Бывает так что думаешь и думаешь, выбираешь-перебираешь, и тут Бац! Судьба решает все за тебя.

 Мое предложение по научному исследованию на тезу опять не приняли мои руководители, поправок море, до последней даты когда можно подавать на гранты и стипендии опять не уложусь. Так, что вопрос о том работать  ли в следующем семестре, отпадает сам собой. Благо все обязательства по степени кроме кандидатской уже написаны, так что остается непосредственно само исследование и баклуши. Баклуши бить это дело святое, но захотелось финансово подышать посвободнее. Так что начиная с весеннего семестра, с божьей помощью, буду святотатствовать.

В брошюре, вышедшей в свет в 1868 году, рассказывается о том, как под руководством Потемкина, назначенного генерал-губернатором Новороссии в 1774 г., осваивались дикие Новороссийские степи.


Граф, Светлейший Князь Потёмкин-Таврический,
генерал-фельдмаршал Потемкин Григорий Александрович
Мы часто слышим и читаем выражение удивления по поводу необыкновенно быстрого возрастания народонаселения в Соединённых Штатах. Действительно, это явление заслуживает удивления; но мне кажется, что нам нет надобности переплывать океаны за подобными примерами. Гораздо ближе, у себя дома, мы можем видеть и изучать возникновение многолюдных городов там, где сто лет тому назад и даже менее, стоял одинокий хутор или ничтожное укрепленьице; мы можем, не покидая России, указать на обширный, полный жизни и ещё более полный будущности край, который был ещё во второй половине прошлого столетия пустыней. Нам стоит только обратить внимание на северное прибрежье Чёрного моря. Правда, заселение Новороссийского края производилось не точно так, как производится заселение пустынь нового света, не свободным приливом колонистов,— по крайней мере не исключительно этим путём; заселение его было делом правительственных соображений, но я и не утверждал, что явления замечаемые у нас и в Соединённых Штатах тождественны; я утверждаю только, что колонизация может быть произведена и у нас с необыкновенною быстротою и ссылаюсь на пример Новороссии. Невозможно, конечно, в продолжении одного часа, предоставленного мне для беседы с вами, мм. гг., проследить всю историю этой колонизации, а потому я избираю один эпизод из неё, который, по справедливости, может быть назван Потёмкинским. Но ограничив предмет нашего изучения 17-летним периодом времени, мы должны определить и географическое очертание предмета нашего изучения и составить себе возможно верное понятие о положении края при вступлении в управление им Потёмкина (1774 г.).


Местность, которая впоследствии получила название Новороссийского края, была в то время пустыней не только по причине, беспрестанных движений по ней крымских и других хищнических партий, но и по причине сознательного противодействия к её заселению политическими понятиями того времени. В договорах, которые Россия заключала с Турцией в XVII веке и даже в начале ХVIII века, поставлялось непременным условием, чтобы между владениями той и другой державы оставалось некоторое пространство совершенно не заселённым. Это делалось с целью предупредить столкновения между порубежными жителями, и когда Россия предписывала мир Турции, то ближайшие городки турецкие подвергались разорению, а когда Турция брала верх, то подобной же участи подвергались селения русские. Таким образом по договору, закончившему первую Турецкую войну Петра I (подписан 3 июля 1700 г.), постановлено было разорить турецкие городки, построенные на низовьях Днепра, а пространству от Сечи до самого Очакова равно как от Миусского городка (Таганрога) до Перекопа «быть пусту». Точно также после катастрофы на Пруте, мы принуждены были срыть Самарский городок, построенный во время правления царевны Софии, и Азов. После Прутской кампании были в первый раз с точностью обозначены границы турецко - российские между Днепром и Доном. В 1714 г. уполномоченные с обеих сторон съехались и учинили межевую запись, (13 июля), которая определяла следующую пограничную линию: она начиналась на правом берегу Днепра, в равном расстоянии от впадения в эту реку Самары и Орели, следовала между ними в равном же расстоянии от той и другой до их вершин, затем поворачивала на юго-восток, проходила между верховьями «Бахмутских, Луганских и Крымских вод», как сказано в записи, спускалась на Миус до Черкасской переправы, проходила оттуда на «отвершек» реки Тузловой, следовала по ней до Каменного Брода и здесь переходила на р. Темирник, вместе с которою и упиралась в низовья Дона между Азовом и Черкасском. Эта южная граница Московскаго царства есть вместе с тем северная граница подлежащего нашему изучению Новороссийского края. Отсюда началось последовательное, непрерывное поступательное движение наше к Чёрному морю. Следующая затемъ война с Турцией, по конвенции, заключённой 12 октября 1742 года, отодвинула наши пределы с этой стороны до рр. Берды, впадающей в Азовское море и Конских Вод, впадающей в Днепр; при вступлении Потёмкина в управление Новороссийским краем, оно составляло южную границу этого края, пока в состав оного не вошли и остальные части материка вместе с Крымским полуостровом (1783 г.).

На правом берегу Днепра, близ Кременчуга, начиналась старинная граница наша с Польшей; она была, так сказать, намечена Московским договором 1686 г., в силу коего особые коммиссары должны были составить точную межевую запись; но мы не находим в Пол. Соб. Зак., ни даже в архивах никаких следов, подобного разграничения, до составления Акта Разграничения 5 января 1780 г. Согласно этому акту граница начиналась от устья р. Тясмина; по этой реке она следовала до впадения в неё Ирклея, потом Ирклем до его верховья, оттуда полем переходила на верховья Виси и следуя далее по Синюхе, упиралась в Буг. К северу и западу от этой черты находились польские владения, к югу и востоку — русские; далее Буг разграничивал их с землями турецкими, до впадения в него Ташлыка. Отсюда Инструмент, сочинённый 4 ноября 1740 г., проводил линию, которая перерезала несколько небольших речек, впадающих в Буг при их вершинах, пересекала Ингул и Ингулец и останавливалась на Днепре близ Кизикерменя (Бериславля) при устье реки Каменки. Позднее, но Кучек-Кайнайрджийскому договору, граница была перенесена на Буг, до самого его устья, так что весь треугольник, образуемый этой рекой и Днепром (за исключением Очакова) присоединён был к России. Итак в эпоху, которая нас занимает, Новороссийский край заключался между пограничными чертами 1714 и 1742 годов на левой стороне Днепра, а на правой стороне этой реки—между старою Польской и Турецкою границей 1744 г., вмещая в себе не менее 100,000 квадр. вёрст степного пространства *). Теперь постараемся определить по крайней мере приблизительно тогдашнее население этого обширного края.

Главное основание этого населения составляли Запорожцы. По берегам Днепра и его притоков, по берегам степных балок, по опушкам не истреблённых ещё окончательно лесов, были разбросаны их села и деревни, их хутора и зимовники. Скученные главнейше по берегам Днепра, селитьбы Запорожцев достигали с одной стороны Буга, а с другой, Донца и устьев Миуса. Эта и некоторые другие пустынные реки, впадающие в Азовское море, были для Запорожцев, так сказать, заднею дверью, посредством которой они вырывались на морской простор, когда Очаковский паша слишком зорко сторожил их со стороны Днепровского лимана. Хутора и зимовники, где жили семейства казаков и куда они сами приезжали от времени до времени, были уединённые и глухие, тихие жилища; но у них были селитьбы и другого рода: по Днепру и близ устья рек, впадающих в него, существовали многочисленные, обширные запорожские села; между ними первенствующее значение принадлежало Сечи, селению действительно знаменитому, но незначительному по своим размерам: по официальным сведениям, оно заключало в себе в 1775 г. только 203 двора, в числе коих 66 шинков и харчевень. Сечь была, как известно уничтожена, но многие другие запорожские села, под новыми названиями, существуют и поныне; так с. Никитино обратилось впоследствии в Никополь, Новоселица в Новомосковск; Поссовицы в Екатеринослав, а Алешки существуют и теперь под своим прежним именем.

Как же велико было население во всех этих селах, деревнях, хуторах и зимовниках? Из каких элементов оно состояло? Для разрешения этого вопроса, естественнее всего обратиться к г. Скальковскому, который специально занимался историей Новороссийского края и извлёк из местных архивов много любопытных в этом отношении данных. К сожалению, в сочинениях этого почтенного впрочем исследователя, мы находим много данных, много цифр, связать между собой которые очень трудно. Очевидно, он брал эти цифры из разных официальных источников, не поверяя их между собой, так что они иногда более запутывают, нежели разрешают занимающей нас вопрос. Но мне удалось найти в здешнем архиве военного министерства сведения положительные и обстоятельные, а именно ведомость о всем народонаселении Запорожцев, как собственно казачьем, так и о разного звании людях, проживавших на запорожских землях, и ведомость эта относится к самому интересному для нас времени,—ко времени уничтожения Запорожского казачьего войска, следовательно почти ко времени вступления Потемкина в управление краем. Из этой ведомости видно, что всех казаков было в 1775 г. 14,619 человек и что кроме того на их земле проживало крестьян и разного рода людей обоего пола 45.018 душ, всего же, с козаками 59.637. Если же к этим двум главным рубрикам причислить семейства женатых казаков, живших отдельными хуторами и зимовниками, и духовенство, то общее число в Запорожье выразится цифрою 59.627 д., обоего пола. Сведения эти собраны начальниками военных команд, посланных в разные поланки (округи) Запорожья и представлены генералом Текеллием,—на которого, как известно, возложено было обращение Запорожцев в обыкновенных граждан,— на высочайшее имя, следовательно имеют характер возможной достоверности.

Ко времени вступления Потемкина в управление Новороссийским краем, в нем существовало и другого рода население, независимо от того, которое находило приют под бунчуком запорожского кошевого атамана. Оно образовалось, в царствование императрицы Елисаветы, из разных заграничных выходцев, а главнейше из Славян австрийских и турецких. Около половины ХVIIІ века, в то самое время, когда в литературе западной Европы раздавались сильные и красноречивые протесты против гонений за религиозные убеждения, когда свобода совести была провозглашаема и некоторыми из государей с высоты престола, в Австрии и Польше фанатизм католического духовенства доходило до крайностей, напоминающих средние века. Здесь, на востоке Европы, вдали от великой исторической сцены, католические монахи всех возможных орденов, не смея более преследовать протестантов, упражнялись в насиловании совести православных и униатов. Мы знаем, какие последствия имел в отношении Польши образ действия её духовенства; что касается до владений императрицы Марии-Терезии, то между православными, и особенно славянскими её подданными, обнаружилось стремление к переселению в Россию. В 1750 г. полковник Хорват, родом Серб, заявил русскому посланнику в Вене о желанна своём выехать в Россию вместе со многими своими родственниками и земляками и образовать из них два регулярных полка. Наше правительство охотно приняло этот вызов и предложило переселенцам земли на правом берегу Днепра, к северо-западной части Запорожья, вдоль польской границы; Хорват нашёл эти земли удобными и образовал первое славянское поселение в России, состоявшее на первый раз из 318 человек. Примеру Хорвата последовали многие другие Славяне Австрийской и даже Турецкой империи: если верить свидетельству тогдашних канцелярий, едва ли впрочем строго соблюдавших племенные оттенки при записывании происхождения новоприбывших, то вслед за Сербами стали прибывать не только Молдоване, Волохи и Трансильванцы, но Болгары и даже Албанцы и Черногорцы. Вскоре между Днепром, Синюхой и Тясмином насчитывалось уже 620 славянских и других выселившихся семейств; земли им было прибавлено к югу от прежней и все эти земли получили название Новой Сербии. На южной окраине Новой Сербии, на Ингуле, основана была крепость, названная именем императрицы и переименованная впоследствии Елисаветградом.

Между тем миграционное движение южных Славян продолжалось. В 1752 и 53 годах прибыли Сербы Шевич и Прерадович и просили земель. Им отведено было обширное пространство в окрестностях Бахмута и по Донцу, которое впоследствии получило название Славяно-Сербии, и вскоре пополнилось новыми переселенцами. Как ново-сербские, так и славяно-сербские колонисты образовали военное поселение, расписанное на полки и роты. Всего, по сведениям г. Скальковского, к концу пятидесятых годов считалось таких переселенцев на обеих сторонах Днепра 26,163 душ и эта цифра без сомнения была бы превзойдена приливом новых переселенцев, но постоянно возраставшее движение Славян из Австрии в Россию встревожило венское правительство. В делах архива св. Синода я видел, что оно подало повод к переписке между обоими императорскими дворами, вследствие чего Императрица Елисавета, связанная тесным союзом с венским двором, отказалась принимать австрийских подданных, положив однако очень удачное начало колонизации и истратив на это дело до 700,000 р. Зато вследствие вызова нашего правительства, из- за Польского рубежа стали выходить старообрядцы и другие русские беглецы. В 1756 году они, а также Малороссияне, поселенные для работать по возведению крепости Св. Елисаветы, занимали уже 27 слобод в окрестностях упомянутой крепости, но численность их не известна.

Таковы первоначальные элементы народонаселения, возникшего в Новороссийском крае; они состоять, как сказано, из трёх главных группы из Запорожцев с их «подданством»; из переселенцев Славян и из разных выходцев из Польши и внутренней России. К этому мы можем ещё присоединить небольшое число Евреев, торговавших в Сечи и впервые допущенных в число русских подданных. Из вышеприведённых цифр, по первым двум группа, мы находим, что итог их равняется, кругло говоря, 85—86 тысячам; что касается до третьей группы то, её численность нам неизвестна, но зато мы находим в «Истории Новороссийского края» г. Скальковского обширную ведомость, в коей значится, что всего, во всем Новороссийском крае, в начале 1774 г. считалось 158,097 д., обоего пола, — цифра, которую можно признать приблизительно верною. И так, вот общая цифра населения, в год вступления в управление Потемкиным в краю, который имел 500 вер. в длину (от Донских гирл до впадения Синюхи в Буг) и 200 в. в ширину (от границы 1742 г. до границы 1714 г.). Тогдашний Новороссийский край довольно близко подходил, по пространству, к нынешним Екатеринославской и Херсонской губерниям вместе, в коих числится, по сведениям центрального статистического комитета 2,534,889 д. Что бы быть точнее, мы должны исключить из этого числа население Забужской части нынешней Херсонской губернии, в описываемое время не принадлежавшей России, и в которой может насчитываться до 300 т. жителей, а затем окажется, что в 92-х летний период времени, — со времени вступления Потемкина в управление Новороссийским краем, народонаселение Новороссийского края увеличилось почти в 15 раз!

Разумеется такое колоссальное приращение народонаселения не могло произойти одним естественным путём, т. е. благодаря малой смертности и большему числу рождающихся. Цель моя именно и состоит в том, чтобы исследовать, по возможности, те меры, с помощью коих Потемкиным были достигнуты такие громадные результаты. Остановимся несколько на этом имени. С мыслью о Потемкине соединится обыкновенно понятие о необыкновенно пышном вельможе, о пресыщенном сластолюбце и честолюбце, о человеке, который чудачит, чтобы рассеять пожирающую его скуку,—да ещё, может быть, о полководце, который прославился более пышностью окружавшего его двора, нежели военными подвигами. (Это было писало в начале 1867 года, по появлении в Рус. Архиве и Рус. Вестнике новых сведений о Потемкине) «Баловень счастья» и «великолепный князь Тавриды», вот эпитеты, которые чаще всего сопровождают имя Потемкина. Во всем этом есть черты действительно принадлежащая Потемкину, но из них не создаётся полной и верной его нравственной физиономии; тот всегда будет односторонне и поверхностно судить о нем, кто не обратить на него внимания, как на Новороссийского генерал-губернатора. Здесь среди степей, которые он призван был заселить и вызвать к жизни, этот необыкновенный человек является во всем величии своего гения и во всем могуществе своей воли. Грандиозный и несколько фантастический, как всегда и везде, он здесь сбрасывает с себя ту недоступность и ту пышность, которыми он окружал себя в Петербурге, и ему любо, ему просторно, ему вольно. Судьба сделала его царедворцем; но в придворной сфере, в которую обстоятельства его бросили, он ни к чему не был искренно привязан, кроме самой императрицы. Сын бедного дворянина, он мог находить пищу своему самолюбию в том, чтобы затмевать пышностью всех пышных вельмож Екатерины; но скука, которую он ощущал среди этой пышности, была неподдельная; и мысль его и его вкусы были далеки от того, что всех вокруг него занимало. Вот объяснение его рассеянности с которою, по мнению поверхностных наблюдателей, он родился, его своенравия и чудачества; вот почему, среди своих раззолоченных покоев, он являлся часто в меховом халате и в туфлях на босую ногу. Некоторые оскорблялись заставая его в таком наряде: он удивлялся их неудовольствию.

Этот меховой халат и туфли на босую ногу, эти не чёсаные волоса, не составляли неприятного контраста в Кременчуге, в Александр-Шанце, на пепелище Запорожских куреней, когда приходили к нему верный помощник его по строительной части Фалеев, или Синельников, или «Фёдор Фёдорович» (Ушаков);— с этими людьми он находил о чем говорить, и эти чернорабочие, но дельные люди не обращали внимания, камердинером ли своим или собственными пальцами, как говорил принц де-Линь, был причёсан светлейший. За то и светлейший был между ними совершено другим человеком, нежели среди вельмож и дипломатов. В отношении этих людей, Потемкин откидывал в сторону то высокомерие, которым он ограждал себя в Петербурге; простотою в отношениях к своим сотрудникам, равно как и необычайной деятельностью, он напоминает Петра I. «Много благодарен, друг мой, Михайло Леонтьевич, пишет он своему Данилычу-Фалееву, «что трудился в переделке поспешной фрегатов. Усугубь силы свои дабы поскорей поспели, ибо крайняя в том нужда.» — «Вы не дивитесь, что я ворчу: Богу известно, что сил недостаёт, везде самому быть нельзя, а все, до малейших способов от меня требуют.» «Ох, батюшка, спеши с фрегатами и кораблём!» «Наши, писал Потемкин о победе адмирала Ушакова над Турецким флотом, (1790 г.), наши такого перцу Туркам задали, что любо. Спасибо Фёдору Фёдоровичу.» Так говорил, так переписывался Потемкин с сотрудниками своими, с чернорабочими Новороссийского края. В этих сжатых, горячо набросанных строках виден не надменный вельможа, скучающий и праздный, каким его изображают иностранцы, встречавшиеся с ним при дворе, и каким он действительно бывал в Петербурге, но первый между работниками великого дела, — воззвания к жизни щедро одарённого природою края. Изложить всех подробностей этого дела, — заселения Новороссии и её устройства, — я не в состоянии, за недостатком нужных для того материалов, да этого не возможно сделать, в продолжении не только одной, но и нескольких бесед. Мне кажется, однако ж, что группируя известным образом те меры, которые были приняты Потемкиным, в качестве Новороссийского наместника, мы получим возможность, по крайней мере, схватить их характер, а этого, я полагаю, в настоящем случае, будет достаточно.

И преимущества и недостатки тогдашнего положения России одинаково послужили делу заселения Новороссийского края. Как известно, одною из главных мер Потемкина, по вступлении его в должность начальника Новороссии (1775 г.) было уничтожение Запорожского войска; всем членам знаменитого «товариства», было предоставлено возвратиться туда, откуда каждый из них пришёл в Запорожье, или же остаться на месте, в качестве частного человека и на общем для всех жителей края положении. Все частные имущества, кроме некоторых старшин преданных суду, были оставлены неприкосновенными; кто владел хутором, землёю, затем эта земля или этот хутор были укреплены; но общая войсковая земля была признана государственною. Войсковые суммы и другие сокровища также обращены были в казённые. Эти суммы были немаловажны; из сведений, представленных генералом Текеллием видим, что им было найдено 56,446 р. 82 к. войсковой суммы; у старшин конфисковано 74,507 р. 43 к.; кроме того в Сечи хранилось принадлежащих некоторым казакам лично 32,976 р. 54 к. Эта последняя сумма оставлена неприкосновенною, но из войсковой и старшинской образован капитал для выдачи ссуд жителям края с целью поощрять домостроительство и торговлю. Из числа новоприобретённых казённых земель розданы были дачи некоторым сановникам, например Потемкину и князю Вяземскому; между ними разделена была самая сердцевина Запорожья: Потемкин получил земли на правом берегу Днепра, на протяжении 16 вёрст по его берегу, вдоль порогов, где несколько лет спустя поселены были менониты. (Земли под их поселениями, по-видимому, пожертвованы Потемкиным; по крайней мере колонисты были водворены на его землях при его жизни (1785).) На землях Потемкина же воздвигся в последние годы его управления Николаев. (Он уступил под Николаев, пишет Шмидт в своём описании Херсонской губ., не только землю, но и 532 души принадлежащих ему крестьян.)

Место, на котором стояла самая Сечь, остров Хортица, достался князю Вяземскому, вместе с 10,000 десятин земли. Подобно этим двум главным сановникам того времени и некоторые другие получили дачи из числа бывших войсковых земель. Владельцы таких имений, понимая, что здесь не достаёт только рук, чтобы получать с них огромные доходы, переселяли туда крестьян своих из других губерний. (Г. Скальковский (Ист. Нов. края 161) говорит, что такое переселение крестьян дозволено было особым указом: кажется, в особом дозволении на это не было надобности.) Некоторые из придворных, желая сделать угодное императрице и Потемкину, покупали в Новороссийском крае фермы и хутора, как бы свидетельствуя тем своё сочувствие его заселению; так граф Безбородко купил близ Херсона небольшой хутор, незадолго до путешествия наблюдательного Француза Пейсоннеля, посетившего эти места в 1784 году. (Trois menuires historiques et geographiques. par Peysonnel.) По свидетельству того же путешественника, некто Фабри, австрийский подданный, заведший первую торговую контору в Херсоне, имел ферму при слиянии Ингула и Буга (близ места, где потом воздвигся Николаев), а англичанин Виллис, как только был присоединён Крым к России, приобрёл на южном берегу полуострова имение и, притом, говорит Пейсоннель, за такую цену, по которой можно приобрести земли разве в лесах Америки.

Поощряя приобретение имений в Новороссийском крае и переселение помещичьих крестьян, правительство переводило туда большие массы крестьян экономических. Из ведомости, представленной генералом Текеллием, видно, что таких крестьян было в 1775 г. 39.895 душ. а в конце восьмидесятых годов, по сведениям г. Скальковского, их считалось уже 210.033 д. Много рабочих, вызванных для сооружения городов, для строения кораблей, для проведения дорог, оставались по доброй воле в крае, где руки были дороги и спрос на рабочих постоянный. Сюда же охотно шли Московские и иные старообрядцы, — эти прирождённые колонизаторы, эти настоящие русские пионеры. Довольно большое число их поселилось по Днепру, другие основали селения на Молочных Водах.

Но говоря о приливе народонаселения, не следует забывать и о его убыли. Многие из прежних жителей Запорожья, в силу высочайшего манифеста, пожелали возвратиться в Малороссию и другие места, снабжавшие выходцами Запорожья. Такое желание заявили, по свидетельству Текеллия, более 4,000 человек; другие без всяких заявлений уходили куда глаза глядят. Этот генерал еще находился в Запорожье со своими войсками, как начались побеги за границу и приняли весьма серьёзные размеры. Преобразование, совершенное в устройстве Запорожья, и разорение Сечи горестно отозвались на членах славного «товариства». По свидетельству г. Скальковского до 5,000 ч. оставило Запорожье, но цифра эта довольно произвольна и едва ли число беглецов может быть с точностью определено; в донесениях Текеллия, а потом и князя Прозоровского, мы находим частые упоминания о самих побегах казаков, но не находим числа бежавших. Очаковский паша хвалился, что к нему перебежало до 12,000 казаков, а по другим сведениям, собранным для начальник края, ушло лишь небольшое число гультаев. Во всяком случае число людей совершенно пропавших для Новороссийского края, в итоге было не очень велико. Многие из беглецов 1775 года возвращались, а с ними по словам г. Скальковского, приходило и довольно много Некрасовцев. Большой ущерб населению края нанесло образование Черноморского казачьего войска, составленного, как известно, из Запорожцев. Когда последовал вызов вступить в новое казачье товарищество (1792 г.) явилось более 5,500 человек, пожелавших покинуть родной край, с тем, чтобы сделаться по прежнему казаками.

Одним из важнейших элементов заселения Новороссии были переселенцы из заграницы: этот край и до сего времени ещё пестреет обращиками всех европейских племён. Первыми по времени, после Славян (пришедших в царствование Елисаветы) были Греки, о переселении которых мы находим любопытные сведения в Записках Одесского Общества Истории и древностей. При начале первой Турецкой войны, при Екатерине, Греки были приглашены принять в ней участие, причём граф А. Орлов писал им, «что в счастливом окончании сего великого дела заключается их честь, мзда и счастье». Когда же подписан был мирный трактат с Турцией, Греки, поднявшие оружие против султана, пришли в недоумение и просили Орлова объяснить им, в чем же будет заключаться обещанная им мзда? Вследствие этого запроса, «Албанскому народу» было объявлено, что всякий, находившийся в войске, сражавшемся вместе с русским, может перейти в русскую службу с сохранением чина, и что им будут даны способы для переезда в Россию; тем же, которые почему-либо не могут немедленно воспользоваться этим предложением, объявлялось, что когда бы они ни пожелали приехать в Россию, они будут «приняты и расположены с теми же выгодами и преимуществами, как и те, которые отправятся теперь». Охотники переселиться в Россию нашлись, и партия Греков, под начальством капитана Мавромихали, заявила о своём желании выселиться. Им было обещано дать нужные средства для «домостроительства», а также построить им церкви и предоставить разбирательство между собою и все внутреннее управление их им самим; наконец дарована была им льгота от податей на 30 лет. В 1775 г. прибыла первая партия Греков; их поселили в Таганроге, Керчи и Ениколе (приобретённых по Кучук-кайнарджийскому миру), а впоследствии они были выведены из двух последних пупктов и поселены в Балаклаве, где дарованы были им и земли с освобождением от податей навсегда. Другая партия Греков переселилась в Новороссийский край из Крымского полуострова за 4 года до его присоединения к России. Их вышло не менее 20,000 человек; они были поселены по рр. Калмиусу, Кальчику и Калке и вообще по северному берегу Азовского моря; Мариуполь есть центральный пункт их колоний, точно также как Нахичевань есть центральный пункт поселений армянских, почти одновременно вышедших из Крыма. По сведениям центрального статистического комитета тех и других выселилось в Новороссийский край не менее 30,000 человек.

В 1783 г. присоединён был Таврический полуостров. Очень затруднительно определить даже приблизительно цифру того контингента, который он внес в население Новороссийского края. По свидетельству Палласа, народонаселение Крыма простиралось в это время до 500,000 человек; но эта цифра, кажется, очень преувеличена, тем более, что со времени Кучукъ-кайнарджийского мира Турки и Татары стали переселяться из Крыма в Турцию, а Армяне, как мы видели, в Россию. После 1783 г. мусульманская миграция приняла в нём огромные размеры. Германский император Иосиф, сопровождавший Екатерину в её поездке в Крым, уверял графа Сопора, что более двух третей население покинуло полуостров после его присоединения. Пейсоннель полагает, что во время его путешествия (1784 г.) там оставалось не более 50,000 человек. Эта цифра также грешит, кажется, преувеличением, но в смысле, противоположном Палласу; по официальным сведениям, в 1803 году в Крыму считалось до 140,000 д. (Списки населённых мест). Вот впрочем все, что я могу сказать относительно мусульманского населения, вошедшего в число жителей Новороссийского края.

В феврале 1784 г. был обнародован манифест, в котором провозглашалось, что все с Российской Империей в дружбе состоящие народы, могут производить свободную торговлю в Херсоне, Севастополе и Феодосии, а также могут селиться в Новороссийском крае и вступать в российское подданство. Конечно, нельзя было надеяться, чтобы в западной Европе, в то время ещё не так переполненной жителями как теперь, нашлось большое количество охотников двинуться в степи, едва вышедшие из под власти Татар, если не привлечь переселенцев льготами и преимуществами. Справились с делами о водворении иностранцев в первые годы царствования Екатерины, и решились дать новым выходцам те же преимущества. Старый фельдмаршал Румянцев, друг порядка и аккуратности, припомнил при этом, что он видел во время Семилетней войны в окрестностях Эльбинга и Данцига, в Пруссии, селения менонитов и удивлялся их отличному земледелию и скотоводству. Соображая, что для успеха в их занятиях прежде всего нужны хорошая почва и обширные пространства, он представил императрице об этих трудолюбивых людях, и о том, что если пригласить их, то они вероятно пожелают воспользоваться простором и плодородием Новороссийского края. По его представлению отправлен был агент в Пруссию и вывел оттуда 1000 душ немцев—менонитов, которые получили земли на правом берегу Днепра и основали несколько колоний вблизи нынешнего Екатеринослава. Несколько позднее прибыли ещё другие переселенцы из разных частей Германии; с острова Даго переселилось несколько десятков «Шведских» и крестьянских семейств, и основали в окрестностях Бериславля так называемую Шведскую колонию. Учёный Шторх говорит, что в конце восьмидесятых годов в Екатеринославской губернии большая половина народонаселения состояла из иностранцев-колонистов.

Дело колонизации шло быстро и энергично; вообще в течении лишь семи лет, с 1780 по 1787 г., по распоряжениям Потемкина, говорит г. Скальковский в своей Истории Новороссийского края роздано 1355 земельных дач, на коих устроено 758 колоний и водворено 76,147 душ. Но эта цифра, очевидно, не исчерпывает всего приращения народонаселения в крае; у того же автора и в той же Истории мы находим другие цифры, выражающие общее народонаселение края в 1787 г. Таких цифр две, а именно 688,589 и 744,550. Не имея данных чтобы решить, которая из этих цифр справедливее, принимаю круглую, более склоняющуюся к меньшей из этих цифр — 700,000. Но если так, то окажется, что после 13 лет управления Потемкиным Новороссией, в ней прибыло 600,000 жителей, то-есть прибывало в год почти до 43 т. человек. Предполагая подобное же приращение в остальные 4 года Потемкинского управления, найдём, что в 1791 г. Новороссия должна была иметь свыше 850,000 жителей или что к тем ста пятидесяти тысячам, которые населяли этот край в 1774 г., — прибавилось в продолжение всех 17 лет управления Потемкина 700,000.

Это необыкновенно быстрое увеличение народонаселения кажется достаточно опровергает весьма распространённое мнение, будто Потемкин строил декорации селений и сгонял народ издалека, когда Екатерина обозревала Новороссийский край, чтобы замаскировать его пустынность. Конечно, наместничество Потемкина было пустынно в сравнении с некоторыми центральными губерниями; но представляя императрице край, который разоряли систематически и который едва вышел из- под турецкого владычества, он мог кажется с гордостью указать на то, что действительно сделано, не прибегая к шарлатанству. До него на оконечностях края находилось лишь четыре городка: Азов, Ростов, Таганрог и Елисаветград; при Потёмкине возникли: Херсон, Екатеринослав, Александров, Берислав, Николаев, Павлоград, Константиноград, Мелитополь, Мариуполь и Нахичевань, некоторые нз этих городов были уже порядочно отстроены; вот как описывает Херсон граф Сегюр, сопровождавший императрицу в 1787 году: «Мы увидели,» пишет он, «почти уже оконченную крепость и казармы на 80.000 человек, адмиралтейство со всеми принадлежностями, арсенал, заключающий в себе до 600 орудий, два военные корабля и один фрегат, снаряжённые к спуску, публичные здания, воздвигаемые в разных местах, несколько церквей прекрасной архитектуры, наконец целый город уже торговый, с 2000 домов и лавками, полными греческих, константинопольских и французских товаров; в Херсонской гавани стояло до 200 купеческих судов». В Николаеве, только заложенном в 1789 году, состояло в начале 1791 г. всего двадцать шесть домов и считалось 147 жителей, а в конце следующего года было уже 3.300 душ обоего пола. Но главное попечение Потемкина было обращено на Екатеринослав, город, которому он желал бы доставить первенствующее значение во всем южном крае. «Всемилостивейшая Государыня», писал он императрице, «где же как не в стране, посвящённой славе Вашей, быть городу из великолепных зданий? А потому я предпринял проекты составить достойные сего града названию» (Рус Архив 1865 393 с). И действительно, им составлен был грандиозный план для Екатеринослава (находящийся в Зап. Одесского Общ. Ист. и Древн.), который только смерть помешала Потемкину привести в исполнение. В том же издании мы находим сведение о числе бывших в Новороссийском крае церквей в 1775 и 1777 годах, по числу которых можно судить о числе жилых мест в эти два последовательные периоды: в 1775 году их было 232, а в 1777 — 345.

Край быстро заселялся и в то же время развивался; земледелие возрастало естественным путём с возрастанием народонаселения. Потемкину хотелось, чтобы переселенцы из Германии служили для русских земледельцев примером рационального хозяйства; с этой же целью учреждена им земледельческая школа (близ Николаева). Он старался распространить огородничество и садоводство; за год до смерти своей, Потемкин сделал распоряжение, чтобы во всех имениях, не исключая и частных, от Хортицы до Лимана, по Днепру, а равно и по Бугу и по морскому берегу, разводимы были виноградники. В Крыму при нём началось виноделие и, по его свидетельству, делало большие успехи: «виноград венгерский», писал он государыне, «в 1786 г. дал уже первый плод; вино делают лучше прежнего; водку французскую гонятъ лучше настоящей и через год конечно большое количество оной будет». (Рус Архив 1865, 63) Он обратил внимание на разведение шелковицы и хлопка, для чего выписывал мастеров из Италии и Греции; улучшение пород рогатого скота и баранов тоже не ускользнуло от его внимания; он предвидел какое развитие может принять овцеводство на обширных степях новороссийских. «Полуденный места Империи Вашей», писал он императрице, «изобилуют руноносным скотом почти больше, чем вся Европа вместе; переменив шерсть в лучшую, через способы верные и простые, превзойдут в количестве сукон все прочие государства. Из всех мест где лучшие бараны я выписал самцов», и проч. В архивах Новороссийского края сохранились контракты с заграничными садовниками, виноделами и другими специалистами, подписанные собственною рукою Потемкина; в его управление учредились в Херсоне три иностранные купеческие конторы, получили развитие издавна существовавшие в крае промыслы: соляной и рыболовный, и благодаря всему этому, начала возникать и торговля. (Я не имею сведений о торговле Новороссийского края с внутренними губерниями; но в донесениях русского посланника в Константинополе; я нашёл ведомость товарам, привезённых из Новороссийских портов в Константинополь и из этого города в Новороссийские порты, за 1782 год, Прил. II.) Потемкин воспользовался точно также специальностью бывших Запорожцев по части мореходства, и когда возгорелась вторая Турецкая война, устроенный им гребной флот играл в ней большую роль.

Но скажут: положим что Новороссийский край действительно быстро заселялся, и что Потемкин обнаружил при этом много энергии и административных способностей; спрашивается, соответствовали ль успехи усилиям и была ли во всем э

Очерк-посвящение Ивану Сергеевичу Тургеневу


Этот очерк посвящен жизни и творчеству человека, о котором М.Е. Салтыков-Щедрин сказал: «…Литературная деятельность Тургенева имела для нашего общества руководящее значение, наравне с деятельностью Некрасова, Белинского и Добролюбова».

Детские годы Тургенева прошли в родовом поместье его матери – селе Спасском-Лутовинове, близ города Мценска Орловской губернии, «в аллеях старого деревенского сада, полного сельских ароматов, земляники, птиц, дремлющих лучей солнца и теней; а вокруг – двести десятин волнующейся ржи!». Картины среднерусской природы оставили глубокий след в душе будущего автора «Записок охотника», но жизнь в родительском доме была для него источником тяжких впечатлений и постоянно вызывала в воспоминания об ужасающем барском произволе.

«Я родился и вырос, – вспоминал писатель, – в атмосфере, где царили подзатыльники, щипки, колотушки, пощечины и пр. Ненависть к крепостному праву уже тогда жила во мне». Многие картины помещичьего гнета, виденные им в Спасском, писатель запечатлел в своих произведениях.

Мать Тургенева, своенравная и жестокая помещица, не терпела малейшего неповиновения даже со стороны самых близких людей. Отношения между домочадцами сложились так, что отец старался держаться в стороне от семьи, а подросшие сыновья вынуждены были впоследствии разорвать с матерью близкие отношения.


В 1833 году Тургенев поступил в Московский университет. Но вскоре обстоятельства жизни семьи переменились. В 1834 году старший брат Ивана Сергеевича, Николай, был определен в Петербургское артиллерийское училище, и летом того же года отец перевез в столицу и младшего своего сына, успевшего закончить в Московском университете первый курс. 18 июля 1834 года Иван Сергеевич подал прошение о приеме его в «число своекоштных студентов С.-Петербургского университета по историко-филологическому факультету». Успешно выдержав экзамены на второй курс, он был принят в число студентов на 1-е отделение философского факультета (так тогда именовался историко-филологический факультет). С этого времени начался продолжительный петербургский период жизни Тургенева.

Во время учебы Тургенев, по его собственному признанию, был демократически настроенным студентом, мечтавшим о республике, об уничтожении крепостного права. Таким он остался до конца своих дней.

После смерти отца, в 1834 году, Тургенев оказался на попечении матери, которая не переставала хлопотать за сына, возобновив старые связи с «нужными людьми». Мать хотела видеть сына на службе, полагая что писательство не дворянское дело. Тургенева же не привлекала чиновная карьера, о которой хлопотала для него Варвара Петровна, что усугубляло антагонизм между матерью и сыном. Он учился, имея перед собой иную цель – стать ученым, быть может, профессором. Будущая деятельность рисовалась ему как служение людям, обществу, как благородный труд во имя России, во имя ее просвещения.

Уже в студенческие годы проявляется горячий интерес Тургенева к литературе. Его первыми опытами были романтические стихи и драматическая поэма «Стено» (1834). Сам Тургенев видел в ней впоследствии «рабское подражание байроновскому Манфреду». Профессор Петербургского университета П.А. Плётнев, симпатизировавший Тургеневу, определил ее как неудачное произведение, заметив, однако, что в юном поэте «что-то есть». Спустя некоторое время Плетнёв напечатал в перешедшем к нему после смерти Пушкина журнале «Современник» два стихотворения Тургенева.

В юношеских литературных исканиях и симпатиях Тургенева заметна явная любовь к Пушкину и увлечение популярным тогда романтизмом. В своих воспоминаниях Тургенев пишет: «Пушкин был в ту эпоху для меня, как и для многих моих сверстников, чем-то вроде полубога. Мы действительно поклонялись ему». С другой стороны, восхищение молодого Тургенева вызывают романтическая проза А.А. Марлинского и стихи В.Г. Бенедиктова. Тургеневу был еще неясен поворот к реализму, совершавшийся в русской литературе.

Весной 1843 года в печати появилась поэма Тургенева «Параша», о которой одобрительно отозвался В.Г. Белинский. С ним Тургенев познакомился в феврале 1843 года, установив вскоре дружеские отношения. В апреле 1843 года Белинский писал В.П. Боткину: «Я несколько сблизился с Тургеневым. Это человек необыкновенно умный, да и вообще хороший человек. …Русь он понимает. Во всех его суждениях виден характер и действительность». Определяя сущность таланта Тургенева, критик замечает, что основой его является «глубокое чувство действительности».

Белинский оказал большое влияние на духовное развитие молодого Тургенева. Впоследствии свое охлаждение к карьере ученого Тургенев объяснял так: «Тогда у меня бродили планы сделаться педагогом, профессором, ученым. Но вскоре я познакомился с Виссарионом Григорьевичем Белинским, с Иваном Ивановичем Панаевым, начал писать стихи, а затем прозу, и вся философия, а также мечты и планы о педагогике оставлены были в стороне: я всецело отдался русской литературе». Не сложилась у Тургенева и карьера чиновника, хотя он некоторое время служил в канцелярии Министерства внутренних дел под начальством В.И. Даля.

***

Писательская деятельность Тургенева началась в новый период истории русской литературы. Пушкин, Лермонтов, Гоголь сблизили искусство с действительностью, положили начало критическому реализму, обличавшему феодально-крепостнический строй. В 40-х годах появляются писатели-реалисты, воспитанные критикой Белинского, – А.И. Герцен, Н.А. Некрасов, И.А. Гончаров, молодой Ф.М. Достоевский, Д.В. Григорович. При всем различии мировоззрений их сближает неприятие крепостничества, интерес к социальным вопросам, стремление к воспроизведению правды жизни. Тургенев примыкает к этой группе писателей. Он прекрасно понимает закономерность нового – гоголевского – периода развития русской литературы. «Время чистой поэзии прошло так же, как и время ложно-величавой фразы: наступило время критики, полемики, сатиры», – говорил он позднее, определяя задачи русской литературы.

Важной вехой в жизни Тургенева стало знакомство с известной французской певицей Полиной Виардо-Гарсиа, которая приехала в Петербург в октябре 1843 года и сразу завоевала горячие симпатии петербургской публики. После первого представления «Севильского цирюльника», где Тургенев впервые услышал Полину Виардо, он был навсегда покорен ею. Любопытно, что она вспоминала с милой улыбкой, как Тургенева ей представили: «Мне его представили со словами: это – молодой русский помещик, славный охотник, интересный собеседник и плохой поэт…»

Летом 1845 года Тургенев впервые посетил Куртавнель, усадьбу супругов Виардо в 50 километрах от Парижа. Поездки за границу теперь особенно привлекают его – семья Виардо (с мужем певицы Луи Виардо, известным переводчиком, писателем, искусствоведом, он познакомился еще раньше на почве страсти к охоте) становится для него вторым домом.

Как писатель Тургенев явился соратником В.Г. Белинского и А.И. Герцена в их борьбе с лжеромантизмом, мешавшим прогрессивному развитию русской литературы. В статье о «Фаусте» И.В. Гёте в переводе Вронченко (1845) Тургенев осуждает романтиков за их равнодушие к социальным вопросам, высмеивает людей, занятых исключительно своими радостями и горестями, с философским спокойствием проходящих мимо «ремесленников, умирающих с голода».

Широкую известность и литературную славу Тургеневу принесли «Записки охотника» (1852), ставшие новой яркой страницей в истории русской литературы. Основной идеей «Записок охотника» был протест против крепостного права: «Под этим именем я собрал и сосредоточил все, против чего я решил бороться до конца – с чем я поклялся никогда не примиряться… Это была моя Аннибаловская клятва; и не я один дал ее себе тогда», – писал Тургенев в своих воспоминаниях. Уничтожение крепостного права Белинский считал самой насущной национальной задачей русской жизни. В ту пору, «когда писали наши просветители от 40-х до 60-х годов, – подчеркивает В.И. Ленин, – все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его остатками».

Белинский не раз отмечал, что помещичье-чиновничье общество не есть вся русская нация (как это актуально сейчас!); что, обличая крепостничество, писатель должен видеть «плодовитое зерно русской жизни», богатырские силы, таящиеся в русском народе. Как раз в «Записках охотника» Тургенев показывает крепостных крестьян талантливыми людьми с пытливым умом и высокими духовными и нравственными качествами. «С каким участием и добродушием автор описывает нам своих героев, как умеет заставить их полюбить от всей души», – пишет Белинский. Любовь к русскому народу, к родной русской земле пронизывает все произведения великого писателя-гуманиста.

В 1847 году в одной из своих рецензий Тургенев писал, что «в русском человеке таится и зреет зародыш будущих великих дел, великого народного развития». По сути, это прозорливое предсказание мощных освободительных процессов, закончившихся Великим Октябрем 1917 года. А в рассказе «Хорь и Калиныч» Тургенев пишет: «Русский человек так уверен в своей силе и крепости, что он не прочь и поломать себя: он мало занимается своим прошедшим и смело глядит вперед». В этом писатель видел залог богатого будущего русской нации.

Примечателен один эпизод, происшедший с ехавшим из своего имения Тургеневым. «По дороге из деревни в Москву на одной маленькой станции вышел я на платформу, – рассказывал он. – Вдруг подходят ко мне двое молодых людей; по костюму и по манерам вроде мещан или мастеровых. «Позвольте узнать, – спрашивает один из них, – вы будете Иван Сергеевич Тургенев?» – «Я». – «Тот самый, что написал «Записки охотника»?» – «Тот самый». Оба они сняли шапки и поклонились мне в пояс. «Кланяемся вам, – сказал один из них, – в знак уважения и благодарности от лица всего русского народа». Другой только молча поклонился». Это уже было истинно народное признание.

Прозорливый Белинский написал после выхода «Записок охотника»: «Тургенев зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто не заходил». В очерке «Лес и степь», которым заканчиваются «Записки охотника», Тургенев рисует картины бескрайней русской степи, густого леса как выражения могучих, непочатых сил своей родины, русского народа. Глубоко национальное содержание «Записок охотника» тонко почувствовал великолепный знаток русского мира Иван Александрович Гончаров.

И хотя у Тургенева впереди было еще много замечательных произведений о жизни и быте разных слоев общества, именно с «Записок охотника» его можно определить как печальника русской земли и ее трудового люда.

Тургенев принял деятельное участие в создании некрасовского «Современника», о чем определенно писал 8 ноября 1846 года супругам Виардо: «Скажу Вам (если это может Вас заинтересовать), что нам удалось основать свой журнал, который появится с нового года и начинается при весьма благоприятных предвидениях». Свидетельством большой заинтересованности писателя в издании «Современника» могут служить воспоминания П.В. Анненкова, который писал: «Менее известно, что Тургенев был душой всего плана, устроителем его… Некрасов совещался с ним каждодневно; журнал наполнялся его трудами».

Заметными событиями в творчестве Тургенева стали его драматические произведения. Первой пьесой стала «Неосторожность» (1843), которую Белинский определил как «вещь необыкновенно умную». В то время на сценах драматических театров шли в основном водевили, романтические мелодрамы. Тургенев с Белинским страстно говорили о необходимости создания реалистической драматургии, отображающей русскую действительность. Первым на этом пути был Н.В. Гоголь с гениальными «Ревизором» и «Женитьбой». Тургенев продолжил реалистические традиции Гоголя своими пьесами «Безденежье» (1846), «Нахлебник.» (1848), комедиями «Холостяк» (1849), «Завтрак у предводителя» (1849). В «Нахлебнике» и «Холостяке» Тургенев повторил гоголевскую тему маленького человека, жертвы социального неравенства и «подчиненного существования», людей типа Акакия Акакиевича.

Наиболее значительной стала пьеса Тургенева «Месяц в деревне» (1850), раскрывающая социальную и духовную рознь между разночинцем Беляевым и обитателями дворянской усадьбы Ислаевых. В конфликте, изображенном в пьесе, нравственную победу одерживает разночинец-демократ Беляев. Эту тему Тургенев впоследствии развил в романе «Отцы и дети».

***

21 февраля 1852 года скончался Николай Васильевич Гоголь. Потрясенный утратой, Тургенев написал и напечатал в «Московских ведомостях» небольшую статью, где называл Гоголя великим человеком, «который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы, которым мы гордимся как одной из слав наших». Царское правительство со времени смерти Пушкина преследовало выступления в защиту передовой русской литературы, поэтому Николай I приказал за эту статью о Гоголе посадить Тургенева под арест, а затем «выслать на жительство на родину, под присмотр». Но, конечно, главной причиной такого решения были антикрепостнические «Записки охотника».

В конце 1853 года писателю было разрешено выехать из деревни, но он еще долго оставался под полицейским присмотром. Тургенев возвратился в Петербург, где принял активное участие в работе редакции журнала «Современник».

В 1850-е годы Тургенев пишет романы «Рудин» и «Дворянское гнездо», в которых решаются вопросы идейной эволюции дворянской интеллигенции 30–40-х годов. В это время в русском общественном движении определились так называемые западники и славянофилы. Тургеневу были ясны все, как он говорил, «комические и пошлые стороны западничества». В «Дворянском гнезде» писатель раскрывает их в образе преуспевающего, внешне культурного, но пустого, холодного, хитрого чиновника Паншина, этого представителя дворянского космополитизма, из которого впоследствии выйдет «культурный» крепостник. Противопоставленный ему Лаврецкий в конечном счете не смог решительно порвать с воспитавшей его средой, он не стал бороться с дворянским крепостничеством и покорился своей судьбе.

Будучи непримиримым противником крепостного строя и николаевского режима, Тургенев говорил, что талант не космополит, он принадлежит своему народу и своему времени (не забыли ли мы об этом, читатель?). Русского писателя должно занимать «воспроизведение развития нашего родного народа, его физиономии, его сердечного, его духовного быта, его судеб, его великих дел». Вслед за Белинским он видел мастерство художника в том, чтобы явления жизни представить в художественных образах. «Поэт мыслит образами; это изречение совершенно неоспоримо и верно», – говорил он. Сочинения Тургенева выполняют ту великую задачу быть учебником жизни, которую ставили перед литературой Н.Г. Чернышевский и Н.А. Добролюбов.

Чутко уловив приближение революционной ситуации в стране, Тургенев пишет роман «Накануне» (1859). Раскрывая идею «Накануне», он сообщал И.С. Аксакову в ноябре 1859 года: «В основание моей повести положена мысль о необходимости сознательно героических натур… для того, чтобы дело продвинулось вперед». Под «делом» писатель понимал прогрессивное развитие России и ликвидацию феодально-крепостнического строя.

***

Особое место в творчестве Тургенева занимает роман «Отцы и дети» (1861). В центре романа демократ-разночинец Базаров, начинающий ученый-естествоиспытатель. Такая тяга к естествознанию, к наукам, к материалистическим идеям была характерна для демократической молодежи 60-х годов. В этом романе, как отмечает С. Петров, Тургенев отобразил политическое размежевание двух лагерей в русской общественной мысли 60-х годов. Он показал, что либералы и демократы в момент борьбы вокруг вопроса о крепостнической реформе выступили как непримиримые враги и что общественная борьба в России вступила в новую историческую фазу.

Тургенев горячо приветствовал отмену в 1861 году крепостного права. Не поняв, что правительство Александра II и помещики-крепостники ограбили крестьян, Тургенев в своем отношении к правительственным реформам 60-х годов стоял на позициях дворянского либерализма, хотя на многое, происходившее в деревне после реформы 1861 года, смотрел критически.

Как предсказание и отражение новых перемен в общественном настроении России явились романы Тургенева «Дым» (1867) и «Новь» (1877). А впереди еще были «Вешние воды», изумительные «Стихотворения в прозе»…

Последние пятнадцать лет жизни Тургенев провел главным образом в Париже, с семейством Виардо.

Буржуазно-либеральной критикой по поводу Тургенева настойчиво утверждалось, что великому русскому писателю всегда и во всем было свойственно восторженное отношение к Западной Европе, ее нравам и порядкам. (В годы перестройки либералы и христопродавцы всех мастей об этом постоянно кричали.) Тургенев считал необходимым установление в России буржуазно-демократического строя с конституционной монархией вместо реакционного самодержавно-полицейского режима, мечтал о развитии культуры, просвещения, о свободе печати. В беседе с американским литератором Х. Бойзеном в 1873 году Тургенев сказал: «Европа… часто представляется мне в форме большого, слабо освещенного храма, богато и великолепно украшенного, но под сводами которого царит мрак».

В январе 1857 года Тургенев пишет И.С. Аксакову из Парижа: «…Общий уровень нравственности понижается с каждым днем, и жажда золота томит всех и каждого – вот вам Франция». Вспомните, читатель, примерно такую же оценку Западу давал семьдесят лет спустя Сергей Есенин. Примерно так же отзывался о «райском» Западе великий Владимир Маяковский. А нас до сих пор насильно тянут к их «ценностям»!

А как был прав Тургенев в своих опасениях относительно юнкерско-милитаристской Германии! «Я не скрываю от самого себя, что не все впереди – розового цвета – и завоевательная алчность, овладевшая всей Германией, – не представляет особенно утешительного зрелища», – писал он поэту Я.П. Полонскому в октябре 1870 года, прозорливо видя во франко-прусской войне «зародыш новых, еще более ужасных войн».

Гении видят вперед. Но мы, к сожалению, живем по пословице «Нет пророка в своем отечестве».

***

Еще в 50-е годы Тургенев становится известным во Франции. Видный французский писатель П. Мериме свидетельствует, что западноевропейские литературные круги видели в Тургеневе «одного из вождей реалистической школы», в таланте которого «выдающейся чертой» была любовь к правде. «Ни один из русских писателей не читался так усердно по всей Европе, как Тургенев», – писал известный датский критик Г. Брандес. В

70-е годы в Париже Тургенев сближается с группой французских писателей-реалистов – Г. Флобером, А. Доде, Э. Золя, Эд. Гонкуром. Наибольшим авторитетом в этом «кружке пяти» пользовались Тургенев и Флобер.

Одним из первых Тургенев заметил появление декадентства и формалистического эстетизма в западноевропейской буржуазной литературе конца ХIХ века. В конце 70-х годов он говорил: «Обратите внимание на современное французское искусство, театр, роман, даже поэзию: везде преобладает форма и голый материальный предмет, все представлено в высшей степени тщательно, детально и красиво, но ничего не говорит ни мысли, ни чувству…» Здесь надо вспомнить другого нашего гения, композитора Н.А. Римского-Корсакова, решительно отвергавшего декадентство в музыкальном мире. А выдающийся критик В.В. Стасов вообще называл декадентов паралитиками, больными людьми. Вот откуда пошел развиваться раковой опухолью искусственный авангард, ничего не дающий ни сердцу, ни уму.

Вместе с Герценом Тургенев был в то время подлинным представителем русского народа в Западной Европе. Европа знала в основном официальную, крепостническую Россию, да еще богатых русских дворян, прожигавших жизнь за границей (знакомая картина, не правда ли, читатель?). О трудовом народе России на Западе распространялись клеветнические бредни. Заслуга Тургенева и других прогрессивных русских писателей состояла в распространении правды о талантливом и работящем русском народе.

Один из величайших стилистов в мировой литературе, Тургенев заботился о художественной отделке своих произведений, завершенности их формы. Он настойчиво работал над языком своих произведений, добиваясь точности, простоты и выразительности слова. Тургеневский язык составил эпоху в развитии русского литературного языка, обогатил его: «…язык Тургенева, Толстого, Добролюбова, Чернышевского – велик и могуч», – писал Ленин.

Когда в начале 80-х годов XIX века в России свирепствовала реакция, смертельно больной Тургенев писал: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах своей родины – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя – как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя не верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!» И Тургенев призывал писателей: «Берегите наш язык, наш прекрасный русский язык – это клад, это достояние, переданное нам нашими предшественниками, в челе которых блистает… Пушкин! Обращайтесь почтительно с этим могущественным орудием; в руках умелых оно в состоянии совершать чудеса».

Тургенев очень тосковал по России. Приезжал в Спасское, в Петербург, последний раз в котором был в 1881 году. Хотел навсегда переселиться в Россию. Но этому желанию не дано было осуществиться. В начале 1882 года он тяжело заболел (врачи диагностировали рак спинного мозга). Его почти двухлетние страдания были мучительны. Сознавая, что умирает, он в мае 1882 года пишет из Буживаля поэту и другу Полонскому: «…когда вы будете в Спасском, поклонитесь от меня дому, саду, моему молодому дубу – родине поклонитесь, которую я уже, вероятно, никогда не увижу».

Тургенев скончался 22 августа (3 сентября по н. ст.) 1883 года в Буживале, близ Парижа. Гроб с телом писателя перевезли в Россию. Царское правительство, верное своей ненависти к передовым русским писателям, чинило препятствия воздаянию почестей умершему писателю. Тем не менее 27 сентября в Петербурге при огромном стечении народа Тургенев был похоронен на Волковом кладбище, как он завещал, недалеко от могилы Белинского. «Таких похорон еще не бывало в России, да и едва ли будет, – записал В.П. Гаевский. – Замечательно отсутствие всякой официальности: ни одного военного мундира, ни одного не только министра, но сколько-нибудь высокопоставленного лица. Администрация, видимо, была напугана. На кладбище послано было, независимо от полиции, 500 казаков, а на дворах домов и в казармах по пути шествия находились войска в походной форме. Думал ли бедный Тургенев, самый миролюбивый из людей, что он будет так страшен по смерти!»

Печальник русской земли, он правдиво ознакомил весь мир с русским народом, его жизнью, мужественным характером, его свободолюбивыми стремлениями, справедливым сердцем, доброй и открытой душой и тем заслужил признание и любовь миллионов людей как в России, так и за рубежом. В этом огромная патриотическая заслуга великого русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева, в течение долгих лет поддерживавшего в обществе (по словам Салтыкова-Щедрина) «глубокую веру в торжество света, добра и нравственной красоты».

В очерке использованы воспоминания и письма самого Тургенева, а также работы С. Петрова, Г. Бялого и А. Муратова.

Юрий СИДОРОВ, Санкт-Петербург

Читай ещё:

Русский человек из Буживаля.


ertata

Милляр Георгий Францевич.

(7 ноября 1903, Москва - 4 июня 1993, Москва)

Заслуженный артист РСФСР (26.11.1965).
Народный артист РСФСР (1988).

Родился в семье Франца де Милье, французского инженера-мостостроителя, приехавшего в Россию на работу, и дочери иркутского золотопромышленника Елизаветы Журавлёвой.

У них была огромная квартира в Москве, две дачи - в Подмосковье и в Геленджике. Гувернантки-француженки обучали мальчика языкам, музыке, литературе, а тетя, известная в то время театральная актриса, привила ему любовь к театру.

Гергий Милляр: «Настоящее искусство создается не кровью, а желчью печени».

..1910 год. Небольшая квартирка на старом Арбате. Маленький мальчик перед зеркалом красит лицо химическим карандашом. Он хочет быть похожим на Мефистофеля из «Фауста». Вот он заходит в гостиную к родителям, рассчитывая напугать их своим незатейливым гримом. Но, к его разочарованию, на лицах родителей — лишь веселые улыбки. Разве они могут предположить, чем через несколько лет обернется стремление мальчика к перевоплощению?..



Когда началась гражданская война, Георгий Милляр жил на юге России, и возвращение в столицу пришлось надолго отложить. В маленьком черноморском городке Геленджике он увлекся театром. Его взяли на работу в качестве бутафора.

В 1924 году Георгий Милляр поступил в актерскую школу при Московском театре Революции (ныне Театр им. Маяковского). Вначале преподаватели с настороженностью всматривались в худощавого молодого человека с ужасной дикцией и необычной внешностью. Все же ему удалось благополучно получить актерское образование, а потом даже попасть в основную труппу театра. Учителя в театре у Георгия Милляра были хорошие: Сергей Мартинсон, Мария Бабанова и Соломон Михоэлс, буквально притягивавший к себе молодежь.

Вскоре Георгий Милляр стал известен в театральных кругах Москвы, а после исполнения роли начальника учебного заведения, бритоголового чиновника в фильме Константина Эггерта «Штурм» заметили актера и кинематографисты. В 1934 году Милляр снялся в «Марионетках» Якова Протазанова, а в начале сороковых — в фильмах «Сибиряки» и «Мы с Урала» Льва Кулешова. Когда встал вопрос — кино или театр?— Милляр без колебаний выбрал кинематограф.

Самая обаятельная нечистая сила

Подлинное зерно редкого дарования актера-сказочника, как себя называет сам Георгий Милляр, раскрылось в сказках Александра Роу. В шестнадцати фильмах этого режиссера он исполнил около тридцати ролей.

Первую свою большую роль - Царя Гороха, он получил в киносказке Александра Роу «По Щучьему велению». Для режиссера это тоже был дебют. И дебют оказался великолепным: самодвигающаяся печка, пятящиеся задом гуси, говорящая щука настолько понравились не только детям, но и взрослым, что режиссеру тут же заказали новую сказку, которая должна была бы рассказывать о борьбе добра и зла. Так на свет появилась «Василиса Прекрасная».



На главную роль сказочного русского богатыря Александр Роу пригласил Сергея Столярова, и это было верное попадание. А вот с кандидатурой на роль Бабы Яги режиссер долго не мог определиться. Пробовались многие известные актрисы, в том числе и знаменитая Фаина Раневская, но Роу понимал, что здесь должно было быть что-то другое. Поделившись своими сомнениями с Милляром, он услышал ответ: «А можно мне сыграть Бабу Ягу? Эту роль должна играть не женщина...»

Дуэт Столяров-Милляр получился просто феноменальным. Милляр, худой от природы, выглядел в гриме настоящим чудовищем. Рассказывают, что на съемках детишки с плачем разбегались в разные стороны, лишь увидев его. Тем выигрышнее смотрелся на его фоне красавец-богатырь Сергей Столяров, олицетворяющий все светлые силы человечества.

Этот удачный дуэт великолепно сработал и в другой картине Александра Роу – сказке «Кащей Бессмертный». Столяров вновь играл русского богатыря, а Милляр на этот раз предстал в образе Кащея. Решение ставить фильм было принято еще в 1941 году, после начала Великой отечественной войны. Отсюда и тема сказки - победа русского богатыря над врагом. В образе Кащея Роу видел исключительно лишь Георгия Милляра, но тот неожиданно ответил отказом: «Не могу! Таланта не хватит!» Роу, зная как переубедить Милляра, стал просто приглашать его на обсуждение отдельных эпизодов фильма. И это сработало. На очередное обсуждение Милляр явился с наголо обритой головой и бровями, и всем стало ясно, что актер решил сниматься.

Премьера картины состоялась в День Победы - 9 мая 1945 года. Поскольку кинотеатр не смог вместить всех желающих, экран вынесли на площадь. Милляр играл Кащея, ассоциирующегося у зрителей с фашизмом, играл с гротеском, приближающимся к образам ранней готики. Он действительно был страшен в этом образе. Тем ярче выглядел финал, когда главный злодей оказывался не таким уж и Бессмертным и погибал от рук героя Сергея Столярова.

Георгий Милляр снимался почти во всех фильмах Александра Роу (исключение – лишь детский фильм «Тайна горного озера», снятый режиссером на ереванской киностудии, и фильм-балет «Хрустальный башмачок»). И каждая их совместная работа – это ярчайший след в отечественной кинематографии. Эти киносказки не один десяток лет с удовольствием смотрят и дети, и взрослые.

Его герои, как правило, представляли в сказках «силы тьмы»: Черт из «Вечеров на хуторе близ Диканьки», злодей-придворный Квак из «Марьи-искусницы», подводный царь Чудо-Юдо в «Варваре-красе, длинной косе», оборотень Кастрюк в «Финисте-ясном соколе». Кстати, те, кто смотрел фильм-сказку «Марья-искусница», помнит, как зловредный Квак падает в кипящее озеро зеленым, а вылезает красным. Однако самому актеру во время съемок было не до веселья. На съемках его наголо побрили и намазывали лицо и руки зеленкой, а на ноги натягивали смешные зеленые ласты.








Милляр вообще очень тщательно работал над созданием своих образов, подбирая грим, брови, усы, нос, уши, бородавки, прическу. Нередко он брился наголо, для того, чтобы облегчить работу гримерам. А как долго он репетировал перед зеркалом различные ужимки и повадки своих героев! Поэтому его персонажи всегда получались очень живыми и вызывали такой восторг у зрителей. На одном из кинофестивалей дети наградили Милляра титулом «Самая обаятельная нечистая сила», - это ли не самое настоящее признание народной любви?!

Особым успехом у зрителей пользовалась Баба-Яга, - образ полностью созданный Георгием Милляром. В общей сложности актер сыграл Бабу-Ягу на экране около десяти раз, и этот образ не был статичным, он все время развивался. Со временем его героиня из злобного врага превратилась в старушку-сплетницу, измученную радикулитом и не лишенную человеческих слабостей. Сам Георгий Милляр так говорил о своем любимом персонаже: «В «Василисе Прекрасной» моя бабуля - такая дачница с повязочкой на голове, а в «Морозко» она уже подряхла, ослабла, да и радикулит ее, бедную, замучил. Обильный материал для Бабы-яги мне дала соседка по коммуналке. Характер у нее был ужасный, склочница, ей надо было обязательно кого-нибудь поссорить. А в Ялте я старушку увидел - коз пасла на Чайной горке. Старая-престарая гречанка, сгорбленная, нос крючком, недобрый взгляд, в руках короткая палочка... Не женская эта роль. Вот какая актриса позволит сделать себя такой страшной на экране? Гример только отвернется - она тут же реснички себе подрисует».

В фильмах Александра Роу Георгий Милляр нередко играл не одну, а две-три роли. Так в сказке «Огонь, вода и медные трубы» он сыграл Бабу-Ягу и Кащея, в сказке «Золотые рога» - Бабу-Ягу и деда Маркея, а в «Королевстве кривых зеркал» предстал сразу в трех образах: Наиглавнейшего Церемониймейстера, королевского возчика и вдовствующей королевы.

Яркие образы были созданы Георгием Милляром и в фильмах других режиссеров. Многим запомнился в исполнении актера Наимудрейший из сказки режиссера Бориса Рыцарева «Волшебная лампа Аладдина» с его высказыванием: «Поистине, пути всезнания неисповедимы, осознание знания есть признак незнания, осознание незнания...» Среди других сказочных героев: мистер Брауни в современной сказке Бориса Бунеева «Деревня Утка», мудрец Селим в «Калифе Аисте» Виктора Храмова, злой волшебник Смог в картине Геннадия Харлана «Андрей и злой чародей».




При этом Георгий Милляр снимался не только в сказках. Появляясь на экране в какой-нибудь эпизодической роли, он всегда притягивал к себе внимание. Щуплый старичок-шахматист из эксцентрической комедии Леонида Гайдая «Кавказская пленница», шут Балакирев в историческом фильме Юрия Швырева «Баллада о Беринге и его друзьях», вождь хапов Гы из детской фантастической ленты Радомира Василевского «Шаг с крыши», дядя Яша в музыкальной комедии Владимира Гориккера «Серебряное ревю» - эти роли, как маленькие яркие крупинки его огромного таланта.

За шестьдесят лет работы в кино актер снялся более чем в 300 фильмах. Любимая роль Милляра — палач из фильма Э. Гарина и X.Локшиной «Обыкновенное чудо» — немногословный элегантный господин в черном костюме, котелке и белых перчатках. В руках у него футляр от валторны, а там — топор.

К сожалению, талант Георгия Милляра использовался режиссерами в кино очень однобоко: либо в сказках в образах нечистой силы, либо в эпизодических комедийных ролях.

Народный артист РСФСР Георгий Милляр любил повторять: «Актер — это кладбище несыгранных образов». У него, как у всякого артиста, остались неосуществленные замыслы. Его мечтой было сыграть трех лукавых мудрецов — Суворова, Вольтера, Юлия Цезаря. Не получилось. И все же у Георгия Милляра завидная судьба. Счастье воплотить на экране столько ярких, запоминающихся образов, знакомых каждому с детства, стать любимцем разных поколений зрителей выпадает далеко не всякому актеру.

Личная жизнь

О личной жизни Георгия Милляра ходит немало слухов. Рассказывают, что в 30 лет он женился на одной молодой, легкомысленной актрисе. Та завела роман с кинорежиссером, а затем заявила Милляру о планирующемся пополнении. На это Георгий Францевич будто бы ответил, что детей у него не может быть, и потому она может отправляться к истинному отцу предполагаемого ребенка. Правда это, или лишь одна из легенд, сегодня сказать трудно. Достоверно известно лишь одно, - то, что Милляр прожил один до 65 лет. Вернее не один, а со своей мамой Елизаветой Журавлевой (она скончалась в 1971 году). Жили они в обычной коммуналке (той самой бывшей квартире Милляров-Журавлевых, национализированной после революции), занимая лишь одну из комнат. А в остальных, как водилось в те годы, жили другие семьи.

В жизни Георгий Францевич был человеком простым, предпочитал дружить не с руководством, а с гримерами, костюмерами и осветителями. Любил выпить, предпочитая водке тройной одеколон и портвейн. Однако при этом никто и никогда не видел его пьяным. Так – лишь немного подшофе. На съемках он любил похулиганить, придумывая такие остроты, от которых девушки-костюмерши заливались краской. Не случайно сам себя Милляр называл Стариком Похабычем. Впрочем, на него никогда никто не обижался, поскольку его остроты не носили обидного характера.

Однажды в их коммуналке появилась новая жительница - Мария Васильевна. Родом она была «из раскулаченных» - в свое время арестовали сначала ее отца, а затем и мать. С первым мужем она развелась еще до войны, а второй погиб на фронте. От этих браков у нее осталось трое детей (к моменту, когда она появилась в квартире Милляра, они давно уже выросли).

Милляр сразу же стал присматриваться к новой соседке, захаживать к ней в гости. А затем сделал ей предложение. Георгию Францевичу тогда было 65 лет, а Марии Васильевне – 60. Женщина этому очень удивилась: «Что вы, Георгий Францевич! Мне не нужны мужчины!» На что Милляр пошутил: «А я и не мужчина. Я Баба-Яга».

Свадьбу они отметили в первый день съемок фильма-сказки «Варвара-краса, длинная коса». Вернее это съемочная бригада сделала молодоженам сюрприз, накрыв столы на берегу Москва-реки. Свадьба прошла весело: с шутками, ряжеными, традиционными розыгрышами.

До свадьбы Мария Васильевна работала в охране в одном из министерств, но Георгий Францевич заставил ее бросить работу. Свою жену он очень любил, с большой нежностью приняла невестку и его мама. Сошелся Милляр и с детьми своей супруги, став им и отцом, и другом. Вообще, в семье Милляров всегда царили мир и уважение, вот, что рассказывает их соседка Людмила Зайцева: «Это была удивительно трогательная пара. Георгий Францевич называл ее «Манечка» и «лапочка», она ни разу мата от него не слышала, а самым большим ругательством было: «Ну, Маня, ты меня достала!» Я никогда не видела Георгия Францевича дома в вытянутых трико, он всегда ходил в рубашке и брюках, а на выступления обязательно надевал «бабочку». Сам стирал свое белье, лет до 87 ходил в магазин. Без грима его никто не узнавал, и, лишь заслышав характерный грассирующий голосок, люди оборачивались, видимо, вспоминая, где же они его раньше слышали. А каким галантным мужчиной он был! Сейчас таких уже не встретишь. Всегда ручку поцелует, вперед пропустит».

Навеки в памяти

Георгий Францевич Милляр прожил долгую счастливую жизнь. Да, счастливую, несмотря на то, что долгое время прожил в коммуналке и получил отдельную квартиру в 80 лет, несмотря на то, что не накопил ни на дачу, ни на машину, не смотря на несыгранные роли в кино, не смотря на то, что официально стал народным артистом лишь в 85 лет. Но разве все это может сравниться с огромной народной любовью, которая всегда окружала этого человека. Его постоянно приглашали на встречи в школы и предприятия, пионерские лагеря и воинские части, и он никому не отказывал. Он вообще не мог отказывать. Однажды к нему зашла соседская девочка и стала рассматривать его рисунки. Георгий Францевич разрешил ей взять самый понравившийся. «А можно я возьму все?» – попросила девочка, и он отдал все.

До своего 90-летия Георгий Францевич не дожил пять месяцев. Он умер 4 июня 1993 года. Мария Васильевна пережила его на шесть лет…



ertata