2011-07-16 03:54:11
Андрей Свердлов - сын Свердлова, в 1930-е дважды арестован. Первый раз его подержали, и отпустили. А ...
+ развернуть текстсохранённая копия
Андрей Свердлов - сын Свердлова, в 1930-е дважды арестован. Первый раз его подержали, и отпустили. А вот во второй раз он вышел из пытошных подвалов уже сотрудником НКВД, и в новом качестве прославился кровожадностью и жестокостью на допросах, особенно относительно представителей творческой интеллигенции. Например, ломал пальцы дверью.
(с) инфо из какого-то документального фильма.
Вот я задумался над такой трансформацией -- что за ней может стоять? Первое: мимикрия как залог выживания. Испытав смертный ужас, человек хочет максимально выслужиться, перекоммуниздить коммунистов и перефашиствовать фашистов, и таким образом обезопасить себя. Инстинкт самосохранения любой ценой, во всей своей красе.
Второе: в Свердлове-младшем открылись генетически заложенные склонности к жестокости и садизму -- а, проявившись, начали хлестать сверх всякой меры. Возможно, что на то и был расчёт подписавших и первый, и второй ордер: разглядев в нём зачатки садизма, НКВД решил надломить его как следует, чтобы этот садизм и правда стал хлестать через край, и чтобы использовать это свердловское качество себе на пользу -- и в том-то и была изначальная цель игры в аресты-отпускания.
Третье: Свердлов-младший тривиально обосрался. Как известно, страх выпускает на волю всё самое низменное и мерзкое в человеке -- иногда даже и непредвиденно для него самого -- и можно себе представить, как он перепугался во второй раз -- "Снова! Теперь уже точно не отпустят!". Всё, человек не видит шансов избежать смерти, тормоза слетели, и человек превращается в садиста уже просто потому что ему нечего терять, его ничто не тормозит, он реально теряет связь с матрицей действительности и начинает искренне, и с верой, жить по законам своих врагов -- тем более что положительная моральная мотивация тоже сильна -- "Молодец! Хорошо врагов душишь!".
И четвёртое: он искренне и свято уверовал в правильность НКВД-шного террора, в его нужность и уместность -- опять же, эта идея могла быть внедрена в его сознание, когда оно было открыто и беззащитно из-за страха. Перепуганный человек готов поверить во что угодно -- человек, чья привычная матрица резко и внезапно переломана и разбита, становится растерян и восприимчив, потому что для него потеряна его сетка координат. Повторный удар доламывает остатки защиты -- одно изнасилование можно пережить, смиряясь с травмой, но, когда ты вроде бы и пережил уже (хотя травма ещё свежа), повторение сценария напрочь взрывает сознание, и обрывает связь с реальностью. Тут-то и вливаются в уши бархатистым голосом спасительные слова, и бьют прямо в подсознание, сразу становясь программой действий и повседневным к ним руководством.
Хотя, конечно, в действительности-то, скорее всего, все четыре сценария и объяснения имели место: этакая комбинация внешнего воздействия и внутренней паники, которая убила человека как личность и реально его переродила; как бы собрала заново, как модель для сборки, но только уже по своему проекту.