художники обливали его из банки мочой

   2011-07-19 19:05:46
Прекрасное, по ссылке от kouzdra.

http://magazines.russ.ru/zerkalo/2006/27/sm08.html
Алексей Глебович Смирнов (фон Раух) об эволюции советского
искусства; с чудесными бытовыми подробностями.

...Я так подробно пишу о Соловьеве, потому что он был
генератором поворота в советском изобразительном искусстве
и захвата художественных вузов бывшими дворянами и
академистами.

Соловьев перезнакомился с другими бывшими белогвардейцами,
ставшими доносчиками, и они создали своего рода союз,
договорившись доносить только на убежденных красных,
кавказцев и евреев, которых они люто ненавидели как своих
бывших врагов на полях сражений.

Я часто ездил с Соловьевым в Верхнее Поволжье на этюды, и
он мне проговаривался спьяну, как эти доносчики
объединялись в офицерские пятерки и работали сообща,
уничтожая красные кадры. Не знаю, не знаю, как к этому
относиться, по-моему, лучше всего было лечь в
психиатричку, мочиться в постель и прикидываться
сумасшедшим. Соловьев говорил, что эти пятерки были
связаны тем, что у тех, кто предавал, уничтожали их жен и
детей, поэтому провалов не было.

Все советские художники его люто ненавидели и, шипя,
называли белогвардейцем С это было тогда высшее
ругательство и оскорбление. Сортир на Масловке был общий,
и Соловьев туда ходить не мог: когда он закрывался в
кабинке, художники обливали его из банки мочой. Кухня тоже
была общей, но готовить там Нина Константиновна тоже не
могла: жены художников подбрасывали им в суп дохлых мышей
и толченое стекло. Соловьевы готовили пищу в мастерской на
керосинке и там же приспособили рундук с сиденьем для
отправления естественных надобностей.

Когда Соловьев проходил по масловскому коридору, его
поначалу тоже норовили облить какими-нибудь помоями, но он
быстро отучил соседей делать это своим особым ударом по
макушке. А одного художника, писавшего исключительно
доярок и дояров, он, предварительно выбив дверь его
мастерской, швырнул так, что тот пролетел до наружной
стены, сокрушая мольберты и холсты, и так приложился об
стену, что неделю отлеживался после удара, слегка
почернев. А один раз жена другого советского художника
уколола Соловьева шилом в зад, за что Нина Константиновна,
подкараулив, выдрала той волосы и до крови искусала плечи,
о чем потом с гордостью рассказывала.

Дружил Соловьев и с искусствоведом Машковцевым, другом
президента сталинской Академии художеств Александром
Герасимовым С главным врагом авангардных течений и всяких
левых новшеств. Машковцев был идеологом Герасимова, сильно
на него влиявшим. Старший брат Машковцева, белый генерал,
воевал с красными. Мошковцев был уже тогда в годах, и
злоязычный Соловьев называл его Шамковцевым. Герасимова
Соловьев не любил, хотя тот был хорошим учеником Серова и
Коровина и писал портреты и мокрые от дождя террасы с
пионами лучше мрачноватого по гамме Соловьева. Соловьев
знал, что Герасимов был потомственным прасолом, стелил на
пол своего сто десятого ЗИСа солому и посреди огромной,
как цех, мастерской поставил чум-юрту, где жил со
среднеазиатской танцовщицей-еврейкой из Бухары Ханум,
постоянно ходившей в одних только газовых шароварах,
выставляя напоказ маленькую и острую, как у козочки, голую
грудь, и гремевшей браслетами с бубенчиками на руках и
ногах. Личный друг Ворошилова, Герасимов часто ездил к
нему на дачу, где они с совхозными молочницами парились в
бане и хлебали рассол, как голодный непоеный скот. Вообще
основным поставщиком славянского мяса с дырками в Академию
для обработки был Дейнека, украинец по отцу, а по матери,
как бывший вице-премьер Руцкой, С курский еврей. Очень
хитрый человек, организатор массовых оргий для академиков,
за что его очень ценили. ЭУ меня все бабы чистые,
проверенные в вендиспансере и работают на детском питании,
С заверял Дейнека. С У них ни триппера, ни мандавошек
нетуЩ. Один портретист, академик Котов, так увлекся этими
здоровыми дурами, что умер в купе поезда на одной из них,
и проводники стаскивали его с голой испуганной женщины,
придавленной огромной похолодевшей тушей. Его смерть
почему-то всех очень развеселила, хоронили портретиста
радостно и умиленно, постоянно при этом ухмыляясь. Дейнека
любил уложить натурщицу в позу с раскрытой половой щелью и
часами рисовать ее в ракурсе со всеми деталями влагалища,
объясняя им, что это надо для анатомии. Платил он за такие
сеансы двойную цену, но к натурщицам не приставал. Его
кисти принадлежали целые композиции, на которых голые
женщины занимаются спортом, и у всех тщательно прорисованы
половые органы.

Московским художественным институтом руководили в те годы
Игорь Грабарь и Сергей Герасимов. Фаворский и его ученик
Андрей Гончаров руководили факультетом графики. На
живописном факультете преподавали Роберт Рафаилович Фальк,
его ассистент Лейзеров, а также фактурный живописец
Чекмазов. Там картин о трактористах и ударниках особенно
не писали, а все больше изображали полных красивых
натурщиц с нежной перламутровой ренуаровской кожей. В
Крыму, в местечке Козы, у института была база, куда все
живописцы выезжали летом с натурщицами, которых писали
обнаженными на пленере под абрикосовыми деревьями. У этих
натурщиц сложились длительные, почти семейные эротические
связи со студентами и преподавателями. Они сообща
питались, пили кислое крымское винцо и ходили купаться С
жизнь вполне идиллическая и для совдепии даже
прекрасная. Но это злило товарищей по цеху: а как же
обязательное рисование рыл ударников и доярок? И на Старой
площади решили ударить по всему этому делу. Было это за
несколько лет до смерти Сталина.

Душой этой сходки был, конечно, Соловьев. Ближе к вечеру
собрались Курилко, Соловьев, Мальков, мой папаша,
Поздняков, Грониц, Коллегаев и еще кто-то; пришел даже
Василий Яковлев, Сергей Михайлович Чехов уклонился, хотя
его и звали, – всего не больше десяти человек. Мамаша
приготовила рыбные закуски, графины с водкой, крюшон. Все
хорошо выпили, закусили. Киселев произнес речь, помню ее,
как сейчас: “Отцы, как вы решите, так и будет. Назначайте
все должности в институте, кроме ректора и проректора –
это дело ЦК, увольняйте, кого хотите. Все на ваше
усмотрение. Желаю успеха!” Все стали ругать Сергея
Герасимова, Игоря Грабаря, Фаворского, Андрея Гончарова,
особенно ругали Фалька. Больше всех разорялся Соловьев:
“Этого ощипанного еврейского гуся надо не только выгнать,
но и зажарить!” Вспомнили гарем красивых еврейских жен
Фалька. Конечно, всех постановили выгнать.

Коллегаеву Соловьев сказал: “Ты хороший строевик, в
Ковенском гарнизоне порядок навел”. Тот отвечает: “Так
точно, навел!” – “Значит, и в Ленинградской академии тоже
наведешь!” И Коллегаева назначили ректором Ленинградской
академии художеств при условии, что он всех евреев и
учеников Исаака Бродского и Петрова-Водкина оттуда
уволит. И он все именно так и сделал.

Единственным, кто безобразничал, был проректор
Кузнецов. Он постоянно произносил такие речи: “Пикасса –
яврей, Сязан – яврей, Писсаро – яврей, и все они
явреи”. Его своеобразный ивановский выговор передразнивали
все студенты. Видно было, что слово “яврей” было для него
синонимом предателя и негодяя, и он объяснял, что всех
“явреев” сразу после рождения надо топить в поганых
глубоких лужах.

Под свою ответственность он оставил в институте ассистента
Фалька Лейзерова, который перед ним пресмыкался, подавал
ему пальто и надевал на ботинки галоши. И даже сделал его
профессором. Ежедневно вечером они вдвоем пили подаваемый
секретаршей чай с лимоном, и если при этом присутствовал
кто-то третий, Кузнецов непременно задавал Лейзерову свои
традиционные вопросы: “Какое основное дело сделали “явреи”
в истории?” И тот так же традиционно и бойко отвечал:
“Распяли Иисуса Христа, и за это проклят их род до
седьмого колена”. Кузнецов довольно кивал и задавал
следующий вопрос: “А кто такой выдающий себя за художника
Фальк?” Лейзеров: “Гнусный пачкун и скрытый агент
американского империализма”. Далее следовал любимый вопрос
Кузнецова: “А где теперь Роза Люксембург?” – “Ее утопили в
канаве, как шелудивую кошку”. – “А почему она не всплыла?”
– “Потому что ей привязали к шее камень”. И так
продолжалось несколько лет. И Кузнецов, и Модоров, и
Дейнека, и Корин, и другие внушали мне уже тогда
отвращение и ужас. По-видимому, Кузнецова в молодости
очень сильно унижали какие-то евреи-коммунисты, и теперь
он, получив власть, отыгрывался.

Если вкратце, лефовцев с конструктивистами в начале 1930-х
сменили безликие либеральные евреи-интеллигенты вроде Фалька
и Гробаря, а тех в преддверии ожидавшейся в конце 1940-х
коронации Сталина императором с реставрацией царизма и Российской
Империи вогнали в гроб сумасшедшие антисемиты-монархисты.
Впоследствии, кстати, в этих самых около-художественных
кругах возникла московская Память, ну и доселе среди
пост-советских художников-"реалистов" обычна ненависть
ко всему "современному", начиная, скажем, от начала
19-го века, и безудержный антисемитизм.

Привет