Слушай Народ Божий! Голосов: 1 Адрес блога: http://antipa62.livejournal.com/ Добавлен: 2011-07-22 12:30:44 блограйдером Elimelech

2017-06-22 07:55:29 (читать в оригинале)

---

Моральная независимость

2017-06-21 23:15:20 (читать в оригинале)

Быть евреем требует развития интеллектуального и морального мужества, чтобы жить в соответствии с истиной, даже если весь мир выступает против
Леденящий кровь эксперимент

Как вы думаете способны ли в общем то хорошие, умственно здоровые люди убивать невинных людей?

Фильм «Повиновение» свидетельствует о леденящем кровь эксперименте, который был проведён в Йельском университете многолет назад доктором Стэнли Мильграммом.
Он рисует нам отрезвляющую картину о человеческой природе.

Добровольцам предлагается учавствовать в эксперименте посвящённом тому, как наказание влияет на способность обучения. Их знакомят с человеком, который должен попытаться запомнить список слов. Этот человек находится в соседней комнате, где его нельзя увидеть, но можно слышать, этот человек привязан к стулу и к его руке подключены электрические провода.

Каждый раз, когда он совершает ошибку при запоминании, добровольца просят нажать кнопку, которая посылает постоянно возрастающие удары электрическим током. Перед тем как начать эксперимент, мужчина предупреждает добровольца о том что у него есть некоторые проблемы с сердцем.
( Добровольцу не известно, что этот человек на самом деле является сотрудником Мильграмма участвующем в эксперименте, поэтому никакого электрического тока не будет.)

Эксперимент начинается. Несколько ошибок в процессе запоминания и волонтёр направляет несколько ударов током. Нервно посмеиваясь он слышит при этом стоны свидетельствующие о боли вызванной происходящим в соседней комнате. Однако администратор эксперимента, человек в белом халате, поощряет его продолжать эксперимент постепенно увеличивая при этом напряжение. По мере возрастания силы ударов тока, стоны превращаются в крики и далее в отчаянные просьбы прекратить эксперимент. Он кричит, что это опасно для его сердца.


Тем не менее, этот доброволец — и большинство других добровольцев продолжают нажимать на кнопку, посылая удары электрическим током, даже после того, как осознают что могли своими действиями нанести серьёзный вред здоровью этого человека. Во многих случаях добровольцы продолжали отправлять смертельные дозы тока даже, после того как крики и просьбы замолкали.

Когда администратор лаборатории даёт добровольцам указание продолжать наносить удары током, они выбирают подчиниться его власти и выполнять указания вместо того чтобы бросив вызов отказаться.

Эксперимент показывает, что вам не нужно быть садистом или невменяемым, чтобы поместить людей в газовые камеры. Вы можете быть абсолютно нормальным и достаточно просто не быть в необходимой мере независимым, чтобы подвергнуть сомнению моральную сторону того что вы делаете.


Условия окружающей среды и моральная ответственность

При отсутствии силы и возможности подвергать сомнению власть, чтобы противостоять распространённым нормам общества, зло это просто действие совершаемое в определенном месте в определенное время. Как вы от отнеслись бы к нацистам, если бы родились в типичной немецкой семье в начале двадцатых годов? Никто не рождается, не живет и не взрослеет в вакууме.

Почему 17 летний подросток должен нести моральную ответственность за своё решение присоединиться к молодежной партии Гитлера? В самом деле, ведь он был с рождения воспитан семьёй и обществом, что это совершенно нормально не любить евреев. У него никогда не было другой системы ценностей. Все его друзья вступили в партию Гитлера!

Но тем не менее мир возложил на нацистов ответственность за их действия. Почему? Если человек подвержен влиянию общества, как кто то один может нести моральную ответственность за свои действия.


Авраам. Пример независимости

Авраам, праотец еврейского народа, столкнулся с этими проблемами лицом к лицу. В мире полном идолопоклонничества, будучи ещё ребёнком, Авраам путём рассуждений пришёл к выводу, что должен быть только один создатель Вселенной, что являлось полным противоречием его языческого окружения и воспитания.

Он сам открыл истину существования Единого Бога и сделал своей целью обучить этому все человечество, даже рискуя своей жизнью в процессе. После многих лет преданности Бог наконец говорит с Авраамом в первый раз:

«Иди от земли твоей, и от родины твоей, и от дома отца твоего в землю, которую я укажу тебе. Я сделаю тебя великим народом, благословлю тебя, возвеличу твоё имя, и ты станешь благословением.» ( Берешит, Лех Леха, глава 12:1,2.)



Самое первое указание Всевышнего Аврааму представляет собой головоломку. Ведь очевидно что не может человек покинуть землю без того, чтобы покинуть дом отца и место своего рождения. Почему текст не говорит просто, оставь свою землю и иди в землю, которую я укажу тебе. Более того, сначала он должен покинуть дом своего отца, потом место своего рождения и лишь потом свою страну. Почему же они перечислены в обратном порядке?

Основное послание Торы здесь не физический выход Авраама из своей страны. Иначе достаточно было бы лишь сказать » Оставь свою страну». Задача Авраама заключалась в том, чтобы сделать духовный выход, то есть оставить позади всё влияние среды, обычаи, эмоциональную поддержку, связь с семьёй и обществом в целом, чтобы он мог стать действительно независимым. Эти три черты (страна, место рождения и дом отца), на самом деле представляют собой три сферы влияния на каждого человека в возрастающем порядке. Первое повеление Аврааму было покинуть свою страну — отделиться полностью от идолопоклонства принятого в этой стране. Затем следует место его рождения — это призыв отказаться также от инстинктов, обычаев и нравов общества. И наконец, ему брошен вызов избавиться от самой сильной связи из всех предыдущих — это дом его отца — основной источник его личности и самоидентификации. Преодоление этой задачи — это первый шаг Авраама в обретении духовной независимости. Это и есть смысл еврейского термина Лех Леха — пойди к себе. Всевышний говорит Аврааму оставить всё внешнее влияние, чтобы он смог стать человеком открытым для истины.



Ответственность каждого человека

Рабби Иегуда говорит: Весь мир стоял на одной стороне, а Авраам стоял на другой стороне. (Мидраш Рабба, Берешит, 42:8.)

Эта неистовая независимость отмечает Авраама, как первого Иври (Еврея) термин полученный от слова сторона (эвер).


Ключ к независимости

Необходимо выйти за границы своего общества, пересмотреть заново все основы своих убеждений. Это главная задача для всех, кто находиться в пути к тому, чтобы стать истинно мыслящим человеком. Потому что без проверки и переосмысления устоявшихся ценностей, нельзя быть уверенным в том, что твои позиции верны.

Получается, что и нацистская молодежь и террорист в этом случае, несут ответственность за свои действия, независимо от того, под влиянием какого общества они выросли. Вместо того, чтобы считать необходимым ставить под сомнение влияние общества, они выбирают оставаться пассивными.

Первое повеление Всевышнего Аврааму и каждому человеку, стать независимым. Мы должны развивать своё интеллектуальное и моральное мужество, чтобы противостоять злу и жить в соответствии с истиной, даже если весь мир выступает против. Без этого мы являемся ничем иным, как покорным продуктом общества. Только с этим приходит истинное освобождение себя.
автор текста: Рабби Нехемия Куперсмит

---

Еврейский тамада

2017-06-21 15:09:05 (читать в оригинале)

Вы решили пожениться, а где отпраздновать свою свадьбу до сих пор не знаете? Что ж, тогда читайте далее... ресторан для свадьбы недорого в СПб.
* * *
На Щекавицкой улице, неподалеку от синагоги, жил самый, пожалуй, известный на всем Подоле человек. Своею популярностью он превосходил самого киевского раввина, не говоря уже о местном председателе райисполкома, который в силу своей должности старался как можно реже попадаться людям на глаза.

Что ж до нашего героя, то этого удивительнейшего человека звали Борисом Натановичем Золотницким, внешне он напоминал несколько располневшего Мефистофиля средних лет, но славу ему принесла не внешность, а профессия, которая звучала необычно и на грузинский лад: тамада.
Есть люди, чье ремесло досталось им от Бога. Как правило, так говорят о поэтах, музыкантах, артистах или - на худой конец - ученых. На Подоле, однако, не требовалось особых талантов, чтобы достичь вершин на этих сомнительных поприщах.Артистом здесь называли (без особого, надо сказать, восторга) каждого второго ребенка, музыкантов (по той же причине) любили, как головную боль, поэтом считался любой, кто мог произнести зарифмованный тост, не слишком печась о стихотворном размере, а всякого, получившего высшее образование, почитали профессором. Совсем иное дело был тамада. На Подоле любили жениться и любили делать это красиво. Семейства побогаче снимали для этой цели ресторан "Прибой" на Речном вокзале, а то и "Динамо" в центре города. Люди победнее арендовали кафе или столовую или же обходились собственным двором, посреди которого устанавливался стол, на табуретки клались взятые из дровяного сарая доски, а кухни в квартирах новобрачных в течении двух дней напоминали геену огненную, откуда вместо плача и зубовного скрежета доносился грохот сковородок и кастрюль и такие смачные ругательства, что казалось, будто здесь готовятся не к свадьбе, а к войне.
Борис Натанович имел вкус и имел совесть. Он знал, с кого и сколько можно брать, и был равно добросовестен и искрометен что в ресторане, что посреди скромного и не слишком ухоженного двора.
- Кто не умеет писать эпиграмм, тот и оды не напишет, - объяснял он.
Даже когда слава Золотницкого перехлестнула границы Подола, достигнув самого аристократического Печерска и таких дремучих на ту пору окраин, как Нивки и Святошино, даже когда неофициальные его гонорары превысили самые смелые подольские фантазии, даже тогда ни разу не отказался он выступить тамадой на скромной дворовой свадьбе. Приглашали его к себе не только евреи, но и украинцы, и русские. Борис Натанович в совершенстве владел четырьмя языками и свободно переходил с одного на другой: с русского на украинский, с украниского на суржик, а с суржика на ту удивительную гремучую смесь русского, украинского и еврейского, на которой разговаривала половина Подола и которую сам он называл "сурдиш".
- Что нам делить? - пожимал плечами Борис Натанович. - Подол на семьдесят процентов еврейский район и на остальные тридцать тоже. Спросите любого, и он вам скажет, что у него ин кладовке аф дер полке штейт а банке мит варенье.
Свадьбы Золотницкий вел блестяще. Шутки и экспромты сыпались из него, как гречневая крупа из треснувшего кулька. Никогда они не были плоски, хотя временами, пожалуй, излишне солоноваты, но подгулявшим гостям нравилось, когда острота, выходя за рамки приличия, опускалась чуть ниже пояса.
- Берл, выдай перл! - требовали они.
Борис Натанович успокаивал их движением ладони и провозглашал:
- Предлагаю всем наполнить бокалы и выпить за жениха. За жениха и за тот нахес, который он доставит невесте. И пусть этот нахес послужит ему верой и правдой, потому что лучше, чтоб невесте было ночью чуточку больно, чем жениху утром чуточку стыдно.
От спиртного Борис Натанович категорически отказывался, лишь под занавес позволяя себе пригубить бокал шампанского.
- Если я начну выпивать на каждой свадьбе, - объяснял он, - то скоро буду работать тамадой в Кирилловке.
Неприятность с выпивкой произошла в самом начале его карьеры, едва не поставив на ней крест. Тогда, поддавшись уговорам хозяев и гостей, он оприходовал несколько рюмок водки и, когда подошло время очередной здравицы, к ужасу своему обнаружил, что забыл имя жениха.
- Дорогая Сонечка, - бодро проговорил он в микрофон. - Дорогой... - Тут он осекся, повернулся к одному из музыкантов и, понизив голос, но забыв убрать микрофон, осведомился:
- Рома, ты не помнишь, как зовут этого мудака?
- Аркадий, - выдавил из себя музыкант, прыснув так, что обдал брызгами свой инструмент.
Борис Натанович повернулся к остолбеневшим гостям, чарующе улыбнулся и продолжил:
- Раз-два-три, проверка микрофона. Дорогая Сонечка, дорогой Аркаша! Я желаю вам долгих лет жизни и короткой памяти. Пусть все неприятные моменты тут же изглаживаются из нее, так чтоб наговорив друг другу а пур верт вечером, вы забывали эти слова утром. Пусть вам живется и любится так сладко, чтоб всем остальным стало от зависти... ГОРЬКО!! - проревел он так залихватски, что клич его был тут же подхвачен всеми присутствующими.
История эта распространилась по Подолу со скоростью искры на бикфордовом шнуре. Все только и говорили о том, что за прелесть сморозил Золотницкий и как ловко он из этой ситуации выкрутился. Меньше всего разговоры эти понравились новоиспеченному мужу, котрый к вечеру явился к Борису Натановичу для расправы.
- Боря, - объявил он, - я пришел, чтобы набить тебе морду.
- Аркаша, если не ошибаюсь? - осведомился Золотницкий. - Да, это имя я уже вряд ли забуду. Так вот, Аркаша, я понимаю твое желание и даже где-то глубоко ему сочувствую. Но, - он развернул плечи, - ты посмотри на меня, а потом на себя в зеркало. Ничего хорошего из твоего желания не выйдет. Давай лучше выпьем по рюмке водки и забудем всё, как кошмарный сон со счастливым концом. Я сегодня свободен, ты, я так понимаю, тоже уже сделал свое дело. Выпьем, Аркаша.
Они выпили по рюмке водки, затем еще по рюмке, а затем еще и расстались к полуночи лучшими друзьями на свете. И роковая звезда, едва не повисшая над карьерой Золотницкого, оказалась счастливой звездой, ибо скандальная слава в глазах людей лучше невнятного бесславия.

Внешность Бориса Натановича как нельзя более способствовала его успеху. Он был не столько красив, сколько необыкновенен. Элегантная и поджарая до сорока лет фигура, высокий рост, темные глаза под сросшимися черными бровями, орлиный нос и завиток бородки делали его похожим на черта. Осенью и зимой он носил пальто и шляпу, летом облачался в легкий серый костюм.
- Я бы, конечно, с удовольствием прогуливался с тростью, - говорил он знакомым, - но в наше сумасшедшее время, увидев меня с тростью, люди примут меня не за аристократа, а за инвалида.
Частенько, выходя из своей квартиры на Щекавицкой в пятницу вечером, он встречался с соплеменниками, направлявшимися на службу в молитвенный дом.
- Добрый вечер, Борис Натанович, - говорили ему. - Что это вы навострились в другую сторону? Вы разве в синагогу не пойдете?
- Боже упаси! - отвечал Борис Натанович.
- Почему? Вы не верите, что есть Бог?
- Я не знаю, - улыбался Золотницкий, - кто там есть и что там есть, но я точно знаю, что синагога это не то место, где мне дадут выступить. Я, конечно, уважаю нашего ребе, но по роду занятий я привык говорить, а не слушать.
По подольским меркам жил Борис Натанович роскошно - один в двух комнатах с кухней. Кухня была большой, комнаты маленькими, зато в них имелся книжный шкаф, торшер, радиола и даже телевизор "Рекорд", поблескивающий стеклянным экраном с комода. Квартира осталась Борису Натановичу после смерти обоих родителей и, казалось, только ждала, когда хозяин введет под ее своды будущую супругу, но тот явно не торопился с женитьбой.
- Я уже побывал на стольких свадьбах, - с улыбкой говаривал он, - что своя мне не нужна.
Вместо этого он приводил домой молоденьких девушек, готовых разделить вечер со столь интересным мужчиной, к тому же известным и холостым. Соседи Золотницкого с удовольствием обсуждали меж собою его многочисленных юных пассий, но открыто своего мнения не высказывали. Исключение составляла лишь невоздержанная на язык Розалия Семеновна, необъятная и неуемная тетя Роза, которая потеряла в войну мужа и двух детей, но сохранила удивительное жизнелюбие и всё происходившее во дворе считала частью своей личной жизни. Проводив Бориса Натановича и его спутницу пристальным взглядом до самой двери, она пять минут спустя стучалась в нее и настойчиво требовала:
- Боря, ну-ка выйди ко мне на а пур верт.
Зная, что спорить с тетей Розой бесполезно, Борис Натанович, улыбнувшись гостье и пообещав не задерживаться, представал пред соседкины очи.
- Я вас внимательно слушаю, Розалия Семеновна.
- Боря, - нехорошим голосом начинала та, - ты давно перечитывал уголовный кодекс?
- С какого перепугу?
- Закрой рот и слушай меня. Если ты думаешь, что привел к себе а гройсер удовольствие, так ты таки ошибаешься. Ты привел а клейне статью.
- Тетя Роза, за кого вы меня принимаете? Ей уже, слава Богу, есть восемнадцать.
- Да? - ядовито интересовалась тетя Роза. - Это она тебе сказала? А что ее зовут Валентина Терешкова она тебе не сказала? Боренька, Береле, не будем идиотом. Сегодня она пришла одна, завтра придет с папой, а послезавтра с милицией. У тебя давно не было веселых минут?
Борис Натанович с улыбкой выслушивал тетю Розу, обнимал ее, целовал в щеку, возвращался к себе и прекрасно проводил вечер в приятной компании. Чем старше он становился, тем моложе оказывались его визитерши. Борис Натонович несколько располнел, под серым его костюмом начало проглядывать брюшко, но он по-прежнему оставался элегантен, остроумен и неотразим.
- Боря, - пеняла ему неугомонная тетя Роза, - сколько уже можно водить к себе пионэрок? Ты мешаешь девочкам учить уроки.
- Господь с вами, Розалия Семеновна, - в притворном ужасе махал руками Золотницкий. - Вы меня пугаете.
- Пусть уж лучше тетя Роза тебя на минуточку испугает, чем милиция сделает заикой на всю жизнь. Ты мне скажи, когда ты уже наконец женишься? Пожалей своих несчастных родителей, земля им пухом, дай им спокойно вздохнуть на том свете.
- Понимаете, Розалия Семеновна, - разводил руками тамада, - есть такой момент, когда жениться еще нельзя, и есть такой момент, когда жениться уже нельзя. Жениться нужно в промежутке между этими двумя моментами, но я его, кажется, пропустил.
- С чего это вдруг тебе уже нельзя жениться? - удивлялась тетя Роза. - Если тебя хватает на весь твой гарэм, то уж с одной ты как-нибудь справишься.
- Легче справиться с табуном, чем с одной лошадью, - вздыхал Золотницкий. - Вы же понимаете, тетя Роза, что жена и любовница - это две разные профессии.
- А, что я с тобой говорю, - безнадежно махала рукою тетя Роза. - Ты же типичный а идишер коп. Ты знаешь, что такое а идишер коп?
- Знаю, - отвечал Золотницкий. - Это большая умница.
- В твоем случае, - вздыхала Розалия Семеновна, - это два по полкило упрямства. Чтоб моим врагам так весело жилось, как с тобою можно спорить.
- Вот и не будем спорить, тетя Роза. Вы же знаете - где два еврея, там три мнения.

Одинокая жизнь приучила Бориса Натановича самому о себе заботиться: стирать, гладить, стряпать. И надо сказать, что поваром он был отменным. Раз в неделю, обыкновенно по пятницам, он отправлялся на Житний рынок, располагавшийся на ту пору под открытым небом в конце Нижнего Вала, и покупал там фрукты, овощи, мясо, птицу, соленья и даже столь некошерный для еврея продукт, как домашнее сало, нашпигованное чесноком. Здесь он тоже был известной личностью, торговки из окрестных сел мгновенно узнавали в пестрой толпе его статную фигуру, махали руками и горланили:
- О! Борыс Натановыч! Як здровъячко? Идить сюды, е щось для вас цикавэ.
Борис Натанович улыбался, подходил к подзывавшей его бабе, слегка кланялся и не без удовольствия переходил на украинский язык:
- Ну що, баба Таню, багато грошей сьогодни наторгувалы?
- Та це ж хиба торговля, - отвечала селянка. - Ци ж люды якщо у кишеню й полизуть, так тилькы щоб тоби звидты дулю достаты. А в мэнэ гляньтэ яка картопля: одна до однойи, круглэнька, ряднэнька, рожэва, як щочкы у дытыны. Це ж тилькы за тэ, щоб подывытыся, можна гроши браты.
- И на скилькы ж я вже надывывся? - интересовался Борис Натанович.
- Та Бог з вамы! Це ж я так... За пъятдэсят копийок кило виддам.
- Отакойи! - деланно удивлялся Борис Натанович. - А що, в сэли пожежа була чи злыва, що усю картоплю позатопыло?
- Ой, нэ прывэды Боже! - так же деланно пугалась баба Таня. - Що вы мэнэ, стару, лякаетэ.
- Так що вона, з золота, картопля ваша? Давайтэ за трыдцять.
- Та вы шо, сказылысь? За таку красу - трыдцять?
- Якбы я сказывся, так дав бы пъятдэсят. Що вы мэни ото про красу розповидаетэ? Я ж йийи йисты буду, а нэ цилуваты.
Наведываясь поначалу на рынок, Борис Натанович покупал всё подряд, не торгуясь, пока не заметил, что такое поведение удивляет и даже оскорбляет селян. Он понял, что сразу приобретая у них товар, он лишает их необходимой доли общения, выплеска чувств, накопленных за дни и недели тяжелого крестьянского труда. Эти простые с виду, но наделенные удивительной смекалкой и чутьем мужики и бабы воспринимали его нежелание торговаться как пренебрежение к ним. Тогда он осторожно, соблюдая меру, принимался сбавлять цену, торговцы тут же вступали с ним в спор, и слово за слово, день за днем, год за годом они, что называется, притерлись друг к другу.
- Ну, визьмэтэ за пъятдэсят? - сурово спрашивала баба Таня.
- Баба Таня, - отвечал Борис Натанович, - у вас е ручка чи оливэць?
- Оливэць е, - удивлялась та. - А що?
- Так вы визьмить вашого оливця и напышить у мэнэ на лоби: "Борис Натанович - идиот". Вы ж мэнэ за идиота вважаетэ, якщо хочэтэ мэни оци клубни за пъятдэсят копийок втюхаты.
В конце концов, они сходились на сорока копейках, менялись товаром и деньгами, смотрели друг на друга, качали головами и восклицали одновременно:
- Грабиж!
Накупив овощей и солений, Золотницкий обыкновенно сворачивал к мясным "рундукам", у которых неизменно околачивались стайки собак. Собаки были неотъемлимой частью здешнего пейзажа, их знали, на них покрикивали, но не трогали, их подкармливали костями, требухой и мясными ошметками, а в подаренных им кличках как ни в чем другом, пожалуй, проявилась недюжинная фантазия обитателей Житнего рынка. Здесь не было Шариков, Жучек и Палканов, зато имелись Мазепа, Шелудявка, Карацупа, Мухомор, Кацап, Голожопый и даже Баба Нюра. На случайного посетителя, забредшего к "рундукам", нападал, бывало, столбняк, когда он слышал раскатистый бас изнутри:
- Эй, Кацап, тащи сюды свою Бабу Нюру, обом по печинци дам!
Однажды среди знакомого собачьего кворума Борис Натанович заметил новенькую псину, такую же дворнягу, но на редкость изящной формы, черную, с рыжими подпалинами. Роста она была небольшого, морда у нее была худая и вытянутая, уши опущены книзу, а в карих глазах застыла то ли горечь, то ли тоска.
- Ты кто такая будешь? - спросил Борис Натанович, остановившись и с интересом уставившись на собаку.
Та глянула на него в ответ, несколько раз моргнула и отвернулась.
- Мить, - окликнул Золотницкий мясника, - что это за пополнение?
- Та прыблудный якийсь элемент, - отозвался Митя, здоровенный детина в заляпанном кровью белом фартуке, обожавший читать и покушавшийся на образованность. - Йийи Голожопый з собою прысовокупил, думав знайшов соби подругу, а вона на нього ноль внимания. - Митя хохотнул. - Хотив до нэйи пидступытыся, так вона його так тяпнула, що вин на тры парсека попэрэд свого визгу лэтив.
- Ты дывы яка, - Борис Натанович присел перед собакой на корточки. - Ну и як цю барыню зваты?
- Та Сыльвою йийи клычуть.
- Як? - удивился Борис Натанович.
- Сыльвою. Тут такый дидок був, интэлэгэнтный, у окулярах, так цэ вин йийи так охрэстыв. Вона в вас, кажэ, нэ гавкае, а спивае. Просто, кажэ, Сыльва. А що за Сыльва - бис його знае.
- Слышь, Мить, - сказал Золотницкий, переходя отчего-то на русский язык, - а она точно ничья?
- Кажу ж - прыблудна.
- Если что, я б ее купил.
- Та вы що, здурилы, Борыс Натановыч, - изумился Митя. - У кого б купылы? Мы тут, слава Богу, собачатиною нэ торгуемо. Такэ кажэтэ, шо слухаты нэ гигиенично. Шо вы нам рэпутацию мочыте?
- Так ее можно взять?
- Та бэрить соби! Тильки на шо вона вам? Вона ж нэцивилизована. Голожопого тяпнула, а то щэ тут така гражданочка гуляла, з пуделем у комбизони, так оця тварюка так на того пуделя вышкирилась, шо у того, мабуть, инфаркт зробывся.
- Знаешь что, Митя, - задумчиво проговорил Золотницкий, - куплю-ка я у тебя два кило говядины.
- Оце для нэйи? - Митя кивнул на Сильву. - Ну-ну. Говъядина сьогодни по чоторы карбованця в рублях.
Борис Натанович, не вступая на сей раз в торги, заплатил червонец, отказался от сдачи и повернулся к собаке.
- Ну что, Сильва, - сказал он, пристально глядя ей в глаза, - пойдешь со мной? Заставлять не буду, мясом соблазнять не буду. Решай, как знаешь.
Сильва поднялась с земли, подошла к нему вплотную, понюхала кулек с мясом, затем штанину серых брюк, подняла голову вверх и пару раз тявкнула.
- Ну вот, а говорят, ты лаять не умеешь, - усмехнулся Золотницкий. - Что, Сильва, вот и встретились два одиночества. Пойдем. До свидания, Митя.
- Бувайтэ, - несколько обиженный быстрой сделкой, произнес Митя. - Отже ж дурна людына! - тихо добавил он вслед Золотницкому. - И на шо йому ота дворняга? За свойи гроши пры такой меркантильности мог бы соби пуделя купыты.

Человек и собака стали жить под одной крышей. Сильва, казавшаяся поначалу и в самом деле дикой, как-то на удивление быстро то ли одомашнилась, то ли просто привязалась к тамаде. Нет, она не бегала за ним по всей квартире и не вертелась у него под ногами, но с какой-то собачьей чуткостью улавливала те мгновения, когда ее общество было ему необходимо. Тогда она подходила к Борису Натановичу и клала ему на колени голову или просто лежала у его ног, покуда тот сидел в кресле с какой-нибудь книгой, и это крохотное отдаление делало еще ощутимее их внутреннюю близость. Наконец, Борис Натанович откладывал книгу, потягивался в кресле, гладил собаку и спрашивал:
- Ну что, Сильва, пойдем гулять?
Оба страшно полюбили эти прогулки вдвоем. Несмотря на беспородность Сильвы, они удивительно красиво и слитно гляделись вместе, а в октябре, когда асфальт темнел от дождя и тело его покрывалось рыжими мазками опавших листьев, Борис Натанович в своем черном пальто и черной шляпе и Сильва, черная от природы, с рыжими подпалинами, казались такой же неотъемлимой частью Подола, как дома и деревья. Бродили они долго и неторопливо, словно страницы огромной книги листая уютные названия подольских улиц: Щекавицкая, Почайнинская, Верхний и Нижний Вал... Они шли мимо Флоровского монастыря и Гостинного двора на Контрактах, сворачивали на дребезжащую от трамваев Константиновскую и, сделав круг, возвращались домой. Подол никогда не надоедал им, Борис Натанович, который к тому времени вел свадьбы по всему Киеву, от Соломенки до Дарницы, возвращался сюда, в Нижний Город, с облегчением, словно из долгой изнурительной командировки.
- Понимаешь, Сильва, - говорил он, - все эти Печерски, Крещатики и иже с ними - всё это так, между прочим. Верхний Город - он, конечно, голова, но сердце Киева - здесь, на Подоле. Надеюсь, ты не станешь со мной спорить?
Сильва не спорила с ним. Она вообще оказалась на редкость молчаливой собакой, вопреки своему опереточному имени. Лишь когда Золотницкий отправлялся веселить народ на свадьбах, оставляя ее на попечение тети Розы, она принималась скулить высоким сопрано.
- Перестань уже надрывать мне сердце, - умоляла ее тетя Роза. - Придет твой Береле, никуда не денется. Боже мой, я всегда считала наш двор лучшим на всем Подоле - здесь, тьфу-тьфу-тьфу, не было ни одного вундеркинда со скрипкой. Так теперь мы тут имеем свою певицу! А зохен вей и танки наши быстры... Закрой уже рот и скушай курочку.
Сильва отказывалась от курочки, вообще не прикасалась к еде, пока во дворе не раздавались шаги ее любимого человека. Тогда скулеж ее сменялся на лай, она подбегала к двери и царапала ее, меж тем как в замочной скважине вращался ключ, и лишь когда отгулявший тамада входил в квартиру, успокаивалась и, лизнув его в руку, ложилась у кресла в гостинной.
- Ну, как вы тут без меня? - интересовался Борис Натанович у тети Розы.
- Ты меня спрашиваешь? - отвечала та. - Так я тебе скажу, что в Кирилловке таки спокойней. Зачем нам ехать куда-то на Куреневку, если у нас на Подоле теперь свой сумасшедший дом. Поздравляю, Боренька, я тебе, конечно, не такой жены желала, но лучшую ты уже вряд ли найдешь.
Борис Нитанович, которому на ту пору уже стукнуло сорок пять, и в самом деле давно смирился с тем, что жены у него нет и не будет. С появлением Сильвы молодые девушки в его доме также сделались из правила исключением. В их присутствии Сильва из милой животинки превращалась в ревнивую мегеру, демонстративно уходила на кухню, а в самый ответственный и интимный момент принималась выть, достигая в своих ариях такого душевного надрыва, что ее опереточная тезка показалась бы в сравнении дешевой кокеткой.
- Послушайте, Борис, - возмущалась очередная гостья, - ведь так же совершенно невозможно. Успокойте ваше животное.
- Бесполезно, - вздыхал Золотницкий. - Когда Сильва поет, лучше к ней не подходить. Вы же знаете, золотце, что такое душа артиста. Расслабьтесь и не обращайте внимания. Представьте себе, что это волки воют в лесу, а мы с вами находимся в шалаше посреди этого леса. Ведь с милым и в шалаше рай, не правда ли?
- Знаете что, Боря, - отвечала гостья, начиная одеваться, - если вы такой большой романтик, то водите к себе всяких шалашовок. А я девушка из культурной семьи и не привыкла, чтоб у меня выли под ухом, когда я всю себя отдаю. Так что, до свидания, провожать меня не надо, оставайтесь тут и пойте с ней дуэтом.
- Сильва, - сурово сдвинув брови, обращался к собаке Золотницкий, когда дверь за визитершой захлопывалась, - как прикажешь тебя понимать? Что это, прости великодушно, за сучьи выходки? Ты давно не была у живодера?
Сильва весело махала хвостом в ответ, словно давала понять, что ни тон Золотницкого, ни его угроза отвести ее на живодерню ничуточки ее не испугали. Напротив - у нее теперь на душе легко и радостно, они снова вдвоем, и стоит ли о том печалиться, что какая-то двуногая бестия оставила их, наконец, в покое.
Однажды Борис Натанович присутствовал в качестве тамады на очередной свадьбе в ресторане "Прибой". Свадьба эта была не совсем обычной, поскольку жених, дородный и кучерявый Феликс, был евреем, а невеста, тоненькая, как кошачий усик, Оленька, была русской. В тот вечер Борис Натанович, пользуясь случаем, показывал высший пилотаж. Он говорил о загадочной русской душе, на которую свалилось девяносто пять кило еврейского счастья; он напомнил, что муж должен быть в семье головой, а жена ее сердцем, особенно когда голова эта еврейская, а сердце русское; он посулил большое будущее этому браку и его плодам.
- Хорошо, когда есть выбор, - сказал он. - Если вы останетесь здесь, ваши дети будут считаться русскими, потому что русский это не национальность, а алиби. Если же вы решите уехать, то они тут же станут евреями, потому что еврей это тоже не национальность, а средство передвижения.
Гости хохотали, со вкусом пили и с аппетитом закусывали, а свидетельница невесты Светлана, очаровательная русская девушка лет двадцати четырех, с интересом поглядывала на Бориса Натановича. Когда застолье подошло к концу и гости начали расходиться, она приблизилась к Золотницкому и с улыбкой обронила:
- А вы еще красноречивей, чем о вас говорят.
- Драгоценная моя, - улыбнулся в ответ Борис Натонович, - мое красноречие не идет ни в какое сравнение с моим краснодействием.
- Ого! - вскинула брови Свтлана. - Вы, я смотрю, не снижаете оборотов.
- Если жеребца всякий раз останавливать на полном скаку, - Борис Натанович взял ее за руку, - у него, в конце концов, начнется одышка.
Продолжение  следует...

Автор рассказа: Юдовский Михаил Борисович
Фотография не имеет отношения к тексту

---

2017-06-21 13:10:11 (читать в оригинале)

Нет человека, у которого нет своего часа, и вещи, у которой нет своего места. На человека возложено найти свое, соответствующее ему место.

---

Мои твиты

2017-06-21 12:01:49 (читать в оригинале)

• Вт, 12:06: Следует ли бояться дурного сна? https://t.co/xvS2KvwcUi
• Вт, 20:25: Почему сократилась жизнь в поколениях после потопа? https://t.co/es0VI65Jz7
• Вт, 23:53: Я наверное, неясно выразил свою мысль https://t.co/K3eUYQDvtQ
• Вт, 23:57: Муж — голова, а жена — шея. Недельная глава Корах https://t.co/UHT3eqLXOr
• Ср, 08:03: Как мне обрести спокойствие и перестать думать о мести?- https://t.co/x6gmFcoc0z
• Ср, 08:50: Это "возложение рук" - благословение коэнов https://t.co/r0cqW3dNTt
• Ср, 11:08: Дежурный анекдот https://t.co/aSfxObI4AA
• Ср, 11:36: Внимание! Распродажа: "сидур" https://t.co/3FaM6LfdyD https://t.co/GuqUMQYn84