко. Но уже шевелится догадка! Что, если выпрямить иглы частиц, возвратить, воскресить отражение? Я на верном пути! Так идти — от решения к решению, ни за что не назад! Нити лазеров скрещиваются и скользят. Вот уже что-то мерещится! — Тут поройтесь ещё: http://rupoem.ru/kirsanov/all.aspx#idu-v-adu
Я – мальчик. Я сплю, свернувшись в гробу калачиком. Мне снится футбол. В моей голове – Калашников. Не вовремя мне, братишки, пришлось расслабиться! Жаль, девочка-врач в халатике не спасла меня…
Я – девочка-врач. Я в шею смертельно ранена. В моём городке по небу летят журавлики И глушат Wi-Fi, чтоб мама моя не видела, Как я со своим любимым прощаюсь в Твиттере…
Я – мама. О фартук вытерев руки мыльные, Звоню на войну я сыночке по мобильному. Дитя не берёт! Приедет, − огрею веником! «Его отпевают», − слышу ответ священника…
Я – батюшка. Я собор свой открыл под госпиталь И сам в нём служу медбратом, помилуй Господи! Слова для души, что чреву – пуд каши гречневой: За это крестил поэта я, пусть и грешен он...
Я – просто поэт. Я тоже стою под пулями. Кишка, хоть тонка, как лирика Ахмадулиной, Но всё ж не настолько, чтобы бояться красного: Нужнее стихов сегодня – мешки с лекарствами…
Я – старый аптекарь. Мне бы – давно на пенсию: Сидеть и блаженно пялиться в ящик с песнями. Но кончились бинт, и вата, и маски вроде бы: Начальник, пришли термальной воды для Родины!
Я – Родина. Я ребёнок − и сплю калачиком. Назначенный государством, ко мне палач идёт, Из недр моих вырыв мрамор себе на логово: Налоговой сдал налог он, но Богу – Богово.
Я – Бог. И я тоже − Папа. Сынок Мой Ласковый У дауна в классе детский отнял Калашников. Сказал, мол: «Ни-ни!» − и прыгнул без парашютика…