Все побережье Фукусимы до сих пор завалено кучами радиоактивного мусора. Захоронить его нельзя по закону, а вывезти - некуда. Это глобальная экологическая и гуманитарная катастрофа. Многие японцы не хотят покидать родные места и начинают отстраивать свои дома в пораженной радиацией зоне.

В рамках акции Voina Wanted мы решили инсталлировать портрет Олега Воротникова прямо в эти горы радиактивного мусора, чтобы привлечь внимание к этой проблеме.

Японские художники очень серьезно отнеслись к этом проекту. Японская арт-группа Чим-Пом, знаменитая своими хулиганскими выходками, сопровождала меня в поездке в пораженные радиацией районы.

Они говорили, что "суровое лицо великого русского художника Олега Воротникова, из-за тюремной решетки мрачно озирающее руины Фукусимы - это лучший символ трагедии Фукусимы в мировом арте".

Мужественный взгляд Вора напоминает всем зрителям о хрупкости свобод, прав человека и гуманитарного благополучия. Мы живем в мире, где до трагедии - один шаг, а от смерти нас не отделяет ничего.


Voina activist Alexei Plutser-Sarno & Chim↑Pom display the “Voina Wanted" banner at a dump site for radioactive tsunami debris in Fukushima, Japan, in April 2012 - a year after the nuclear plant disaster. All photos - Alex Plutser-Sarno

Шведский журнал SNC Magazine задал мне вопрос:

"Темой июньского номера станут социальные меньшинства. Мы хотим получить ваш комментарий по вопросу, к каким меньшинствам лично Вы себя причисляете".

Мой ответ:

"Я причисляю себя к меньшинству арт-хулиганов. Это вымирающая разновидность подвида философов-одиночек. Занимаются как правило экспериментами по нейтрализации реальности, в действительности представляющей собой вполне себе вымышленную символическую среду обитания, состоящую из фантазмов и бреда обывателей".

"Модификации сильно стигматизированы!" - Сами-то они поняли, чо написали?

"При этом между татуировками преступного сообщества и обычными татуировками существует значительная разница. Специалист по татуировкам уголовного мира и эссеист Алексей Плуцер-Сарно считает, что в татуировках уголовника представлен «свод законов», диктующих его правила поведения, в то время, как для обычного человека татуировка – этот вопрос личного выбора. Тело вора, по словам Плуцера-Сарно, это публичный «объект», в то время как модификация тела свободного россиянина зависит от его личной свободной воли. Если говорить об одобрении сообщества, то обычные и уголовные татуировки в этом смысле также находятся на противоположных полюсах. Плуцер-Сарно утверждает, что для преступников татуировки – это не дело их личного выбора, но необходимая и требуемая окружением форма коммуникации, общепринятая и широко практикующаяся. Для прочих россиян татуировка и другие виды модификации тела, напротив, сильно стигматизированы".
Статья "Навечно помеченные" - http://inosmi.ru/social/20120403/189735488.html

А это подарок activist XAVI из Barcelona, см. по тегу ("Voina Wanted). Эт стал быть моя майка, грудь маримана, йопта, бля:

http://twitter.com/#!/chimpomworks/media/slideshow?url=http%3A%2F%2Finstagr.am%2Fp%2FI0cR_ToS7O%2F
http://lockerz.com/s/201580592

"...Комментарии Алексея Плуцера-Сарно, названные "Энциклопедией русского пьянства"... не только и не столько о пьянстве как таковом, сколько о том специфическом этическом мире советского человека. Комментарии Плуцера заслуживают отдельного разговора. Сейчас Плуцер если и известен, то не столько как филолог, специалист по русской обсценной лексике, составитель словаря русского мата, сколько как идеолог и вдохновитель акций арт-группы Война (коллегам из группы Плуцер и посвятил комментарий). «Боевое» прошлое автора не могло не сказаться на работе – в комментариях ультрарадикальное мировоззрение Плуцера более чем заметно. И всё же только такое мировоззрение и позволяет понять что-то важное не столько даже в самой поэме, сколько в нашем, сегодняшнем к ней отношении. Для Плуцера алкогольное забытье и беспамятство героя поэмы - симптом эпохи - лучшее описание травмы, которую переживало всё светское общество: той принудительной амнезии, в которую был погружен советский человек. Больше того, если память запрещена, запрещено прошлое, а будущее будто бы уже наступило, то человеку на самом деле остаётся только вечное, непреходящее настоящее: день советского человека – это день сурка. Погружение в вечное настоящее многое объясняет в тогдашней жизни: отсюда в частности и традиция пропивать «всё до нитки», такой русский потлач. Можно "выворачивать карманы", не задумываясь не только о том, как жить ближайшие дни, но даже о том, чем опохмелиться после столь обильных возлияний - ведь будущее не наступит никогда. Но если советский мир, как его описывает Ерофеев, это травма, то о чем ностальгирует современный читатель? Современный, постсоветский читатель ностальгирует по травме безвременья. Он - этот читатель - тоже травмирован, травмирован внезапно начавшейся и бурной историей. В его сознании и подсознании одна травма вытесняет другую, она делает прежнюю травму желанной, как для Венички был желанен херес, а для святой Терезы - стигматы. Впрочем, ностальгия по беспамятству не значит, что мы на самом деле помним советское прошлое. Мы живем в эпоху "памяти", и не более того. Прошлое для нас по-прежнему закрыто, мы всё ещё не способны его осмыслить целостно...
Кстати, о прежних комментариях: естественно, Плуцер-Сарно уделяет своим предшественникам некоторое внимание. Комментарий Юрия Левина он разгромил практически полностью. Вообще как наследник Тартусской школы, Плуцер обходится с её представителями совсем по-свойски. Скажем, может мимоходом подшутить над находящимся "на государственной зарплате профессором" (М.Ю.Лотманом). Дескать, только исходя из своего незавидного материального положения, он мог предположить, что соседи - дворяне могли упрекать Евгения Онегина в мотовстве из-за такой мелочи, как дорогие вина. К Э.Власову Плуцер-Сарно относится с много большим пиететом, чем к коллегам по Тарту, и даже извиняется, что вынужден его критиковать. Изданные в Японии в 1998-м году изначально с заглавием "Спутник писателя" замечания Власова - это и не комментарии вовсе, а "свободные литературные маргиналии эрудита, который не ставил своей целью создать научную работу", и потому требовать от них точности и академизма не вполне уместно. Но всё же, порядка ради, Власова Плуцер тоже ругает. Главным образом не удовлетворяют Плуцера две вещи. Во-первых, некорректное комментирование ругательств. Здесь Плуцер полностью в своей стихии, его замечания правомочны, хотя, конечно, обычного пользователя русского мата, а не такого глубокого его знатока и исследователя, как Плуцер-Сарно, и краткие пояснения Власова вполне удовлетворят. Другой важный аспект, вызывающий гнев Плуцера-Сарно: несоответствие приводимых Власовым сведений точной рецептуре алкогольных напитков времен СССР. Скажем, "Зубровка" содержала не 30% спирта, а 40%" и т.д. Вообще, как и следует из заглавия "Энциклопедия русского пьянства", алкогольной теме в комментариях Плуцера уделено значительное место, и это производит даже некоторый комический эффект (на который, вероятно, автор и рассчитывал). С одной стороны, Плуцер держится как солидный исследователь, "проникающий в текст и вскрывающий бесконечную перспективу смыслов", апеллирует к традиции комментария-исследования, основателем которой считает Г.Г.Шпета. С другой стороны, этот исследователь-академист внезапно начинает приводить сведения (почерпнутые, как несложно догадаться, из личного опыта), например, о вкусовых качествах одеколона Шипр. Такое совмещение ролей маргинала и интеллектуала вполне соответствует стилю самой поэмы, но не может не смешить. Помимо комментариев Плуцера у издания есть ещё два достоинства: во-первых, хорошие, ироничные иллюстрации Василия Голубева. Голубев был членом товарищества художников "Митьки", и можно было бы предположить что "Митьковский" стиль окажется близок Ерофееву..."
Полностью рецензия тут: http://www.russ.ru/pole/Travmirovannyj-Erofeev-i-nevidimyj-Vysockij