Боязнь перемен стала одной из причин крушения Австро-Венгерской, Турецкой и Российской империй.

Император Франц I всячески противился развитию промышленности. Индустриальное развитие означало рост числа фабрик, а это, в свою очередь, вело бы к притоку бедняков в города, в особенности в столицу империи Вену. В дальнейшем жители бедных рабочих кварталов могли бы стать опорой противников абсолютизма. В 1802 году специальный указ запретил учреждение новых фабрик в Вене. Вместо того чтобы стимулировать ввоз и освоение нового фабричного оборудования — а это основа индустриализации! — император запрещал его импорт вплоть до 1811 года.

Франц был категорически против строительства железных дорог, одного из величайших изобретений промышленной революции. Когда на стол императора лег проект постройки Северной железной дороги, он ответил: «Нет-нет, я не буду этого делать, ведь по этой дороге в страну может приехать революция!»

Главным приоритетом императора было сохранение стабильности экстрактивных институтов, лежавших в основе его власти, и привилегий традиционных элит, поддерживающих эту власть. Он препятствовал развитию промышленности и экономическому прогрессу в целом, искусственно законсервировав техническую отсталость, которая проявлялась в самых разных областях жизни. К примеру, даже в 1883 году, когда 90% железа в мире выплавлялось с использованием каменного угля, более половины этого металла на территориях Габсбургов производилось с помощью гораздо менее эффективного древесного угля. Равным образом и производство текстиля так и не было полностью механизировано, и вплоть до конца Первой мировой войны, когда Австро-Венгерская империя прекратила свое существование, ткани все еще изготавливались вручную.


Австро-Венгрия не была одинока в своем отторжении промышленного прогресса. К востоку от нее, в России, также действовала абсолютистская система политических институтов. Как и в Австро-Венгрии, экономические институты в России были крайне экстрактивными, основанными на крепостном праве, согласно которому более половины населения страны было прикреплено к земле. Крепостные должны были три дня в неделю работать бесплатно на земле своего барина. Они не имели свободы передвижения, были лишены возможности выбирать род занятий, и хозяин по собственной прихоти мог продать их другому барину.

В придворных кругах преобладал страх перед созидательным разрушением, которое могло быть порождено развитием промышленности и железных дорог. Став министром финансов, Егор Канкрин тут же остановил проект, согласно которому средства Государственного коммерческого банка разрешалось направлять на развитие промышленности. Вместо этого Канкрин реанимировал Государственный заемный банк, упраздненный во время наполеоновских войн. Когда-то этот банк был создан специально для льготного субсидирования крупных помещиков. Для получения кредита клиент в качестве обеспечения должен был заложить своих крепостных, так что подобный заем могли получить только помещики, имевшие в собственности крестьян. Для формирования капитала Государственного заемного банка Канкрин перевел туда счета из Коммерческого банка, убив таким образом двух зайцев — теперь на поддержку промышленности уже не оставалось средств.

Николай I страшился социальных перемен, которые повлекло бы за собой создание современной экономики. Как он говорил в своей речи в собрании производителей на Московской мануфактурной выставке, «необходимо и правительству, и фабрикантам обратить свое внимание на такой предмет, при отсутствии которого сами фабрики скорее будут злом, нежели благом. Это — попечение о рабочих, которые, ежегодно возрастая числом, требуют деятельного и отеческого надзора за их нравственностью, без чего эта масса постепенно будет портиться и обратится, наконец, в сословие столько же несчастное, сколько опасное для самих хозяев».

По указанию Николая Канкрин предпринял ряд шагов, призванных еще более замедлить рост промышленности, в частности запретил несколько промышленных выставок, которые ранее регулярно проводились для демонстрации новых технологий и облегчения обмена ими.

В 1849 году был принят новый закон, жестко ограничивший число фабрик, которые дозволялось открывать в каждом из районов Москвы. Закон в особенности воспрещал учреждение новых хлопковых и шерстяных прядильных мануфактур, а также железоделательных фабрик. Для создания новых производств в других областях — например, ткацких или красильных — требовалось специальное разрешение генерал-губернатора. В конце концов хлопкопрядильное производство было прямо запрещено.

Препоны ставились не только на пути развития промышленности, но и в деле развития железных дорог — точно так же, как и в Австро-Венгрии. Канкрин противился развитию промышленности, он не видел смысла и в расширении железнодорожного сообщения, которое, по его мнению, привело бы к нежелательной мобильности населения:
«Железные дороги — это не всегда следствие естественной необходимости, а чаще предмет искусственных нужд и роскоши. Они побуждают к ненужным перемещениям с места на место, весьма характерным для нашего времени».

Политику Канкрина продолжил граф Клейнмихель, главноуправляющий путей сообщения и публичных зданий. Эта должность предполагала принятие почти единоличных решений о постройке железнодорожных путей, и Клейнмихель использовал ее, чтобы отбить у инвесторов всяческое желание к подобным проектам. После 1849 года он даже использовал свою власть для того, чтобы подвергнуть цензуре дискуссию в прессе о развитии железнодорожного сообщения.

«Антижелезнодорожная» политика была пересмотрена только после поражения, нанесенного России Британией, Францией и Турцией в Крымской войне (1853–1856), когда возникло понимание того, что отсталое железнодорожное сообщение — это серьезная угроза безопасности России.


Дарон Аджемоглу, Джеймс А. Робинсон
«Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты»

Из письма Герман Гессе Томасу Манну, июль 1933 года:

«Удивительны для меня письма из рейха, которые я получаю от сторонников режима. Все они явно написаны людьми, у которых жар, температура не ниже 42 градусов, – они в громких выражениях восхваляют единство, даже свободу, которая царит ныне в рейхе, и в следующих же строках с яростью пишут о жалкой кучке подонков, католиков или социалистов, которым-де теперь покажут. Это военная и погромная истерия, состояние ликующего и тяжёлого опьянения, это тона 1914 года, но без возможной тогда наивности. Всё это будет стоить большой крови и многого другого и уже пахнет всяческой скверной».

Когда в 1937 году вышел «Хоббит» — популярность была колоссальная, на все языки его начали переводить, — из Германии также поступило деловое предложение, на которое Толкин согласился. Однако следом на его оксфордский адрес пришло небольшое письмо: «Представьте, пожалуйста, доказательства своего арийского происхождения».

Сохранился черновик ответного послания, которое он отправил в нацистскую Германию.

Глубокоуважаемые сэры!

Благодарю вас за письмо..... К моему прискорбию, мне не совсем ясно, что вы подразумеваете под словом arisch. Я — не арийского происхождения; то есть не индоиранского: насколько я знаю, никто из моих предков не говорил на хиндустани, персидском, цыганском или родственных им диалектах. Но если ваш вопрос на самом деле подразумевает, нет ли во мне еврейской крови, могу лишь ответить, что, к превеликому моему сожалению, кажется, среди моих предков представителей этого одаренного народа не числится.

Мой прапрадед перебрался в Англию из Германии в XVIII веке; таким образом, по происхождению я практически коренной англичанин, а также — английский подданный; этого должно быть довольно. Тем не менее я привык гордиться своей немецкой фамилией — и гордости этой не утратил на протяжении всей последней прискорбной войны, в ходе которой служил в английской армии. Однако же не могу не отметить, что, если оскорбительное и неуместное наведение справок такого рода станет нормой в вопросах литературы, так недалеки те времена, когда немецкая фамилия перестанет восприниматься как повод для гордости.

via

Ромен Гари (Роман Кацев) – единственный в мире человек, дважды получивший Гонкуровскую премию. Один раз за себя, а второй раз – под псевдонимом Эмиля Ажара. Интересно, что критики, упрекавшие Гари за то, что он «исписался», ставили ему в пример его же.

В время войны Гари эмигрировал в Великобританию и вступил во французские войска де Голля. В 1943 году он в качестве штурмана, вместе с пилотом и стрелком-радистом летел на легком бомбардировщике «Бостон» бомбить немецкие заводы. Самолет попал под огонь зениток. Гари был ранен в живот. И тут в наушниках раздался голос пилота: «Я ранен. Ничего не вижу. Я ослеп». Экипаж решил лететь дальше и бомбить цель, раненый Гари передает ослепшему пилоту команды. Отбомбившись, они повернули обратно. Над Англией решили выпрыгнуть с парашютом, но кабину пилота заклинило. И тогда они приняли решение садиться (вариант выпрыгнуть, оставив беспомощного пилота в самолете не рассматривался). Гари продолжал передавать команды ослепшему пилоту, с третьей попытки они посадили самолет. Это был первый случай в истории французских ВВС, когда слепой пилот посадил самолет по указаниям штурмана.

via

Братья Уильям Герберт и Нельсон Банкер Хант были сыновьями техасского нефтяного миллиардера Гарольдсона Лафайета Ханта. В 1971 году сильнейшее впечатление на них произвела отмена президентом Никсоном «золотого стандарта». Отказ от конвертируемости доллара в золото означал, что печатный станок теперь можно включать без ограничения. И тогда братья Хант обратили внимание на другой драгоценный металл – они решили стать монополистами на рынке серебра.

В конце 1973 года серебро стоило 2,90$ за унцию. Братья начали скупать его в промышленных количествах, что привело к росту цены до 6,70$ за унцию уже через два месяца. Тогда Мексика решила заработать на таком росте цены, и выкинула на рынок большое количество серебра, что привело к падению цены серебра до 4$ за унцию, но Ханты скупили и все мексиканские запасы. К началу 1974 года им принадлежало уже 55 000 000 унций серебра, что составляло около 8% мирового предложения.

Накопив огромное количество слитков, братья стали опасаться, что правительство США проделает с серебром такой же фокус, какой оно проделало с золотом в 1933 году – конфискует его у населения. И они решают вывести драгоценный металл из США. На своем техасском ранчо они устроили состязание между ковбоями, чтобы найти лучших стрелков. Дюжину из них наняли для специального задания: сопровождать крупнейшую частную перевозку серебра в истории. Ковбои полетели на трех специально заказанных «Боингах-707» в Чикаго и Нью-Йорк, где их среди ночи встретил конвой из бронетранспортеров. 40 млн унций серебра погрузили на самолеты, и они тотчас же вылетели в Цюрих, где их встретил другой конвой из бронетранспортеров. Ковбои загрузили транспортеры, и серебро было распределено по шести разным хранилищам в Швейцарии. Расходы на хранение 40 млн унций серебра в Швейцарии и 15 млн унций, которые все еще находились в Штатах, достигли $3 млн в год.

Чтобы поддержать рост цен на серебро братья договорились с саудитами и начали совместно скупать фьючерсные контракты на серебро. К концу года они владели 90 000 000 унция серебра в слитках в США, еще 40 000 000 унция они хранили в Европе, а 90 000 000 контролировали с помощью фьчерсных контрактов. Им принадлежала треть всех мировых запасов металла (без учета владения государственных структур). В 1979 году котировки серебра на бирже выросли с 6 долларов за унцию до рекордных 48 долларов 70 центов. 712 % роста. 17 января 1980 года цена на серебро достигла своего исторического максимума — 52,50 долларов за унцию. На тот момент времени серебряная позиция Хантов стоила $4,5 млрд, а доход от серебра достиг $3,5 млрд.




И тогда за братьев взялись банкиры, которых поддержали американские власти. 21 января биржа Нью-Йорка объявила о приостановке торгов серебром. Было введено правило под названием «только ликвидация», что означало запрет на покупку новых контрактов. В операционных залах было разрешено только закрывать уже заключенные. Это быстро затормозило операции с серебром и поставило братьев Хант в тяжелейшее положение. Цены на серебро стали падать. А как только это произошло, к братьям Хант стали поступать требования о возврате наличных. Они покупали серебро на деньги, взятые в долг, а затем использовали это серебро под обеспечение новых займов. Теперь, поскольку это обеспечение стало падать в цене, банки хотели его увеличить. Братья оказались вынуждены продавать за любую цену, лишь бы оттянуть конец.

25 марта нью-йоркская инвестиционная палата «Бах Хэлси Стюарт Шилдз» предъявила братьям Хант требование на 135 миллионов долларов. У Хантов не было столько свободных денег, потому на кон была поставлена принудительная ликвидация всех открытых позиций (на 2 миллиарда долларов). Технически это было равнозначно уничтожению всего серебряного рынка. Рынок охватила паника. 27 марта вошло в историю как «Серебряный четверг» — в конце этого дня цена на серебро упала до 10,80 долларов за унцию.

Агония Хантов продолжалась еще 8 лет. Они заложили почти все свои активы, однако так и не сумели вырваться из долговой петли. Все эти годы государство методично добивало спекулянтов: на них повесили «преступный сговор с целью манипуляции рынком», «укрытие важной для инвестиционного рынка информации», «инсайдерский сговор» и пр.

Банкер Хант дважды был одним из самых богатых людей мира (один раз благодаря нефти, а другой благодаря серебру) и дважды терял свое состояние.

Джон Браун «Семь элементов, которые изменили мир»