Ещё у выхода из метро Алекс, затиснутый грубоватым равнодушием курток и плащей, умудрился задрать рукав, чтобы посмотреть на часы, и обнаружил, что приехал слишком рано. Снова, снова слишком рано – будто в институте на экзамен. С самого утра трясёт. Всё-таки посещение этой группы, построенной по образцу «Анонимных Алкоголиков», давалось нелегко. И, хотя миновало уже шесть встреч, раз в две недели, он пока не замечал эффекта.

«А чего ты ожидал? - сердито спросил он себя, отодвигаясь от лужи на остановке маршрутного такси и обмахивая волосы от влаги: пока он был в метро, начал сеяться дождь, но раскрывать зонтик не хотелось, маршрутка вот-вот подойдёт. – Неужели ты думал, что группа – сама по себе панацея? Ну уж нет, голубчик: группа может тебя поддерживать, но основные усилия ты должен прилагать сам. Только сам.»

От этого «только сам» навалилась тяжесть, и только подошедшая маршрутка и усилия по втискиванию своего объёмистого тела на переднее сиденье позволили как-то взбодриться. Но стоило выйти и перебежать дорогу по направлению к серому блочному дому, и очутиться рядом с короткой лесенкой, ведущей в нишу, к знакомой двери, тяжесть вернулась, приплюснула. Пригнела… Есть такое слово «пригнела»? Гнетущий, гнетёт, гнести, пригнести… Ох, опять началось! Алекс не особенно испугался: он тренированный, он помнит, что при его болезни это может начать происходить в любой момент. При его болезни это норма. Норма ненормальности – можно так сказать?.. Нет! Довольно игр! Всё, прекрати! Хватит!

На асфальте раскляклись опавшие листья – и свежие, охристые, и чёрные, гнилые. Опираясь на отставляемую вбок палку, прошагала старуха – в синем ворсистом пальто и белом берете, точно с забинтованной головой. Посмотрела по-вороньи снизу вверх, искоса и неодобрительно. Ну что ж, так и должно быть. Все окрестные жители видели табличку рядом с жёлтой дверью и отлично знают, кто тут собирается. Хотя зависимость, от которой страдает Алекс, более социально приемлема, чем алкоголизм…

«Вот только не надо врать себе! – Алекс ущипнул себя за кисть, повыше ремешка от часов, и боль, разошедшаяся писклявой волной по руке, помогла прийти в чувство. – Если разобраться, вреда от тебя не меньше, чем от алкоголика. Ты точно так же, если не больше, засоряешь окружающую среду. Ты разрушаешь жизни близких. О твоей жизни не будем, раз ты решил поставить на ней крест, хотя мог бы потратить её на что-нибудь более полезное…»

При мысли об удовольствиях, которые были бы ему доступны, если бы не пристрастие, слёзы схватили горло, атаковали изнутри нос. Нахлынуло что-то из фильмов, из детства, клочками, урывками, не виданное даже, но вымечтанное – чайка над солнечной полосой ряби, постукивают по доскам причала сандалий на стройных смуглых, с сильными икрами, ногах…

Вдоволь набродившись по мелководью, ты будешь отряхивать белый песок с этой любимой загорелой солёной кожи, и с этих чуть потресканных тёмно-розовых пяток, которые всегда светлее, чем всё остальное, и рыбы будут посверкивать у самой кромки ряби, и чайки будут выхватывать их на снедь…

Когда Алекс, отчалив от мелководья, вернулся в скудную осеннюю действительность, она осчастливила его двумя знакомыми фигурами. Приближавшийся вместе с ними, всё громче и громче, разговор был тоже знаком по самое не могу. Таких разговоров между Толяном и Михой было много, и Алекс мог воспроизвести любой по памяти. Менялись только названия лекарств.

- А ты персен пробовал?

- Пробовал. Сплю лучше. Но сны стали сниться, понимаешь, уж очень насыщенные. Просыпаюсь и – так и тянет, так и тянет… А, Саш, привет.

Алекс тоже пробовал лекарственные средства. Безрезультатно. По крайней мере, для него. Возможно, причина в том, что он вообще не любит лечиться и не доверяет таблеткам и уколам. Вот если бы операция… Он где-то читал, что – пробовали. Не помогло. Да и последствия тяжёлые. Из того, что реально помогает – капсула… Бр-р! Об этом – не надо. Даже мысленно. Это – на самый худой конец.

Миха тоже бегло поздоровался с Алексом. И, тоже заняв место в нише, по другую сторону двери, продолжил своё:

- Сны? Ну не знаю, может, у тебя сны. А я сплю безо всяких снов. Меня, знаешь, вечерами сильнее всего тянет. Особенно если день был насыщенный. В поездках – вообще кранты.

По беспокойным движениям Михиных рабочих, с заусенцами, рук и по какой-то особенно настырной жилочке, бившейся у него на щеке, Алекс догадался, что у поклонника персена, невзирая на всю мощь фармакологии, недавно случился срыв. Спросить об этом было бы неудобно – всё равно сейчас расскажет на группе. Все они время от времени срываются. Это главная причина, почему они здесь.

Народу меж тем прибывало. Пришли, толкаясь и хихикая, Надя, Вера и Галя; Алекс подозревал, что они переживают свои срывчики вместе, а может даже, ударяются в коллективный загул, что правилами группы было строжайше запрещено. На распухших, еле втиснутых в кеды самого большого размера, ногах с трудом добралась Наташа; её, в прошлом инженера-технолога, мать троих детей, зависимость настигла после выхода на пенсию, и постыдный и отвратительный недуг в сочетании с нитяными чулками и седоватым шишом на затылке внушал сложную смесь почтения и брезгливости. Прибежал, словно в танце, маленький и темпераментный, как оса, Акмаль. Не хватало только Ириски. Неужели бросила группу? Да, действительно, из них восьмерых она – самый тяжёлый случай… Так сложилось, что Алекс сидел напротив неё, и на протяжении первых трёх встреч его ужасно раздражал её огромный расписной рюкзак, и не по возрасту морщинистое мелкое личико, и грустная, как у обезьянки за решёткой, улыбка, и особенно – особенно! – манера разговора, в которой за каждым ярким оборотом сквозила их общая болезнь. Во время четвёртой встречи он устал раздражаться. Во время пятой притерпелся, а на шестой, в перерыве, за чаем с принесёнными совместно конфетами и баранками, даже вполне светски с ней поболтал. А теперь – его вдруг кольнуло куда-то под желудок, стоило представить, что Ириски больше не будет. «Тогда и на группу ходить незачем», - сказал какой-то второй Алекс, которого первый старался не пускать в сознание, потому что был отлично с ним знаком…

- Павел Андреевич! Павел Андреевич…

Чёрная кожаная куртка, седая от мелких дождевых капель. Уверенная осанка. Жёсткие вьющиеся волосы, отступившие с высокого, в морщинах, лба. Улыбка – доброжелательная и строгая.

- Приветствую! Давно ждёте? Промокли? Ну пойдёмте, пойдёмте…

Мелкий, в три ряда досок со вбитыми крючками, гардероб, куда одежду вешают самостоятельно. Дальше – просторная, унифицированная по цвету комната. Белый потолок, белые стены, белые жалюзи, светло-серый линолеум. Составленные в круг стулья. Каждый занимает своё место.

И начинается ритуал. Каждый встаёт, представляется и называет свою форму недуга, приведшего их всех сюда. Свою беду, свою вину, свою язву, из-за которой ему нет места в нормальной жизни.

- Здравствуйте, я Надежда, и я пишу стихи.

- Здравствуйте, я Наталия, и я пишу фантастику.

- Здравствуйте, я Михаил, и я пишу любовные романы.

- Здравствуйте, я Акмаль, и я пишу исторические поэмы…

Алекс сидел в середине и, к тому времени, когда очередь доходила до него, успевал собраться с силами и внятно отрапортовать: «Здравствуйте, я Александр, и я пишу рассказы», - несмотря на то, что стыд горячими клубами валил со дна души, обжигая изнутри рот.

После ритуала, как обычно, пошли отчёты об успехах и провалах. Первой подняла руку под локоток Вера.

- На прошлой неделе, в среду, я не удержалась. Понимаете, стою на эскалаторе, а впереди меня девушка в голубом плаще и с длинной тонкой косой, почти до пояса, на конце резиночка чёрная простая, и у меня как-то незаметно начало придумываться, что она сирота, живёт с отцом и мачехой, и, понимаете, я ещё до дома не доехала, а оно как-то незаметно сочинилось…

Вера говорила старательно. Круглые красные серёжки, как рябина, вздрагивали сквозь пряди высветленных до желтизны волос.

- И дома мне прямо так захотелось, так захотелось… Ужасно себя за это ругаю. Но у меня получилось – как вы, Павел Андреевич, советовали – записать не в тетради, не в блокноте, а на отдельных листочках, потому что их легче разорвать и выбросить…

«Можно – серёжки, как рябина? Или банально? Стоп, стоп!» - Алексу удалось захватить приступ болезни в самом начале – и почувствовать разочарование. У алкоголика выдернули рюмку из-под носа. А ведь так соблазнительно было бы отдаться…

…никого и ничего постороннего, только ты и весь огромный мир, который обрушивается на тебя, и единственное спасение – переселить его в слова…

отдаться приступу под Верин лепет:

- Я их разорвала, а потом сожгла. На балконе, на противне. Чугунном. Но всё равно, так обидно, что не удержалась! Почти месяц ремиссии, а вот…

Верочка скуксилась. Павел Андреевич подошёл, медленно улыбнулся. Возложил темноватую, с квадратными ногтями, руку на осветлённые волосы.

- Не горюй, Вера. У меня ремиссия длиной в четырнадцать лет, позавчера пошёл пятнадцатый, а до сих пор иногда, бывает, так захочется – просто ад! Надо понимать, что все мы здесь – больные люди, и наша болезнь – это на всю жизнь. Да, на всю жизнь… Но я вас обнадёжу: с каждым годом приступов будет становиться всё меньше. Увеличатся светлые периоды, когда вы вообще не будете об этом вспоминать. И ты, Верочка, движешься в правильном направлении.

Верины щёки вспыхнули в тон серёжкам.

- Да, ты большая молодец. Не удержалась, бывает, зато прибрала за собой после приступа. Уже достижение! Я бы только посоветовал на будущее принимать на себя ответственность: не «оно само сочинилось», а «я сочинила», не «захотелось», а «я захотела», понятно?

- Да, Пав… Андреич…

- И в следующий раз, будь добра, не предавай свои писульки торжественному сожжению. Лучше порви на мелкие клочки и спусти в унитаз. Эффект один и тот же, а окраска разная, ведь правда?

Вера сидела с таким видом, словно подрумянилась на том самом противне. Милосердно оставив её в покое, ведущий группы переместился к Акмалю:

- Здравствуй, Акмаль. А ты как поживаешь?

- Плохо, совсем плохо! – подхватился со стула Акмаль. По-русски он говорил без малейшего акцента, но так трепетали сейчас его длиннейшие загнутые (никакой тушью модница такого эффекта не достигнет) ресницы вокруг непроглядно-чёрных, точно у пери, очей, что каким-то киношно-заштампованным кусочком сознания Алекс услышал: «Сафисэм плохо, вах!» – Жена пристала: что пишешь да что пишешь, покажи да покажи… Ну как я могу ей не показать? Подумает, что не доверяю! Вдруг решит, что пишу письмо к любовнице?

Павел Андреевич моралей читать не стал. Обратился к группе:

- Народ, чем мы можем поделиться с Акмалем?

Наташа вскинула руку (избыток холодцовой плоти сполз к плечу) и, не дожидаясь, пока ведущий укажет на неё, зарядила горячо и обильно:

- Акмальчик, ты ведь такой красивый, молодой, ну вот и пользуйся! Поймала тебя жена на срыве – ну обними ты её, погладь, поцелуй так, чтоб она забыла тут у тебя обо всём на свете. Покажи ей, какой ты настоящий мужчина! А бумажки, писульки – это ведь не по-мужски. Писатель, он только на фотографии – во-о, глыбища, рубленый профиль, трубка, борода… А на деле – слабак и невротик. С недержанием мочи каким-нибудь.

- Точно! – подключился Миха, поставив восклицательный знак кулачищем по тощей, выпиравшей под джинсами коленке. – Она ж тебя любит, потому и спрашивает. Вроде чтоб подладиться к тебе. Вы ведь недавно поженились? Знаешь, иные бабы поначалу идут на уступки – мол, пей, дорогой, кури – а потом ка-ак начнут гайки закручивать! А ты уже расслабился, уже дурная привычка над тобой верх взяла, и совладать с ней ты даже ради жены не сможешь. Ну и всё, конец хорошей жизни. Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал.

Алекс чувствовал, что тоже не удержится, вставит свои пять копеек. И не удержался.

- Акмаль, ты берегись, друг! Знаешь, что у вас с женой может начаться? Со-за-ви-си-мость! Страшная штука, на своей шкуре испытал. Ты ей читаешь, она слушает, вам обоим кажется, что слаще этого и быть ничего не может, что это высшая форма отношений… А на самом деле, вы не живёте! Вы не гуляете, не ходите в кино и на тусовки, не рожаете детей – у вас ничего нет, но вы этого не замечаете, вы погружены в иллюзор…

Бух! Шлёп! Два хлопка двух дверей – наружной, железной (её не запирали: ну кто осмелится войти в дверь с табличкой «Литературное объединение №5»?), и межкомнатной, деликатной, с матовым стеклом. И вот вам она – Ириска! Расписной походный рюкзак, буратиньи-короткая курточка, красные облегающие джинсы и толстые узорчатые носки, торчащие из мужских башмаков. Горькие глубокие морщины возле рта – и разноцветные заколки в коротких волосах там и сям; мешки под глазами – но сами глаза сияющие, переливчатые из серого в травяную зелень. На куртке Ириска принесла дождь, но при виде неё показалось, что во всём городе настала хорошая погода – и так теперь будет всегда.

- Привет, я Ирина, и я вчера написала новую сказку. – Встряхнула насекомьим скопищем заколок и провозгласила с беспечностью отчаяния: - И два часа назад выложила её у себя в блоге.

Наташа остро, обрывчато вскрикнула, и её одинокий голос заглотнула пауза. Пауза длилась секунду, другую, полминуты, она всё невыносимей давила на уши и на мозг, но Павел Андреевич молчал, приложив ладонь к глазам, а кроме него, никто не мог отозваться на то, чего ещё не случалось в истории группы. Разве только сама преступница… Не выдержав тишины, она поставила рюкзак, в котором что-то грюкнуло, на линолеум, между своих широко расставленных ног, и сказала – тише, без вызова:

- Ну да, я решила: а, всё равно я такая, какая есть, так гори всё огнём. Это сильнее меня, ведь правда? Так уж лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть.

Павел Андреевич больше не прикрывал лицо ладонью. Он смотрел на Ириску, и из его карих глаз текла скорбь. Неужели все здесь собравшиеся ему так дОроги? Вся группа? И за каждого он переживает, как за своё оступившееся дитя?

- Ира, - спросил он бережно, будто она лежала под капельницей, - как ты себя сейчас чувствуешь?

- Н-не по себе. – Ириска ёрзала взглядом по потолку. – Но, с другой стороны, вроде и… свежесть какая-то…

- Ира, - продолжал он негромко, но настойчиво, - сколько читателей у твоего блога?

- Не помню… н-ну, человек так восемьсот…

- Представь, что ты бросила бумажку от мороженого на улице, по которой ходят восемьсот человек. Не донесла до урны. Хорошо, по-твоему? А замусорить информационное пространство – что, лучше?

Ириска встрепенулась. Наконец-то посмотрела ведущему в лицо – открыто и беспомощно.

- А если это хорошие сказки? Если они людям нравятся? Меня постоянно спрашивают, почему я так давно ничего не писала…

Со всех сторон полыхнул гул: на такой избитый, давным-давно обсосанный аргумент у каждого находился любимый ответ.

- А что, других хороших сказок мало? Полным-полно, все их в детстве читали…

- Всё равно ничего нового сказать нельзя. Есть всего шесть сюжетов, сколько можно их перепевать?

- Информационная перегрузка современного человека и без того огромна, а если ещё мы…

У Ириски все её заколки, кажется, зажужжали, как боевые жуки, готовые атаковать собравшихся. Павел Андреевич движением руки остановил этот бедлам.

- Не будем повторяться. Ира всё это прекрасно знает. Правда, Ира?

Ириска не ответила.

- Молчит, значит, знает. – Павел Андреевич повысил голос. – Если же все эти недостатки она во внимание не принимает, значит, её привлекают достоинства… И какие же это, позвольте узнать, достоинства?

Ириска всё ещё смотрела ему в глаза, но боевое выражение её фигуры поблекло.

- Интернетом ты наверняка не ограничишься, так? Тебя потянет опубликоваться в каком-нибудь альманахе, который выходит на средства авторов. Ну и как, понравится тебе потратить кучу денег – а потом с увиливающей улыбкой совать кому ни попадя нераспроданные экземпляры? Стесняясь, что опубликовалась вместе с такими идиотами?

Ириска держалась. Но сколько хрупкости было в её тонкой шейке!

- А может, ты хочешь носить рукописи по издательствам? – Павел Андреевич уже грохотал. – Получать оскорбительные отзывы или – ещё оскорбительнее – никаких отзывов? В лучшем случае, издаться в каком-нибудь захудалом месте мизерным тиражом, а потом изредка обнаруживать своё сокровище, откровение сердца, потёртое и извалянное в пыли, на лотках распродаж по 10 рублей, рядом с руководствами по астрологии, фэн-шую и народной медицине?

Ириска вздёрнула подбородок – но, похоже, лишь для того, чтобы скрыть слёзы.

- А если я стану… знаменитой писательницей? Может, даже великой? Ну, а вдруг? Что, думаете, не потяну?

Павел Андреевич расщедрился на ласковую, снисходительную улыбку, которая была обиднее, чем его предыдущие грохотания.

- Отчего же? Стать знаменитой… Издать одну книгу, другую, впасть в зависимость от издателей, от читателей, требующих книг, похожих на первые – и брести по одной и той же колее, до полной потери желания делать одно и то же, до истощения таланта. Или – следовать за талантом, не получить от этого ни копья, рассориться с читателями, рассориться с близкими. А в конце… страшно даже говорить… хорошо, если смерть в нищете. А если сумасшедший дом? Или самоубийство – так ведь не однажды заканчивались писательские биографии… Ира, неужели ты этого хочешь?

Свершилось! Он победил! Ириска окончательно поникла головой.

- Нет, - тихим дуновением отозвалась она.

«Да!» - взревел Алекс.

Взревел мысленно, но так, что и неотвратимо-убедительный Павел Андреевич, и окончательно капитулировавшая, со слезами по щекам, Ириска отодвинулись, стали маленькими, как шахматные фигуры. Единственное, что он в эту минуту сознавал – да, ему всего этого хочется! Пытаться, издаваться, раниться, ошибаться, пробовать, падать – до того нестерпимо, неутолимо хочется, что не пугает даже суицид.

«Значит, я болен серьёзнее, чем предполагал», - обдало холодной мыслью.

А значит… всё-таки капсула?..

Вот она стоит, почти целиком занимая узенькую, отделанную голубым кафелем комнату. Красивая, серебристая, сигарообразная. Истыканная гофрированными смутно-прозрачными трубками: через одни подаётся питание, через другие удаляются продукты… гм… распада – пока ты ещё не избавился от своего пристрастия, неужели не можешь выразиться как-нибудь забавней и точней? Поздно. Ладно. Не будем. Провода от головного конца отходят к энцефалографу.

- Каковы сроки? – спрашиваешь ты у персонала в хирургических костюмах и масках.

- Обычно трёх дней хватает, - из-за маски голос звучит глухо и отстранённо – а может, просто работа надоела. – Но бывает, что и на неделю залёживаются. Заранее сказать нельзя, по энцефалограмме следим.

- А если?..

- Да вот тут все риски обозначены. Прочитайте и подпишите, что согласны.

Строчки, перебитые сверху фиолетовой круглой печатью, расплываются перед глазами, но тебе же это и не нужно. Ты в курсе подробностей целительной пытки. Неделя (счастье, если меньше) в замкнутом пространстве, где перед тобой на экранчике будут прокручиваться творения твоих одногруппников. Ты не читал ни единой их строчки, но наверняка распознаешь, что кому принадлежит. «Её распростёртые ляхи увлажнила влага желания», - сто пудов Михино. «Объединённое правительство планеты Земля послало героев на самый край Вселенной, чтобы и здесь был воздвигнут технический городок», - а вот это Наташа. Но – Ириска… Что у неё за сказки? Почему-то возможно – и очень легко – представить ощущение, которые они вызывают. Как щекотка травы на щеке, если упасть среди поля в июле. Но невозможно – совершенно! – представить, о чём они.

«А ведь любопытно, чёрт возьми», - мелькает крамольная мысль, ставящая всю затею под угрозу.

Ты берёшь ручку. И подписываешь.

Рассказы новых писателей - 2012: сборник рассказов. - М.: Дикси Пресс, 2012. - 336 с.