Красавица и ЧУДОвище Голосов: 1 Адрес блога: http://beauty-n-beast.livejournal.com/ Добавлен: 2007-11-28 16:53:44 блограйдером Lurk

Четыре сбитых боинга

2014-08-20 15:08:15 (читать в оригинале)

Есть такой закон войны: донесения о вражеских потерях делятся штабом на два, а потом вышестоящим штабом еще на два, а там видно будет.
Потому что.
Есть такой закон войны: если над нашей территорией летела не наша фигня и упала, то к вечеру окажется:
а) фигню метко сбила ПВО;
б) фигню отважно сбили истребители N-ского полка, поднятые в небо по тревоге специально для сбития фигни;
в) фигню небрежно сбили истребители NN-ского полка, летевшие мимо по своим делам;
г) применив солдатскую смекалку, фигню ловко сбили винтовочно-пулеметным огнем из окопов;
д) тем временем, чудом остался жив заходивший на посадку пилот Кожедуб, которого сослепу приняли за немца - и ка-ак влепят ему! - но Кожедуб, везучий, плюхнулся, отряхнулся и пошел морды бить; виновные строго наказаны, включая распустившего руки пилота.
...И пять донесений лягут на стол одновременно.
Назавтра все донесения про упавшую фигню якобы подтвердятся: найдут фигню, что упала на прошлой неделе. А та фигня, что якобы упала вчера, просто нырнула в облако и дальше полетела. Но кому это интересно, за такое медалей не дают.
Все ясно?
В ситуации партизанской войны ХХI века, когда партизанам только в реале приходится туго, зато в медиапространстве они творят чего хотят, делить их официальные заявления и, тем более, "перехваты разговоров" на два, а потом еще на два, бессмысленно. Делить надо сразу нахер.

Потому что есть такой закон партизанской войны: если над территорией партизан летела на недосягаемой высоте какая-то фигня и упала, то буквально через минуту партизаны начнут дружно орать друг другу в телефон: "Это я, это я сделал!" А еще через минуту они раззвонят об этом на весь мир.
И обалдевшую планету ошарашит абсолютно достоверная информация из надежных источников, пожелавших остаться партизанами:
а) фигню сбил лично Стрелок из стрелкового;
б) фигню сбил четкий Моторола метко брошенной моторолой;
в) фигню сбили луганские из кондиционера;
г) фигню сбили русские наемники из комплекса "С-300 000", подаренного Донбассу лично Путиным, о чем свидетельствует золотая табличка на приборной панели и надпись "ХУЙ" на ракете;
д) фигню сбили истребители N-ского полка ВВС РФ, стоявшие в городском парке Горловки; пилотов, капитанов Руслана Асланова и Ивана Иванова срочно вызвали в Кремль для вручения наград.
Кто не понял, повторим: это расскажут сами партизаны.
Справедливости ради, новость про Асланова и Иванова еще через минуту объявят фейком, потому что у России нет нормальных истребителей с вертикальным взлетом.
Но четыре сбитых - вот они, на блюдечке.
Хотя в реале никто из партизан ничего толком не видел и ничего не понял. Но фигня-то вроде бы упала?
Когда упавшая фигня окажется гражданским бортом, партизаны озадаченно почешут репу, погрозят друг другу кулаком и пойдут дальше партизанить. Как и раньше, без зенитного комплекса, без истребителей, с голым задом на ежа.
А добрый сказочник дядя Федя Березин прогонит телегу про Матрицу.
Если вы не понимаете, зачем трепались партизаны - в особенности про комплекс "С-300 000" и истребительный полк ВВС РФ в Горловке (и совсем особенно про Матрицу), - вы дитё малое, прочтите книжку про войну для начала.
Если вы строите какие-то версии про МН-17 на основе партизанского трёпа - даже не сляпанного на коленке в СБУ-ЦРУ-КГБ, а совершенно реального, - вы, простите, идиот. Вам книжки про войну уже не помогут.

Вопросы, жалобы и предложения адресуйте по любому адресу.
Мне надоело учить детей азбуке и лечить идиотов от идиотизма. Я не отвечу.

---

Увидеть Париж и покурить

2014-08-19 18:38:32 (читать в оригинале)

Париж город своеобразный, а уж русские, с их способностью абсолютно невзначай попадать в нелепые истории, просто кладезь баек про него. Например, один мой родственник там слегка заплутал, и только когда третий раз прошел мимо помойки, где валялся приметный уссатый-полосатый матрас, догадался поднять голову и прочесть на табличке, что ходит по Рю Карусель.

А эту байку рассказал за стаканом "Гиннесса" френд, ник которого я запамятовал, а зовут - Женя. Очень приятный молодой человек. Жень, привет, давно не виделись. Попробую воспроизвести, уж больно хорош случай.

- Отправили меня туда на семинар. Я обрадовался: когда еще будет случай увидеть Париж. Правда, по ходу дела выяснилось, что семинар не в самом городе, а в неком шато километров за тридцать. Чтобы народ не разбегался и не отвлекался. Но на месте я узнал: полчаса на автобусе, полчаса на электричке - и ты, считай, в центре.
Договорились с одной коллегой, выкроили полдня свободных - и поехали.
А мы оба курящие, и к концу пути уже очень хотелось по сигаретке.
Выходим из электрички, оглядываемся, и первое что вижу - огромную кучу "бычков" у себя под ногами.
И стену из полицейских вдоль тротуара напротив. Щиты, шлемы, дубинки.
И ни одного хотя бы приблизительно французского лица поблизости.
Я же не знал, что у них в тот день национальный праздник.
Футбольный матч Алжир-Египет.
Гляжу на окурки и понимаю, что тех, кто их тут побросал, уже полицаи свинтили и увезли расстреливать. А где здесь разрешается курить, спросить не у кого совершенно... Стоп, как не у кого? У полицейских. Они должны знать.
Оставляю коллегу на месте, иду к этой стене из щитов и шлемов, думаю, что говорить. Я ведь по-французски знаю ровно одну фразу: "Жё не манж па а сис жур".
Осторожно дергаю за рукав крайнего полицая:
- Эскюзе муа, парле ву'з англе?
Он глядит на меня сквозь забрало очень хмуро и только моргает.
- Парле ву'з альмань?..
- Дойч?
- Я-я!
(Тут Женя выстреливает фразу на немецком, из которой ваш покорный слуга понимает и запоминает только слово "раухе" - курить)
- Да здесь и кури, - добродушно отвечает полицай.
- Прямо здесь?
- Да где угодно. Тут везде можно.
- Данке шён, - говорю я и устремляюсь к коллеге сообщить ей, что сейчас покурим.
И слышу, как у меня за спиной другой полицейский спрашивает этого.
С шикарным сибирским прононсом:
- Ну и чо он от тя хотел?

---

Великие Писатели Земли Русской: мысли вслух обрывками

2014-08-19 05:00:00 (читать в оригинале)

Это так, из рабочего, но вдруг кому интересно.

Когда я была еще девочкой, Л. Н., проиграв на китайском биллиарде 1 000 рублей, пришел и рассказал нам об этом, прибавив, что запродал Каткову "Казаков" и получил эти деньги. И я горько расплакалась.
С.А.Толстая, Дневники

Лев Николаевич Толстой – яркий представитель той русской «помещичьей прозы», что с пушкинских еще времен держалась на честном слове и авторском праве, иначе дворянские гнезда рухнули бы наземь и рассыпались во прах. Миф о богатых от рождения писателях-дворянах, которые, словно маяковские пейзане, «землю попашут – попишут стихи», невероятно живуч, поскольку очень для всех удобен. Он поддерживает образ независимого творца, что взирает на жизнь орлиным глазом с высот горних и на кого угодно задерет хвост, ибо материально не озабочен. И какая разница, с чего Писатель независимый, по причине личного аскетизма или обширного помещичьего землевладения, где крестьяне на Писателя горбатятся: важен результат. Ибо все, что не убивает Писателя, делает его сильнее, а кто сомневается, посмотрите, как об этом говорил Заратустра.

То, что независимость творца просто черта характера, каковая во многом и толкает его на творческий путь, никому не интересно: это, видимо, слишком просто и, главное, обидно для обывателя. То, что даже самым независимым творцам неплохо платили за их сочинения, обидно вдвойне. А уж что творцы годами рвали жилы, «перемывая тонны словесной руды», отнюдь не списывая гениальные творения с потолка или высасывая из пальца, совсем неприятно слышать.

Нежелание знать, как все происходило на самом деле, связано, вероятно, с тем, что средний потребитель новинок коммерческой прозы, надерганных оптом с пиратских сайтов, плохо себя понимает на месте трудяги Мартина Идена, зато на месте фольклорного дауншифтера Льва Толстого - прекрасно.

А действительно удобно, когда все разложено по полочкам: разночинец Чехов «жил в нищете» (прямо так и пишут, честное слово); разночинец Горький вовсе босяковал, и только Советская власть сделала из него уважаемого человека. Ободранный, как липка, потомственный дворянин Достоевский продавал свой труд злодеям-издателям, обдиравшим его все глубже. Лесков служил; Салтыков и Щедрин служили за двоих, один генералом, другой губернатором, умудряясь при этом критиковать действующую власть. Гоголь бедствовал, потому что был тоже против власти, но не умел так ловко устраиваться, как Салтыков и Щедрин. А вот богатенький барин Некрасов отлично знал, кому на Руси жить хорошо; а уж мироед-помещик Тургенев натурально жировал, в потолок поплевывал, и еще имел наглость вызвать на дуэль из охотничьего ружья нашего русского народного графа Толстого, ходившего, как известно, то за плугом, то по бабам, поскольку, значит, был непримиримый борец за все хорошее.

А началось все с Пушкина, который пил-гулял на доходы с имения да с камер-юнкерского жалованья и третировал книгопродавцев, насылая на них стерву-жену, исключительно по личной вредности характера.

В действительности все было совсем не так, как на самом деле, если справиться о доле «доходов с книг» в бюджете означенных авторов, а еще об их положении в тогдашнем литературном, извините за худое слово, истэблишменте и их значимости как, снова пардону просим, медиаперсон.
А еще, по счастью, к "величию" автора это не имеет отношения.

Величие начинается с умения ставить больные вопросы современности самым неудобным для общества манером и способности показывать обществу новые горизонты. Каждый великий в чем-то авангардист, cделавший прорыв, совершивший поступок, неважно, в области формы, содержания или, как Пушкин с Лермонтовым, и того, и другого. Каждый великий сталкивается с непониманием и недоумением, иногда прямым противодействием, вплоть до запрета на профессию в родной стране. Если великому повезет, его расслышат и поймут сразу – но от хулы и шельмования это не защитит, поглядите вон на Толстого.

Что еще объединяет великих: они становятся известны и востребованы при жизни, даже такие неудачливые, как Достоевский. Тот еще напечататься не успел, а уже Некрасов пришел к Белинскому со словами: "Новый Гоголь явился!" и протянул рукопись. Белинский ответил сварливо: "У вас Гоголи-то как грибы растут", но рукопись взял, а назавтра сам просил скорее привести к нему молодого автора. И в Толстого все влюбились с первой же его повести... Если говорят, что великих толком не знали, по достоинству не ценили, мало хвалили – простите, вам врут в глаза. Просто судьба великих была полосатая, а у некоторых и вовсе в клеточку, но из поля зрения читающей и критикующей публики великие не исчезали никогда, разве что входили в моду и выходили из нее, а то совершали неожиданные идейные кульбиты и подвергались за них осуждению. Они взлетали и падали, буквально каждый, их ругательски ругали, им предвещали забвение, но всегда их знали. Вспомним для примера Гоголя, невезучего злостно и трагически, имевшего манеру вдруг на ровном месте, когда ничего не предвещало, с треском проваливаться в продажах – а все равно его помнили, за ним следили, от него чего-то ждали, и как он умер, дождались: то ли со стыда, то ли и правда прозрели в нем главное… Да, посмертная слава великих огромна, но имеет с прижизненной самую прямую связь: будто распрямляется пружина, которую автор много лет нагружал.

Понять масштаб живого Великого Писателя Земли Русской как стихийного бедствия поможет наверное такая деталь: Иоанн Кронштадтский, тогда еще не официально утвержденный святой, а просто чудотворец-любитель, крупный филантроп и модный поп-популист, мог на сон грядущий записать в дневнике просьбу к Богородице: сделай так, милостивая, чтобы еретик граф Лев Толстой не дожил до Рождества… И нечего морщиться на вроде бы неподходящее к пастырю словечко «модный» - оно наиболее точно показывает непростое положение Иоанна Кронштадтского. Не будь он популярен, не будь все время на слуху, помогать обездоленным св.Иоанн смог бы только из скромного личного жалованья, как и делал поначалу, раздаривая его напрочь. Ему повезло стать знаменитым, и он извлекал из этого пользу. И модный писатель Лев Толстой, когда решил за счет гонораров все личные финансовые проблемы, так же относился к своей известности: применял ее во благо другим.

Это были колоссальные фигуры, сейчас такие просто неуместны и найти им аналоги нельзя: легко нынче быть знаменитым, но не удастся иметь значимого влияния на умы. Вас поддержат те, кто дышит с вами в унисон, и только; у вас не получится радикально изменить общественное мнение, ткнув людей носом в больной вопрос. А эти – сгибали всю культуру об колено, и вслед за культурой гнулась страна.

Собственно, к чему здесь могучая фигура св.Иоанна: каждый великий писатель это обычно нравственный авторитет, превозмогающий другие устоявшиеся авторитеты в открытой борьбе. И редко когда он конкурирует с другими писателями, чаще всего его оппоненты – религиозные деятели, политики крайне правого или крайне левого толка и государственные чиновники. Писателю в такой битве титанов дозволено орудовать лишь словом; противная сторона может применить что угодно вплоть до анафемы. Кстати, знаменитое «отлучение Толстого от Церкви» – советское вранье типа «капитан Маринеско, личный враг Гитлера»: де-факто Льва Николаевича крепко обидели, признав всего-то "отпавшим" и временно вывели за скобки, пока не повинится да не попросится назад в лоно... Заставили медведя чижика съесть, чтобы о кровопролитиях и не мечтал.

Но вернемся к авторитетам. Допустим, для Александра III непререкаемым авторитетом был обер-прокурор Священного Синода – прямо хочется написать «прокуратор», - Победоносцев, личность своеобразная и неоднозначная, роль которой в истории России, пожалуй, стоила бы отдельной диссертации. Лев Толстой бился об Победоносцева с переменным успехом то как рыба об лед, то как «Титаник» об айсберг. Сам Победоносцев не скрывал мнения, что на Руси был один только хороший писатель, настоящий патриот, и звали его Ф.М.Достоевский; а еретика Л.Н.Толстого, напрочь лишенного приличных манер и почтительности, стоило бы загнать под инквизиционный трибунал, чтобы ему там влепили епитимью поувесистей, да вот нету у нас инквизиции, не свезло.

За один только совет пощадить убийц своего отца новопомазанный государь император Александр III мог бы сгоряча размазать графа Толстого в манную кашу, и Победоносцев старательно делал вид, будто совсем на царя не давит в этом вопросе, хотя давил дай боже. Но еще царь помнил, как высоко отец ценил талант Толстого, как принимал участие в его судьбе, оберегая от гибели в осажденном Севастополе. И значение Толстого в роли пресловутого нравственного авторитета всероссийских масштабов молодой царь очень хорошо понимал. Хотя, говоря по чести, еще более похоже, что их величество решили: их сиятельство просто временно сбрендили - ничего, авось отойдут и одумаются.

Но смелость прямого высказывания и несовпадение идей с общим вектором тоже не означает величия, какими бы ресурсами ты ни обладал в потенции. Ну, выступил; дальше что? Довольно вспомнить, чего натворил в 1818 году любимец Александра I «государственный безумец» Тимофей фон Бок; и кто бы потом знал Тимотеуса, не опиши его уникальную судьбу заслуженный писатель Эстонской ССР (1971), народный писатель Эстонии (1985), неоднократный соискатель Нобелевской премии по литературе, талантливейший Яан Кросс... Да кто нынче упомнит Кросса, судьба коего сама достойна сильного и умелого пера.
Никто не вспомнит, никто не опишет, забыты намертво.

А придуманные Муму, Холстомер и Каштанка худо-бедно живы в памяти народной; и мчится куда-то птица-тройка; и мирно спит в коробочке подкованная блоха.
И лопух над могилой Базарова вымахал ростом с толстовский развесистый дуб.
И открытая концовка "Дамы с собачкой" пересилит тысячи ярких финалов.
А если вместо Онегина свести с Ленским вдруг Печорина: что бы вышло?
Или прислать к старухе-процентщице Чичикова например.
Теперь извлечем из этой кучи-малы авторов, посмотрим и удивимся: какие разные физиономии. Какие разные личные истории.

Но послушайте, если авторы-титаны не обязаны были выходить из дворян, имевших время хорошо «начитаться» в юности и получить изрядное образование; не обязаны кормиться с поместий, чтобы свободно писать книги; не обязаны вообще ничего никому – откуда они взялись? Неужто это был феномен XIX века, которому повториться не суждено? Или их вознесло на Олимп одно лишь литературное мастерство?

Вот ведь беда какая: к величию не имеет отношения даже то, что мы сейчас зовем «качеством текста», а они называли «отделкой». Великий может быть никудышным словесником, хотя это и дурно, ведь коммерческая проза рассчитана изначально на широкую популярность, а значит, по ее образцу будет складываться текущая норма литературного языка. Но куда страшнее для литературы влияние конторского канцелярита, трибунного официоза и провинциальной манерности. Допустим, Федор Михайлович со Львом Николаевичем изъяснялись на бумаге неровно: местами слабо, местами хорошо, местами блистательно, а потом снова через пень-колоду; во всяком случае они были живые и настоящие. Потом распалась связь времен, и никак из поклонения великим не следует советское засилье прозы равномерно серенькой или эклектично-бурнокипящей, а далее и постсоветское - равномерно серобуромалиновой с финтифлюшками и завитушками. Как нарочно, школьным учителям в ихнем пединституте не объясняют, чем «отделка» Тургенева за шестьсот рублей с листа отличается от Достоевского за сто двадцать пять. И учителя об этом рассказать не могут. Их натаскали только на величие, чтоб ему ни дна ни покрышки. Величие у них по большей части ассоциируется с тяжеловесным косноязычием: экая глыба, матерый человечище. Учителя обожают страдательный залог, нелепые плеоназмы и цветистые метафоры в сочинениях - и ставят за них пятерки. А потом школьники идут в писатели. Ну да ладно, не о том сказ.

Толстой переписывал иные свои тексты по семь-восемь раз, и когда его упрекали в том самом тяжеловесном косноязычии, упирался: извините, у него все слова расставлены как надо, он им верное место старательно искал. Это не мешало Толстому считать за эталон короткой повести «Тамань» Лермонтова, он всем советовал по «Тамани» учиться: и попробуй теперь скажи, что у Льва Николаевича не было вкуса к четко выверенной прозе.
Толстой работал на больших листах бумаги, поделенных вертикально пополам: справа он писал черновик, а левую сторону густо заполнял пометками и исправлениями; набело эту клинопись и криптографию перелицовывала Софья Андреевна, позднее дочь Маша, иногда они вдвоем, а Толстой брал и опять все исчеркивал. Иногда ему сразу казалось хорошо, но чаще плохо; вообще, недоволен собой как автором он был хронически, и мучительное чувство стыда за свои тексты вдруг догоняло и ударяло его всю жизнь – кого-то это напоминает, вы не помните, кого? Угу, Достоевского, который работал совсем иначе: в бешеной спешке и без шансов даже вычитать текст "Преступления" от начала до конца.
И тут напрашивается вывод просто-таки некрасивый.

Прямое отношение к величию имеют только комфортные условия для творчества, и больше ничего. Типический автор классики на удивление неприхотлив, что потомственная босота, что потомственный аристократ: тихий угол, кусок хлеба, перо, бумага и чернила. Дайте уже человеку писать спокойно, а история рассудит. Некоторых авторов напрямую спонсирует власть, сажая их на все готовое в тюрьму: благодаря этому мы имеем целый спектр культовых творений разной степени одаренности, от «Дон-Кихота» до «Майн Кампф».

Классик проживет без семьи, без дома, не оставит потомков, и лопух будет расти над его могилой, но кто-то должен ему обустроить работу над текстом – поскольку дело это донельзя муторное. Сам творческий акт может занимать время до смешного незначительное: я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты. А дальше начинается кропотливая упаковка смысла в буквы.

Конечно, лучшей обстановки для такой работы, чем родовое поместье, то самое дворянское гнездо, казалось бы, не придумаешь.
Но если гнездо досталось тебе растрепанным и шатким, а сам ты сущий валенок, пускай с амбицией, значит, либо в один прекрасный день ты пустишь амбицию в ход и примешься впахивать, как крепостной – не имея гарантий на богатый урожай, положившись на судьбу-индейку, - либо валенком и помрешь, переложив долги на плечи детей, да коли будут еще дети.

Классики всех стран и народов много и напряженно работали. И уж вся классическая русская проза однозначно сделана кем угодно, только не непризнанными гениями, возлежащими на диванах и плюющими в потолок, ожидая, когда величие свалится на них с чердака.
А Великие Писатели из великих трудяг выросли уже в процессе.

---

Наш кросавчег :)

2014-08-18 06:44:53 (читать в оригинале)

Отставной советский офицер и временно отошедший от дел писатель-фантаст Федор Березин, замминистра обороны ДНР, всегда любил дурака валять, ему без этого жить кажется скучно.
Я с трудом выношу такую клоунаду, она мне просто не нравится. Эстетически. Устаю я от нее. Ну пора уже повзрослеть, сколько можно.
Но должен признать, на месте Феди и в его обстоятельствах повел бы себя с журналистом "Новой" точно так же. Если не хуже. Да с любым вообще журналистом.


— Так где ваша родина?
— Моя родина?.. Матрица — моя родина! Что вы меня сбиваете?

Только я бы у ребят танк на вечер одолжил, чтобы подъехать к кафе в образе буйного и развеселого чудилы.
А нету танка - пришел бы пешком и в одиночку: тихий и застенчивый псих. Это еще страшнее.
Вы посмотрите, что Федя сделал: он _ничего_ не сказал, оставил впечатление полного неадеквата и спокойно продолжил ужин.
Теперь сравните, как себя вели в похожих ситуациях полевые командиры всех времен и народов. Они гнали пургу, наводили тень на плетень, уверяли, что их поддерживает вся прогрессивная общественность США и СССР, а также ZOG и Сириус, обещали победить уже завтра - и спокойно шли ужинать.
У них не было других вариантов просто. Не рассказывать же, как все обстоит в реальности. Болтун - находка для шпиона.
А прогрессивная общественность, ZOG и Сириус офигевали: блин, да это сумасшедшие, и что с ними делать?..
Короче, нормально, Федор.

---

Поддержи отечественного производителя

2014-08-17 13:15:35 (читать в оригинале)

С двух до трех ночи все цепные псы извелись прямо - лаяли и лаяли. Так бывает, если в деревню заходит особо наглый зверь, а фиг его возьмешь. Когда зарычал и начал биться головой об стену соседский Мухтар, проснулась и навострила уши милая девочка кавказская овчарочка Эммочка с пушистым хвостиком. И запросилась на улицу. Сначала как-то неконкретно, а потом все уверенней.
На улице стоял туман, было мокро.
Оснащенная светящимся ошейником и проводником при налобном фонаре, псука резво потянула на поле и там взяла след. Псуку отстегнули - и она рванула к реке.
Грохот, с которым хорошо раскочегаренная маленькая кавказская овчарочка вламывается в подлесок, страшен. Услыхав его впервые, я был уверен, что назад вернется в лучшем случае одноглазая собака, а в худшем еще и беззубая. Невольно вспомнил легенды про русских псовых борзых, которые, преследуя добычу, якобы не успевают отвернуть от внезапного дерева и расшибаются об родные осины в лепешку насмерть.
Бред, конечно. Но эта, которая тоже в некотором смысле борзая, - не отворачивает. Она сворачивает. Все на своем пути. Сейчас я привык, конечно.
Пять минут она разносила в клочья прибрежные заросли, иногда смачно взлаивая. Потом выбежала на заливной луг и чего-то нагавкала через реку коллегам из "нового поселка".
Потом я спросил в туман:
- Ну, зюка хочет баранку?
Из тумана выбежали два горящих глаза и мигающее красным кольцо: зрелище на уровне экранизации Стивена Кинга, из тех романов, когда автор бросил квасить и принялся нюхать. Welcome to my nightmare. Монстр схрумкал честно заработанную "сушку горчичную" производства компании "Волжский пекарь". И мы пошли домой.
Кто-то еще вякнул раз-другой по инерции, а после тишина настала восхитительная, просто восхитительная.
А вы говорите, пармезан.
Пармезан ей никуда.
Только сушки и баранки, только хардкор.
И живые хищники позавидуют мертвым.