Между обворожительно-ярким, сочным, теплым, маслянистым октябрем, завораживающим взгляд своими щедрыми размашистыми мазками мастихином, и холодно-вымораживающей, отбирающей последнее тепло усталых глаз, монохромной графикой скудным, сточенным и обкусанным, грифелем карандаша нескончаемого в умирании ноября (который у нас последние годы до середины января, до первого стойкого лежанием и валянием снега, который чаще всего совпадает с приростом светового дня; а декабрь, на самом деле, отмеряется неделей предновогодней суеты в блесках и нервных предновогодних приготовлениях) есть в наших краях плавный, тихий переход, вроде короткого антракта между актами спектакля годовых дней. Каких-то несколько дней, повезет -- неделя, когда туманы ложатся на Город, как занавес на сцену жизненного года.

В эти дни каждый год, если ты все еще не ослеп, не оглух, не обескровлен напрочь дыханием смертушки, каждый раз рождается чувство -- чувство избранного. Такое странное, где-то до мурашек дикое, практически первородное чувство причастности, участности и острого понимания того, что небесный режиссер выбрал тебя неспроста, неспроста дал тебе возможность вдохнуть выдыхая, сменить позу, принять новую позицию "Морская фигура замри!" в последнем акте игры-спектакля под названием "Жизнь". Выбрал для того, чтобы потом ты ответил, сказал свою фразу "Кушать подано!", выстрелил ружьем, когда слова выхолощены...

Последние четыре года всегда жду этих дней. Жду боязно и страстно: пустят-не пустят, откроют или закроют чарующие, волшебные дали перехода из мира телом смертных в мир живущих вечной душой.

Последние четыре года в эти жду весточки-отмашки мироздания. А вчера, наконец-то, дали. Дали и показали мне какими мы со старшеньким сможет стать через сорок с лишком лет, если очень сильно постараемся.