... что где-то уже зима, лег снег, стали морозы, скоро и к нам дойдут, доползут стылой безысходностью, возьмут в плен, закуют, холодно спросят: молилась ли ты осени, Дездемона?

Молилась. Последний раз -- сегодня утром. Было плюс десять, стелились мягким под ноги листья, качалось низко Солнце в полупрозрачной дымке, красный лист стыл на ветру, а я, похоже, последний раз в уходящем году показывала миру на пробежке голые плечи.

Вот живешь, живешь сто лет в обед и ничего, как оказывается, о себе не знаешь.

Оказалось, что и я могу быть фурией, а не только те, кто с каждым месячным циклом все свои девочкины капризы списывает на Луну. Но как-то упрощенно все это, ограниченно, что ли, в рамках, как-то редуцированно оказалось. Фьють -- и погасла!

Моя фурия быстра движениями, эмоциональна, говорит громко руками, зачем-то цитирует классиков, когда у оппонентов совсем не остается доводов; и носит то "жолтое пальто", которое, как оказалось, ни черта не греет.

На такую бы замолчать грозно или привести в чувства простым и доступным: черт подери, какого ты, а? А этот, вот тот, сказал: кися, просто сегодня не твой день...

Вот так и умирает под моей левой грудью не зародившаяся любовь, буквально с каждым слогом этого дурацкого простонародного "ки-сяя". 

В общем, я лучше так и переживу, без ваших всех этих осенних очарований, войду в эту зиму, как и раньше, нордической, а по весне, может быть, и расцвету буйным цветом магнолий.

Воздух сегодня нашпигован морозной свежестью. Ветрено. Чувственно. Очищением выстригла голову почти в ноль, в очереди коммунальных платежей назвали мальчиком, потом спохватились. Видела там же дивное, как две старухи хватали друг друга за грудки и хрупкими, дефицитными витаминами и микроэлементами, ногтями пытались расцарапать друг другу лица в кровь. Бабы такие бабы, ни возраст, ни реалии над ними не властны. Петунии на балконе совсем сдохли -- завтра выкошу, зато фуксия выбросила бутоны гроздями небывалыми, последний сочный, яркий привет перед долгим монохромьем. Вхожу в очередную зиму налегке: распрощалась, наконец-то, навсегда с отягощенной страстью, отмыла глаза послойно -- и от изумрудной легкости, и от болотной стылости, теперь там только тихая глубина холодных вод. Примеряю к водам в очередной раз глубокий синий, крашу губы поцелуями давно любимого, учусь жить ровно и прямо. Если перезимую, выживу. 

Неожиданно благостный погодами, теплый октябрь. Теплый настолько, что вчера вечером бегала в майке и шортах. На канале, наконец-то, хорошо: тишь, свежь, никого, только еле слышный шелест сухого листа под ногами, да чужие собаки вдалеке брешут. Ночью приходил дождь, не стучал, не кричал и не выл, молча плакал. Поутру невозможно желтое и багряное все больше навзничь под ногами. Неистово пахнет грибами, кострами, туманами. Отстраняюсь от новостей, людей, молвы, гляжу невидяще сквозь, сердцем слушаю небо; недолго осталось, скоро зимним протрубит, даст сигнал... успеть бы, только успеть к тому времени найти своего медведя.

Осень меж тем вызрела, набухла, налилась, порыжела, что баба на сносях; ходит степенно, глядит туманно, драит каждый день спозаранку небеса до блеска, что нынче берлинской лазурью глядят -- вьет гнездо. Скоро-скоро разродиться белобрысым мальчиком -- первенцем-снегом. Тут же схоронит, оплачет, наденет черный наряд...