Сначала остановились часы в отеле. И сеньора Перла не завела их. Прошел день, ночь, еще день. Часы стояли, и я решила, что и хорошо.
Потом замедлили ход часы у меня в мобильном и показывали на несколько часов раньше, чем предположительное время в городе, и все какую-то Нептунию.
В окрестности города стали прибывать гаучо, а с часами в городе стало твориться уже невемо что.
Да и с городом.
То за угол повернет какой-то гражданин с грудой каких-то кульков в грубой оберточной бумаге, то присядет за столик кафе пара -- он, аккуратно положив рядом фетровую шляпу, она, расправив многослойные юбки.
Поначалу их было немного, ну, в среду пара влюбленных, в четверг господин у барной стойки, пожилая дама в центральном сквере, потеряного вида зеленщица, мальчик с серсо, в пятницу, по-моему, их начали видеть другие люди в городе. И в тот момент, когда затанцевали бабушки, в соседнем ресторане, я знаю, их было уже ползала.
В субботу я успокоилась. Все хорошо, подумала я, просто это такой город, все нормально.
Но воскресным утром остановились часы на на городской церкви.
В понедельник так и не пошли.
И во вторник.
Мы уезжали в среду, часы отставали всего на час.

а танец, так меня зацепивший в Сан Антонио де Ареко, называется чакарера. бывает быстрый, бывает медленный. но точно это.

маленькой лошадке
оторвали ножки
а потом другие
пришили от овечки!

маленькой овечке
оторвали ножки
а потом другие
пришили от лошадки!

маленькой лошадке
оторвали жопку
а потом другую
пришили от овечки!

маленькой овечке
оторвали жопку
а потом другую
пришили от лошадки!

и так далее... пока снова не соберешь лошадку и овечку.

вы будете смеяться, но мы остались в Сан Антонио де Ареко еще на день. хотя все уже кончилось, гаучо отвалили в пампу, город тих, пуст, жарок, сонен, почти что мертв.
но уедем мы из него завтра. скорее всего.

Здравствуй гаучо! -- Здравствуй гаучо! -- Сколько с тобой лошадей? -- Двенадцать! -- Веди туда!
И организатор, уже при параде, с серебром на ножах и пряжках, с вышитым поясом, в общем, при всех красах, показывает гостю, еще затрапезному, но все равно с ножом и поясом, куда тому с лошадками встать.
Это какое-то такое слово, "гаучо", которое у них используется не как определение рода занятий, потому что с занятиями и так все понятно, а как обращение, и дружественное, и уважительное, и к родственнику, и старшему, и к младшему.
Она ему -- "гаучо!" Он ей -- "женщина?"
несколько раз слышала, как она окликает своего мужчину не по имени, а просто "гаучо", не Педро там, не Пабло, не Хосе, и так же отвечает он, без имен.

Мальчики-гаучо и одеты, и обуты, как взрослые мужчины, и под ними настоящие лошади, и настоящие седла, и те же манеры у них, они так же здороваются, крепко пожимая руку, так же с отцами заходят и в кабак, прислоняются к дверному косяку с тем же, черт возьми, изяществом попивают из больших стаканов шипучку, пока без фернета. не знаю, потому что не слышала, как они разговаривают с девчонками, но, наверное, тоже -- она ему: "гаучо!", он ей -- "…?" А он ей что? Жаль, что не слышала.

после парада у бара пьют, многие не слезая с лошадей. Прогоняющим мимо табуны кричат: "крути! крути!"
Не все, но некоторые резко проворачивают по кругу своих лошадей, по штук двенадцать-пятнадцать молодых и жарких. На углу старинной узкой улицы, прямо в коридоре зрителей на тротуаре и дружков-гаучо, толпящихся у бара. Страшновато, но, черт возьми, сдуреть же, как красиво, когда эти животные плотно сбитые в круг, всем этим кругом проворачиваются! На скорости.
Тогда понятно, кстати, почему не каждому разрешено участвовать в параде. На участие нужно получать разрешение, и вообще это почет -- проскакать со своей семьей по городу, прогнать по нему своих лошадей.
В начале парада называли по именам всех крутых гаучо, которым предстояло показаться публике, а потом их представляли еще раз, когда те гарцевали перед трибуной, хотя, мне показалось, все, буквально все в городе и без того знали их по именам. Как все тут знают своего "исторического гаучо" Сегунда Сомбра, например.
То и дело из толпы выкрикивали имена, вопросы про детей, а крутые эти гаучо снимали шляпы, махали знакомым, расплывались в улыбках, сияющих на всю, наверное, пампу.
Отцы семейств со всем семейством на конях меня задевали сильнее всего. Особенно, когда за отцом на коне сидела дочь, нарядная, в белом платье, в лентах, и он придерживал ее руку своей лапищей, и я видела, как напряжены тогда пальцы, держа. И жены амазонками, с такой гордой и такой объяснимой осанкой. Про мальчиков говорила уже.

Устал? -- спрашиваю еще одного нашего "опекуна".
Есть немного, -- улыбается.
Но скоро отдохнешь, -- говорю.
А потом думаю, вот же им после всего-всего город вычищать…
Между булыжниками мостовой резво прет трава. Двадцать семь лет щели между булыжниками ежегодно мощно удобряют.