Брешь в законе была очевидна, и тем, кто считал это неправильным (а таких было довольно много — «порядок нужно наблюдать»), казалось естественным, что эту брешь нужно заделывать. Невозможно на каждое непотребство мобилизовывать всю мощь судейской машины, притом что даже в случае такой мобилизации результат получается довольно сомнительный. Нужен внятный закон, возбраняющий художественные искания (а равно и художественные какания, тем более что разница между первыми и вторыми не явная) в не предназначенном для этого месте.

В таком общем виде с идеей будут согласны все, за исключением совсем уже последовательных либертинов, цель которых в том и заключается, чтобы невозбранно ругаться над всем, что свято. Но мнением либертинов можно и пренебречь. Господа преступники тоже имеют существенные претензии к Уголовному кодексу, но это не считается существенным основанием для его отмены. Трудности, однако, начинаются на последующем этапе.

Если цель — пресечь бесчинства, не только отвратительные сами по себе, но и могущие иметь далеко идущие последствия, которые скажутся на всех, и на верующих, и на неверующих, то речь идет уже не о религии, а о сохранении общественного мира как такового. Ведь действия, служащие спусковым крючком, могут и не иметь собственно религиозного характера. Осквернение могил или мемориальных сооружений, не нося непосредственно антирелигиозного смысла, в неменьшей степени угрожает общественному миру. Тем более что и храмовые, и мемориальные бесчинства имеют одну и ту же природу — крайнюю аномию. Она же — расширение границы дозволенного. Поэтому ограничение пределов действия статьи лишь санкциями против оскорбления религиозных чувств верующих вряд ли оправданно. А как быть с чувствами неверующих, для которых тоже есть вещи, над которыми непозволительно ругаться?

При этом сама формулировка «оскорбление чувств» приводит нас туда, откуда мы пытаемся уйти. Она содержит апелляцию к неясному предмету, ибо люди обладают разной степенью чувствительности. Традиционалист может оскорбиться всего лишь легкомысленной женской одеждой. Последователь истинного евангелия, т. е. толстовец, может достичь такой степени буддийского неделания и бесстрастия, что его вообще ничем не оскорбишь. А адвокаты, поддерживаемые хором вольнодумной общественности, станут объяснять, что эталоном чувств в одном случае является толстовец, а в другом — например, если речь идет о предметах рукопожатных и политкорректных, — крайне сюссептибельный ригорист. Балаган, который мы наблюдали в Хамовническом суде, чрезвычайно умножится — притом что резоном к введению новой статьи служит как раз предотвращение такого балагана.

Всего этого можно избежать, переформулировав статью в духе полного бесчувствия. Наказуемо быть должно «Бесчинство в охраняемых государством местах религиозного, а равно гражданского культа». Нет разницы, церковь то, мечеть, синагога, а равно Соловецкий камень, волгоградская Родина-мать, вечный огонь в областном центре или просто смиренное кладбище. Бесчинство имело место — пожалте бриться. Точно так же нет разницы, привело бесчинство людей в гнев и ярость или все они весело смеялись над проказами задорных хулиганов (т. е. деятелей современного искусства). Бесчинство имело место — получите.

Диспозиция статьи понятна, санкция тоже, и избежать ее не просто, а очень просто. Достаточно не посещать мест религиозного и гражданского культа, если нет уверенности в том, что твое поведение не вызовет нареканий. Если есть какие-либо сомнения, можно посетить другое, не сакральное место. Кабак или, например, «Винзавод».

Более того, принятие закона в четкой формулировке, охраняющей конкретные места религиозного и гражданского культа, пойдет на пользу тому же «Винзаводу», где неуемные соврискусники выставили очередные свои изделия: «Икона должна быть освобождена от исторического “шлейфа”, который несет в себе рудименты рабовладельческого строя, феодализма, деспотизма, патриархальности, мракобесия, невежества, подавления личности. Вот почему за отправную точку приняты образы участниц феминистической группы Pussy Riot, которые стали символом борьбы за духовную свободу, за живое религиозное чувство против всех попыток узурпировать его, прикрываясь “традиционными религиями”, “общественной моралью”». В связи с чем там бурлят хоругвеносцы и т. д. и т. п. Все как водится.

В случае четкого разграничения будет установлено, что если борьбу за духовную свободу, за живое религиозное чувство питомцы М. А. Гельмана попробуют вести в местах культа, охраняемого государством, то они сядут в тюрьму. В частном же закрытом помещении — да хоть скотоложеством занимайтесь, имеете право. Когда-то это называлось Аугбургским исповеданием — cuius regio, eius religio*. Формула не идеальная, но мешающая представителям разных конфессий выпускать друг другу кишки. Гельмановским анабаптистам от такой формулы была бы большая польза.