tanyant Голосов: 1 Адрес блога: http://tanyant.livejournal.com/ Добавлен: 2008-04-15 01:02:26 блограйдером Lurk

2016-08-01 01:01:59 (читать в оригинале)

Испанский пляж, суббота, отлив, густая толпа. На песке, тонком, как соль нулевого помола, вплотную друг к другу разостланы полотенца, покрывала, подстилки; по углам они прижаты сандалиями и сумками. Сотни лежат впритирку, сотни ходят по краю воды взад-вперед, загорелые и белые, всех возрастов; вон и инвалида вывезли на кресле с большими колесами, - подышать океаном, посмотреть, как серебрится и слепит волна, как идут облака.

В лужах, оставленных отливом, маленькие дети немедленно строят пристани, башни, дороги, города.

---

2016-08-01 00:53:39 (читать в оригинале)

В детстве хотела быть, конечно, балериной, Шли годы - и вот я на Главной сцене Большого театра,
Ничего так ощущение.

---

2016-01-12 20:18:41 (читать в оригинале)

Я, как известно, сижу в Фейсбуке, потому что все там сидят, ну и, по разным причинам, там удобнее.
Однако там жесточайшая цензура, которой тут, в ЖЖ, нет.
Сегодня меня там забанили на три дня за якобы нарушение каких-то внутренних правил. А все их правила в последнее время - это ни слова не скажи про украинцев. Причем хорошего слова тоже не скажи, считается, что ты обидел нервную тонкую душу, валенок проклятый.

Это смешно, а особенно смешно то, что все попытки добрых, примирительных постов с "нашей" стороны" вызывают ярость и ненависть с "братской" стороны. Украинцев, видите ли, нельзя называть братьями, а кто назовет - тому предлагают, например, лить кипящую смолу в глотку.

Помещаю здесь тот текст, за который меня забанила русская команда Фейсбука по жалобам и доносам либеральной общественности.
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Самые громкие вопли в ленте на этой неделе:
1). Получила большую порцию пиздюлей Ольга Романова за то, что пыталась принести братскому украинскому народу оливковую ветвь, рассказав о мирном поедании вкусной украинской колбаски совместно с представителями братского народа.
Братский народ с хрипом и визгом отрицал узы:
а) кровные,
б) языковые,
в) исторические,
и предлагал Ольге Романовой засунуть эту гребаную ковбасу во все возможные места, включая те, о которых на Руси и не слыхивали. Прозвучало слово "гаплогруппа"! Удивительно, как в такие трудные дни растет уровень дискуссии и обогащается словарь. Лаяли и из Амстердама, и из Дюссельдорфа.

Логика тоже чудо как шлифуется и оттачивается. Так, некоторые блогеры пытались помахать дополнительными оливковыми ветвями и взывали к братскому народу: "Опомнитесь! Ольга Романова хорошая, она пятая колонна!" - но на это им было указано, что Ольга платит налоги, а налоги идут в казну РФ, а из казны в военный бюджет, а стало быть, Грады, Буки, обстрелы городов и прочее - дело рук кровавой Ольги Романовой.

2) Оглушительный гвалт также можно было слышать в блоге Eda.ru, опубликовавшем рецепты "Шести русских борщей" - не одного какого-то там завалященького, а целых шести. Рев реактивного двигателя показался бы комариным писком на фоне страшного коллективного крика представителей братского народа!

Братский украинский народ опять отрицал узы:
а) кровные,
б) языковые,
в) исторические,
и сообщал братскому русскому народу, что народ русский украл и присвоил:
а) матрешку,
б) самовар,
в) валенки,
г) флаг,
д) самоназвание Россия,
е) пельмени,
а теперь вот и борщ; а также тыкал русскому народу претензию, что он - финн, и до 18 века говорил по-татарски, и что суп его, щи, состоит из жидкой воды да чахлой капусты, вот и ешьте свою похлебку, кацапы, а наш борщ не замайте.

На фоне этих важнейших пороков русского народа как-то вяло и блекло идет дискуссия о том, может ли врач убивать своих пациентов кулаком и наповал. Дискутируют, но без кровавых глаз и пены изо рта, беседуют цивилизованно, уважают мнение тех, кто считает, что можно, - если пациент какой-то такой попадется. Ну вот такой.

Мало оживления, говорю, в дискуссии на медицинские темы. И то сказать - это ж не колбаса.

---

ВНИМАНИЕ!

2015-09-17 00:50:06 (читать в оригинале)

Школа литературного мастерства Татьяны Толстой и Марии Голованивской объявляет набор на зимний курс, посвященный короткому прозаическому жанру (рассказ, эссе, очерк, пост).

Лекторы, ведущие курсы: Татьяна Толстая, Мария Голованивская, Татьяна Щербина, Сергей Гандлевский, Алена Долецкая, Леонид Клейн, Евгения Пищикова, Евгения Долгинова, Александр Тимофеевский, Фаина Гримберг, Иван Толстой, Елена Пастернак, Лора Белоиван.

Занятия будут проводиться с 23 января 2016 г. по 6 февраля 2016 г. ежедневно.

---

Володя ГЕРАСИМОВ

2015-08-22 17:03:24 (читать в оригинале)

ВОЛОДЯ ГЕРАСИМОВ

Умер Володя Герасимов, во сне, задохнувшись дымом. Восемьдесят лет ему было.

Последний раз я его, наверно, видела лет тридцать назад.

Мы ходили с ним на экскурсию в Коломну – он зарабатывал тем, что водил людей на питерские экскурсии. Ему все равно было, куда идти, он знал все. На этот раз пошли в Коломну.

Мама, сестра Катя, сестра Оля, сестра Наташа, еще кто-то, через тридцать лет уже не помнишь лиц, помнишь только промозглую сырость позднего октября, холод сквозь подошвы, эх, надо было сапоги теплые, надо было перчатки. Небо ровно серое, угроза первого снега, но нет, первый снег, как известно, выпадает 7 ноября, чтобы отвратительный день стал еще горше и тоскливей. А сейчас просто простудный, короткий октябрьский день.

У Герасимова лицо темно-желтое, словно загорелое. Но Володя на юг не ездил, это «печеночный загар». Герасимов – алкоголик. Он пьет всегда, пьет с утра понемногу, пьет весь день и никогда не бывает пьяным. «У меня – алкогольная недостаточность», - говорит Володя, останавливаясь у магазина, чтобы взять еще чекушку. Мы терпеливо и скорбно ждем его в сторонке. Вот ведь, так хорошо начали нашу прогулку, а он купил бутылку и пьет из нее – а если он свалится, что мы будем делать?

В скверах, которые мы пересекаем, сторонясь растоптанной, еще жидкой грязи, - уже не лужа, но еще не лед – иногда под ракитами и барбарисами, под голыми их прутьями и ветвями спят пьяницы. На них заскорузлые брюки и страшненькие ботинки, а лиц не видно: укладываясь под кусток, они закрывают лица шапками, так уютнее. Что, если и Герасимов так уляжется?

Но Герасимова алкоголь не берет. Куда-то он не туда идет, алкоголь: Герасимову тепло и хорошо, голова его все такая же ясная, он движется так же ровно и медленно, и так же ровно, спокойно и не повышая голоса рассказывает, рассказывает, рассказывает про все дома, мимо которых мы проходим: тут жил генерал-аншеф такой-то, и было с ним то-то и то-то, а во время революции он бежал, и в его квартире, ставшей коммунальной, поселился Володин приятель – ну, скажем, Петров, и захотел этот Петров наладить и прочистить печку-голландку, сунул руку в дымоход и извлек пачку прекрасно сохранившихся керенок; но мы уже идем мимо следующего дома, и генерал-аншеф перетекает в знаменитого юриста, и Герасимов рассказывает про юриста, и про его квартиру, и про то, как закончилась его блестящая жизнь, а вот в этом доме жила Дельмас, и Блок ждал внизу, когда она спустится; мы жадно смотрим на парадную, загаженную десятилетиями бедности и пролетарского равнодушия. Мы и сами живем в таких парадных, но наши обычные, а эта - таинственная, наши простые, а тут жила Кармен, здесь было «окно, горящее не от одной зари», и сердце захлестывает чужое, давно испарившееся чувство.

«И этот мир тебе — лишь красный облак дыма,
Где что-то жжет, поет, тревожит и горит!»

Каждый рассказ Герасимова – волшебный, каждый эпизод – литературно-историческая миниатюра. Герасимов знает всё. Всё. У него «зеркальная память», энциклопедические знания, умение рассказывать коротко и ёмко. Сергей Довлатов описывает его в своем «Заповеднике» под именем Митрофанова: «Бог одарил его неутолимой жаждой знаний. В нем сочетались безграничная любознательность и феноменальная память. Его ожидала блестящая научная карьера. Митрофанова интересовало все: биология, география, теория поля, чревовещание, филателия, супрематизм, основы дрессировки… Он прочитывал три серьезных книги в день… Триумфально кончил школу, легко поступил на филфак… Этими качествами натура Митрофанова целиком и полностью исчерпывалась. Другими качествами Митрофанов не обладал. Он родился гением чистого познания… Митрофанов вырос фантастическим лентяем, если можно назвать лентяем человека, прочитавшего десять тысяч книг. Митрофанов не умывался, не брился, не посещал ленинских субботников. Не возвращал долгов и не зашнуровывал ботинок. Надевать кепку он ленился. Он просто клал ее на голову.»

Герасимов-Митрофанов – человек-губка, он впитывает всемирные знания низачем, просто так. У него четыре пропуска в Публичную библиотеку, и все поддельные. Ему надо знать, и знания его не переполняют. С ним невозможно играть в викторины, ему нельзя участвовать в телепередаче «Что? Где? Когда?», потому что Герасимов знает и что, и где, и когда. «А что в этом доме, Володя? Почему вы его пропустили?» - «Ай, там ничего интересного. Построен в таком-то году, владельцем был такой-то, после 17-го года на втором этаже располагалось то-то, свернем вот сюда…»

Холодно, лицо мерзнет. Ветер несильный, но противный, скоро сумерки. Герасимов останавливается на углу, деликатно пристраивается под сенью водосточной трубы, достает свою чекушку, выпивает. Нам – маме, сестре Кате, сестре Оле, сестре Наташе, мне и еще кому-то, чьи лица стерты временем, тоже хочется выпить, но это как-то неудобно, прямо на улице, это как-то неправильно, да и закусить ведь нечем? Сестра Катя узнает в прохожем какого-то своего знакомого, кидается к нему: давно не видела! Они болтают, Герасимов деликатно пережидает. Нам перед Володей неудобно, мы говорим: она сейчас, она быстро. Старый знакомый, а она ведь в Москве живет, не в Питере…

«Да, это Митя Квасов, сын Раисы Львовны Берг, - ровно и неспешно, словно читая по книге, говорит Герасимов. – Раиса Львовна в таком-то году…»

Нет такого на свете, чего бы не знал Володя Герасимов! Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый. Античность? – легко. Год за годом, человек за человеком, лицо за лицом, - время раскрывается как коробочка, как сложная конструкция из вееров и ставен, как бесконечная анфилада нескончаемых дверей. Мы пригвождены и заколдованы, вот только ноги, кажется, отвалятся от холода. Темно. Мы устали. Только Герасимов ровно бодр, невидимо пьян, любезен, неутомим, и еще немного пожелтел. Мы бредем по набережной Фонтанки к Герасимову домой, где нас ждет, за накрытым столом, терпеливая Володина жена.

Герасимов живет в квартире, когда-то принадлежавшей барону Корфу. Теперь это коммуналка, из которой почти все уже выехали, очереди ждет и Герасимов. Большая, темная, странная, с толстенными стенами. Снаряд такие стены не пробьет – он и не пробил, когда тут бомбили. По мере того, как выезжают другие жильцы и освобождаются их комнаты, Герасимов забирается в их брошенные комнаты и простукивает стены, он уверен, что найдет клад, он уверен, что должна быть потайная комната, чулан ли какой или подсобка, или просто ниша; вот недавно в Питере нашли целую комнату, замурованную сразу после революции, а в ней и одежда, и еда – шоколад и шпроты, и театральные программки. Должен быть живой и тайный ход в прошлое.

На столе – горячая вареная картошка с укропом, миска соленых груздей, сметана, огурцы и новая бутылка водки – теперь и мы выпьем, как люди, тем более, что и мы захватили поллитру с собой, таскали ее по холоду всю дорогу. Мы веселимся, радуемся, чокаемся, ахаем - какая квартира и как тут жил Корф, восхищаемся и пьем, и все еще живы: и мама, и сестра Катя, и сестра Оля, и сестра Наташа.

Желтые обои, неяркий свет, смех и табачный дым. Дым, дым. И все живые. Пусть так все и останется, пусть вечно так и будет. Там и тогда.