С какой-то стати в истории внедрилась «аксиома» о неком многовековом научно-техническом отставании Руси от Запада. Хотя при этом забывается, что термин «наука» в разные времена понимался различно. И долгое время вся европейская «наука» сводилась к пустой схоластике и запутанной юриспруденции, которые россиянам и задаром были не нужны. Раньше других дисциплин на Западе стала развиваться только астрономия — она стала «побочным продуктом» астрологии. Кое-какие достижения были и в медицине. Да и то ученые, позволившие себе эти изыскания, рисковали попасть на костер или подвергнуться преследованиям, как Сервет, Везалий, Бруно, Коперник, Кеплер, Бруно, Галилей.


На самом же деле то, что мы с вами сейчас именуем наукой, зародилось только в середине XVII в.! Причем чистейшей воды легендой являются теории, будто это было связано с «буржуазными революциями» и рождением капитализма. Наоборот, рывок произошел в странах абсолютизма. Где богатые аристократы спонсировали ученых для собственных развлечений. Стимул к прогрессу машинной техники дал... театр. В помпезных придворных постановках считалось шиком, чтобы сцена оборудовалась хитрыми механизмами, ездили колесницы «богов», открывались раковины с полуголыми «нимфами», для чего и привлекали изобретателей. При строительстве фонтанов вдруг выяснилось, что вода не может подняться выше определенной высоты. Откуда последовали опыты Торричелли, Паскаля — и родилась гидродинамика. А побочное открытие «торричеллиевой пустоты», вакуума, впервые опровергло авторитет Аристотеля, утверждавшего, что «природа не терпит пустоты». Придворная мода на азартные игры породила заказ — вычислить вероятность выигрыша. И возникла теория вероятностей... Ну а математику преподавали в иезуитских колледжах, должности профессоров хорошо оплачивались. В борьбе за эти должности кандидаты старались доказать свой профессионализм — и в один прекрасный день перешагнули рамки математики Евклида.

Но нужно учесть и то, что никакого практического значения европейская наука еще не имела. Она оставалась уделом горсточки энтузиастов. Британский философ Бертран Рассел писал впоследствии, что если бы в XVII в. было убито в детстве 100 ученых, то современный мир не существовал бы. Хотя, скорее, даже не 100, а 15—20. Их были единицы. Галилей, Кардано, Тарталья, Бесон, Ферма, Торричелли, Декарт, Паскаль, Кавальери, Гюйгенс, Роберваль, Дезарг, Виет... Эксперименты производились кустарно — допустим, Паскаль приглашал в свидетели городских кюре и учителя, и они шли на гору смотреть, останется ли ртуть в трубке на прежней высоте. О результатах сообщали по переписке, связующим центром переписки всех европейских ученых стал по своей инициативе монах Мерсенн. И больше внимания тогдашние деятели науки уделяли поиску не открытий и истин, а богатых и знатных покровителей.

Широкую известность получали разве что труды гуманитариев-философов. Во Франции, например, были популярны идеи Монтеня, сводившего смысл жизни к эгоизму и отрицавшего нравственные идеалы: «Я живу со дня на день, и, говоря по совести, живу только для себя». Бэкон внедрил европейцам катастрофическую мысль, будто наука должна дать человеку власть над природой. Вершиной подобной галиматьи стали теории Баруха Спинозы, голландского еврея, притворно крещенного, но ставившего себя «вне вероисповедания». Он объявлял, что «мир может быть познан геометрическим методом», вообще отрицал градации добра и зла, психологию сводил к «природным силам», а ключ к решению всех проблем видел в «просвещении». И если Россия «отстала», не зная подобных теорий, то много ли она от этого потеряла?

Но моральному облику европейской цивилизации такие учения и впрямь соответствовали. Особенно заметно это было во Франции, которая выдвигалась на роль культурного и политического центра Европы. Ее особенностями стали ярко выраженный индивидуализм, погоня за удовольствиями и полнейшая распущенность. Посол Тосканы доносил: «Франция — это настоящий бордель». На сексе здесь было замешано все — быт, карьера, искусство, политика. Для простолюдина уступить дочь для забавы дворянину считалось не только нормальным, но и выгодным — если не забудет заплатить. А у дворян отнюдь не считалось зазорным откровенно продавать дочерей вельможам (только цена отличалась от простолюдинок). Ну а те, кто прорвался в высший свет, предавались своим желаниям в открытую. Аббат Рино описывал типичные приемы светских дам: «Большинство держит в руках молитвенники, носящие на их языке название «сокровищ», но содержащие не молитвы, а неприличные рисунки и речи». Действовали разные системы «сигнализации». Например, короткие локоны на висках назывались «кавалеристами», длинные, спускающиеся до плеч — «мальчиками», показывая, какого партнера предпочитает дама.

Был и язык шелковых бантиков, имеющих «свои названия и значения, судя по цвету и месту, где они приколоты... перемещаемые в известном порядке, они без слов объявляют избраннику: «вы мне нравитесь», «я вас люблю», «следуйте за мной», «я ваша». Позже подобную роль стали играть мушки, но в середине XVII в. их использовали только для того, «чтобы обратить общее внимание на особо красивые части своего тела. Их налепляют на лицо, шею, спину, грудь и даже на кончики грудей». То есть просто оголить соски для соблазна мужчины оказывалось уже недостаточно, требовалось дополнительно привлечь к ним внимание. Впрочем, тогдашние моды преднамеренно выставляли прелести напоказ — декольте углублялись настолько, чтобы открывать не только верх бюста, но и часть околососкового кружка. Хотя критерии красоты очень отличались от нынешних — ценились женщины полные, рыхлые, расплывшиеся. Поэтому бедра специально расширяли фижмами — юбками на металлическом каркасе, который пристегивался к телу ремнями.

Еще одной особенностью французской знати была страсть к интригам и заговорам, участники коих нередко искали поддержку у внешних врагов. Но во Франции это не считалось «изменой родине», входило в число дворянских «свобод». Иногда для острастки казнили какую-нибудь мелочь, но высших вельмож не трогали. И для них заговоры становились острой, но практически безопасной игрой. Как и для дам, которые в дополнение к разврату искали новые развлечения и становились «ударной силой» всяких закулисных дел. Прижать самовольство и анархию вельмож сумел только Ришелье, но после его смерти они снова подняли головы. А вокруг трона собралась целая свора «принцев крови» — алчных, эгоистичных, ничего не желающих знать, кроме собственных выгод и апломба.

О, это были фигуры весьма примечательные. Дядя короля Гастон Орлеанский, дурак и трус, всегда закладывавший своих соратников по заговорам. Отличный полководец Конде из рода Бурбонов — выступавший предводителем гугенотов, но на деле безбожник, распутник и редкий циник. Его сестренка, по мужу герцогиня де Лонгвилль — ее хобби было брать «шефство» над неопытными юношами и девушками, попадающими ко двору, затаскивать к себе в спальню и обучать любовным наукам вплоть до крайних «изысков». Принц Конти, родившийся горбуном. Но ведь переспать с горбатым тоже было «изыском», и от желающих отбоя не было. Тем более что он не обманывал ожиданий и славился жеребцовской энергией. По этой части с ним мог поспорить разве что принц Гонди. Он пошел по линии церковной карьеры, в возрасте 9 лет получил 2 аббатства, в 14 стал каноником собора Парижской Богоматери, а потом для него выпросили у папы «виртуальный» сан архиепископа Коринфского — без реальной должности. Гонди имел привычку содержать 3-4 знатных любовницы и развлекаться с ними единовременно, в групповушках. Всю эту компанию дополняли бастарды Генриха IV принцы Вандомские, Бофоры, Буйонны. И каждого окружала толпа прихлебателей-дворян.

В общем, образовался неслабый клубок потенциальных междоусобиц. И взрыв произошел все в том же «бунташном» 1648 г., когда полыхали восстания в Англии, Москве, на Украине. Тридцатилетняя война заканчивалась, но Франция продолжала борьбу с Испанией. А финансовое состояние дошло до ручки. Доходы казны составляли 12 млн. ливров при расходах 200 млн. Недостачу покрывали внутренними займами — и только годовые проценты к выплате достигли 20 млн. Их стали выдавать с задержками, вместо денег навязывали ценные бумаги будущих займов. Заключались соглашения с банкирами. Им отдавали на откуп статьи грядущих доходов, и вливания от банкиров достигли 80% бюджета.

Бунты в провинциях не прекращались, но на них почти не обращали внимания. Считалось, что обойдется, пока «молчит большой зверь» — Париж. Самый многолюдный город баловали, опасались затрагивать его интересы. Но в 1648 г. казна зашла в тупик, доходы за следующие 3 года оказались уже «съеденными». И правительству пришлось взяться за Париж. Мазарини и его ставленник Партичелли стали выискивать новые источники доходов. Раскопали забытый старый эдикт о запрете строить дома в зоне 400 м от городских стен, предложив «нарушителям» платить дополнительный налог. Придумали налог на зажиточных граждан, повысили пошлины на ввоз товаров в столицу. А 12 должностей докладчиков парламента решили разделить, чтобы их стало 24 — и новые должности продать.

Во Франции парламенты Парижа и провинций были не законодательными, а судебными органами. Должности в них покупались. И вместе с нерегулярным жалованьем давали доход от судебных дел, «дворянство мантии», освобождение от налогов. Чем и пользовались парламентарии, организуя «крыши» для торговли и ростовщичества. Но парламент обладал важной прерогативой — регистрировать правительственные акты. И мог не зарегистрировать, если они не соответствовали законам. Чем тоже пользовался, если был недоволен решениями властей. Теперь же нововведения прямо касались кармана парламентариев — поскольку они-то и были богатыми гражданами, домовладельцами, а учреждение новых должностей обесценивало старые. К тому же судейским вскружили головы успехи британского парламента в борьбе с королем, подмывало показать, что и они «не твари дрожащие, а право имеют».

И парламент под предводительством президента Моле и оппозиционера Брусселя поднял бучу. Предложения провалил и выработал требования из 27 статей. По примеру Англии предъявил претензии на контроль над финансами, требовал уменьшить налоги, запретить разделение должностей, запретить отстранять чиновников от должности королевскими указами, не арестовывать их без суда. И созвать «палату правосудия» для расследования «злоупотреблений» (что было смешно — во Франции парламентарии сами являлись судейскими и чиновниками и были крепко повязаны во всех злоупотреблениях, им пришлось бы судить самих себя). В Лувр направилась манифестация, и королева вынуждена была подписать статьи.

Выполнять которые она не собиралась, да и не могла. Денег-то не было. И вскоре правительству пришлось пойти на еще более непопулярный шаг. Объявить о своем банкротстве. Все прежние займы аннулировались. С неопределенным обещанием, что проценты по ним будут выплачены когда-нибудь «позже». Парижские рантье, вложившие средства в государственные облигации, взвыли. И парламент, пользуясь общими настроениями, перешел в атаку. На короля и его мать в открытую не замахивался, но поднял шум, требуя преследования и наказания откупщиков. (Хотя и это на деле было лишь пропагандистским трюком для разжигания смуты, потому что в делах откупщиков участвовало 2/3 парламентариев).

А в это время Конде одержал победу над испанцами, его войско возвращалось в Париж. Правительство сочло, что сможет опереться на военную силу, и решило пугануть оппозицию. Три главных смутьяна во главе с Брусселем были арестованы. Но такой шаг принес не успокоение, а напротив, стал искрой общего бунта. Париж восстал, начал строить баррикады. Гвардейцев, посланных навести порядок, толпа прогнала градом камней. Чтобы угомонить парижан, королева и Мазарини выпустили арестованных, но уже не помогло. Город продолжал бушевать. Так началась смута, получившая название «Фронда» (праща).

Правда, против первой ее вспышки власть нашла действенные средства. Двор попросту собрал пожитки и выехал в Сен-Жермен. Парижане не придали этому значения — привыкли, что короли часто выезжают в свои резиденции. Но за городом Анна Австрийская встретилась с армией Конде и обратилась к ней, объявив, что вместе с сыном-королем отдается под защиту войска. Военных это тронуло, чрезвычайно понравилось самому Конде. И столица очутилась в осаде. Однако и такой поворот парижане восприняли легкомысленно. Разбуянились пуще прежнего. Парламент нашел старое постановление, изданное после падения временщика Кончини, о запрете иностранцам входить в правительство, и объявил вне закона Мазарини. Требовал освободить всех заключенных. В бунте объединились чернь, дворяне, чиновники. Примкнул и принц Гонди, начал формировать армию и обратился за поддержкой к Испании. Сторонников короля избивали, дома грабили, разоряли даже могилы.

Вслед за Парижем тут же взбунтовались провинции — Прованс, Гиень, Нормандия, Пуату. Бордо восстал как бы уже «по привычке» — это был очень богатый город, освобожденный от ряда налогов, но его постоянно раздирала грызня между губернатором и местным парламентом, сказывалась и близость Испании, и за 50 лет в нем было 160 мятежей. В Руане восстание возглавил герцог де Лонгвилль, стал собирать ополчение. Губернатор Нуармутье перекинулся на сторону Испании. Герцог Буйонн взбунтовался из-за личной обиды — за то, что у него отобрали Седан. Маршал Тюренн кочевряжился, предлагая услуги обеим сторонам, но Мазарини сумел перекупить его.

А Конде разорял окрестности столицы, его разъезды грабили пригороды, а попавшихся в их руки парижан топили в Сене. И положение постепенно менялось. Значительная часть Парижа жила обслуживанием королевского двора и отирающихся при нем дворян. При долгом отсутствии главного источника доходов столичные жители стали разоряться. Шло наведение порядка в провинциях. Армия д’Аркура выступила на Руан, сбродные отряды Лонгвилля были разгромлены, пленных перевешали. Губернатор Эпернон блокировал мятежный Бордо, разбил горожан и договорился о замирении на условиях амнистии и уменьшения налогов.

И как раз в этот момент произошло беспрецедентное событие в Англии — казнь короля. Во Франции она аукнулась самым непосредственным образом. Королева и юный Людовик сочли это предостережением для себя, отвергли любые переговоры с парламентом. Войска Конде установили плотную блокаду Парижа, там начался голод. А фрондеры раскололись. Самых буйных вдохновил британский пример, они уже предвкушали, как отправят на плаху Анну Австрийскую, ударились в грабежи и насилия. Но более состоятельных и осторожных эти бесчинства напугали. Докатиться до английского беспредела им не хотелось. И дворяне, купцы, парламентарии начали перебегать в Сен-Жермен.

Отрезвлению способствовали и успехи в войне с Испанией. Полки Дюплесси-Пралена и немецкие наемники Эрлаха перешли в наступление на севере, д'Аркур одержал победу под Суассоном. Надежды парижан на помощь извне растаяли, и они выразили готовность покориться. Как было принято во Франции, высокородных бунтовщиков не только простили, но и щедро приплатили. Нуармутье, перекинувшийся от испанцев обратно, получил 150 тыс., де Ламотт — 200 тыс., Эльбеф — 300 тыс., Лонгвилль — 700 тыс. Парламенту Мазарини пообещал не беспокоить его и не задолжать слишком много. И в августе 1649 г. двор вернулся в Париж, причем толпы горожан радостно приветствовали своих короля и королеву.

Представители Фронды герцог де Бофор и Поль де Гонди допущены к руке короля Людовика XIV
Казнь Карла I вогнала в шок не только Анну Австрийскую и Алексея Михайловича, а всю Европу. Она вообще сделала Британию страной «нон грата», исключила из тогдашнего «цивилизованного мира». Дипломатов революционной Англии отказывались принимать, сторонились как убийц, двоих прикончили на дуэлях. Ну а в самой Британии расправа над Карлом политического разброда ничуть не прекратила. Радикалы, провозгласившие республику, так и не могли определиться, что это должно означать? Гаррингтон толковал об идеальном «государстве мудрецов», описанном у Платона, Лилберн — о восстановлении древнесаксонских законов, лидер диггеров Уинстенли требовал уравнять не только права людей, но и собственность, а Гаррисон доказывал скорое пришествие Христа, а значит, земные власти должны только дождаться Его, чтобы передать полномочия.

Тем временем развал углублялся. Опять отложилась Шотландия, возмущенная тем, как англичане обошлись с королем и пресвитерианским парламентом. Республику шотландцы не признали и провозгласили бежавшего к ним наследника Карла II королем Англии, Шотландии и Ирландии. И оставалась нерешенной задача, которую в свое время так и не позволили выполнить покойному королю — усмирение восставшей Ирландии. Причем оказалось, что пока в Англии бушевала гражданская война, ирландцы-католики вполне сумели найти общий язык с роялистскими гарнизонами крепостей. Поняв, что англикане все же лучше, чем фанатики-пуритане. И Кромвель решил направить армию в Ирландию. Но точно так же, как и при попытке пресвитерианского парламента послать туда полки, они забузили и отказались. Только теперь их возмущали не индепенденты, а левеллеры. Войска опять шумели, что их преднамеренно хотят удалить из Англии, что сперва надо решить проблемы гражданского устройства. Совет армии вырабатывал очередные петиции.

Но если в прошлой аналогичной ситуации спор выиграла армия, то теперь Кромвель повел себя совсем не так, как пресвитериане. Культ его личности был высок, многие воинские части, несмотря на колебания, сохранили ему верность. И этими частями он ударил по полкам, проявившим брожение. Арестовал и разогнал оппозиционеров. Суровыми карами вплоть до расстрелов восстановил дисциплину. Распорядился, чтобы подавление мятежей отмечалось благодарственными молебнами в церквях. И раздул пропагандистскую кампанию, запугивая народ «католической угрозой» со стороны ирландцев и Карла II. Себя Кромвель назначил главнокомандующим карательной экспедицией и объявил ее «крестовым походом». В послании ирландскому духовенству он писал: «Вы — часть Антихриста, царство которого, как ясно сказано в Священном Писании, должно лежать в крови, и вскоре все вы должны будете пить кровь; даже остатки в чаше гнева и ярости Бога будут влиты в вас».

В общем-то исход войны определился еще до прибытия Кромвеля в Ирландию. Когда туда был переброшен первый корпус Джонса, он в августе 1649 г. в Рэзмайнесе встретился с ирландским войском Батлера и разгромил его. После чего ирландцы с роялистами рассыпались на мелкие отряды и перешли к партизанским действиям или засели по крепостям. Но в сентябре явился Кромвель — и по жестокости превзошел все, что вытворяли англичане в прежних войнах. Он повел войну на полное истребление ирландцев, обещая солдатам «освободившиеся» земли. Осадил крепость Дрогеда. Ее комендант Эстон, как и солдаты гарнизона, были не католиками, а англичанами-протестантами, служившими тут еще с дореволюционных времен. Тем не менее Кромвель запретил щадить кого бы то ни было. После недели боев Дрогеду взяли, учинив резню защитников и жителей. Последние 200 человек капитулировали, но все были казнены.

То же самое случилось с крепостями Дендала, Треш. В октябре войска Кромвеля подступили к Вэксфорду. Захватили его благодаря предательству перебежчика, и более 2 тыс. человек, включая все мирное население, было предано смерти, а город спалили. Продвигаясь от Дублина на юг, армия оставляла за собой пустыню. Уничтожали всех «еретиков» без различия пола и возраста. Сжигали, согнав в сараи, расстреливали картечью, топили в реках, выстраивали в очереди к плахам и рубили головы. Разве что не насиловали — это было страшным преступлением против «пуританской морали». В отличие от грабежа. Ведь обогащение считалось «богоугодным» делом. Да и Кромвель целенаправленно поощрял мародерство. Так что обобрать до нитки толпу баб, детей и стариков, а потом перерезать им глотки было не преступлением, а доблестью. Особенно жутким расправам подвергались священники, монахи, монахини. Над ними «святые» сперва издевались, изобретая изощренные виды мучений и смерти. Вешали за ноги, распинали, прибивая к церковным воротам, пороли до смерти.

Хотя с военной точки зрения геноцид дал и другой результат. Поняв, что терять им нечего, ирландцы и роялисты стали драться отчаянно. Гарнизоны крепостей Данкэнн и Уотерфорд выдержали осаду и отразили все приступы. А весной 1650 г., когда Кромвель обложил Клоунмел, в армии вспыхнула дизентерия, умерло 2 тыс. солдат. Словом, завязли. Кромвель понял, что триумфов больше не предвидится, сослался на более важные дела и уехал в Англию. Завершать войну пришлось другим — и сделать это удалось все же не апокалипсическими карами, а дипломатией. На юго-западе Ирландии укрепились англичане-роялисты, и с ними сумел установить контакты лорд Брогхил. Эти переговоры вбили клин между католиками и англиканами, у них начались разногласия. И путем сепаратных уступок и частичных амнистий остров кое-как подчинили. Но лавры победителя все равно достались Кромвелю. Ирландия была опустошена дотла, из 1,5 млн. жителей уцелела половина. Многих продали в рабство в Америку. И Кромвель восторженно называл Ирландию «чистым листом бумаги», где можно строить настоящее индепендентское «общество будущего». Впрочем, подобное «строительство» выразилось только в том, что 2/3 ирландской территории раздали английским собственникам.

Ну а если еще раз вернуться к тезису, будто «буржуазные революции» явились стимулом для развития науки и культуры, то достаточно взглянуть на «культуру» революционной Британии. Все иностранцы характеризовали не только Кромвеля, но и остальное правительство как темных неучей. Швед Бонд отмечал: «Это позор, у них нет никого, кто может написать приличную строку на латыни, но слепой Мильтон должен переводить все, что они пожелают, с английского на латинский». Английские дипломаты в официальных документах путали названия государств, городов, договоров. Пуританская церковь и индепендентские «святые» взяли на себя надзор за «нравами». Парламентом был принят «Закон о супружеской неверности», предписывающий смертную казнь обоим согрешившим. И закон этот неуклонно исполнялся.

Что же касается британской «науки», то она развивалась, мягко говоря, «своеобразно». Так, один «ученый» занялся изысканиями, сколько в мире рассеяно чертей — и насчитал 2 222 222 222 222. Они, по мнению пуритан, были всюду. Как писали современники, «миросозерцание индепендентов мрачно и уродливо», «они всегда ходили с постными лицами». И в борьбе с якобы окружающими их «чертями» изгоняли из жизни все «греховное», то есть яркое и веселое. Были запрещены песни, танцы, народные праздники, игры. Даже громкий смех признавался грехом и мог повлечь наказание. «Святые» имели право в любой час дня и ночи зайти в чужой дом для проверки поведения.

А богатейшая культура Англии, достигшая расцвета при Якове I и Карле I, была сметена начисто. Разрушались церкви, варварски уничтожалось убранство, алтари, иконы. Сжигались и светские картины, разбивались статуи. Музыку объявили «языческой», композиторов заставляли публично отречься от нее, жгли ноты, ломали инструменты. Погибло и великое искусство шекспировского театра. Протестантский парламент запретил «публичные сценические представления», этому было посвящено несколько декретов. Преследования обрушились на всех, кто был связан с театром: актеров, сценаристов, организаторов представлений. Кто сумел, бежали за границу. Ну а единственным значительным произведением пуританской культуры стал «Потерянный рай» Мильтона. О котором очень точно подметил Белинский: «Того не подозревая, он в лице своего гордого и мрачного сатаны написал апофеозу восстания против авторитета, хотя и думал сделать совершенно другое». Пожалуй, добавить тут нечего.

В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. XIII «Бунташная» Франция

В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. I Эпоха авантюристов
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. II На границах тревожно.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. III Государь Алексей Михайлович
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. IV Москва Златоглавая.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл V Дела церковные и мирские.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл VI Богдан Хмельницкий.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл VII Европа в огне.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл VIII «Бунташная» Англия.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. IX Мятеж и закон.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. X «Край и конец Земли Сибирской»
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. XI За веру и волю!
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. XII Империи великие и не очень.

Чтай ещё:

Англия - самое кровожадное государство в истории человечества
Капитализм - история большого грабежа. Английский образец


ertata

Важные события происходили в середине XVII в. и в других уголках земли. В Китае полыхала такая война, что битвы Тридцатилетней показались бы тут мелкими стычками. Маньчжуры, захватив Пекин и провозгласив империю Цин, контролировали только север страны. Вне их власти оставались обширные центральные и южные провинции с многолюдными городами, войсками, флотами. То есть для китайцев далеко не все еще было потеряно. Но среди них не было единства. На юге сохранились структуры прежней империи Мин, и знать, чтобы добиться национального сплочения, решила реанимировать оборвавшуюся династию. В Нанкине провозгласили императором одного из князей. Да только вместо сплочения вышло обратное — сразу нашлось несколько других претендентов на трон, вступивших между собой в свары. И среди повстанцев, сокрушивших империю Мин, после гибели их вождя Ли Цзи-чэна тоже произошел раскол. Второй предводитель, Чжан Сянь-чжун, укрепился в Сычуани и продолжал прежнюю политику, круто расправляясь с помещиками, чиновниками, купцами. Другая часть повстанцев, 300 тыс. во главе с Ли Цзинем и Хао Яо-ци, решила объединиться с минцами.


А маньчжурский хан Абахай времени не терял. Армию подчинившегося ему китайского полководца У Сань-гуя направил на запад, еще одно войско на восток. Оно взяло крепость Гуйдэ, а возле Великого канала встретилось с дивизией минского генерала Ши Кэ-фа. Потерпев поражение, он засел в г. Яньчжоу. Но штурма отразить не смог. Маньчжуры взяли город, и в течение 10 дней шла резня. Улицы и дворы были завалены трупами, город сожгли. После чего победители повернули на юг, на Нанкин. Новый император оказался тут не очень популярен. Опасаясь, что горожане выдадут его в обмен на милость захватчиков, он бежал со всем двором в Фуцзянь. А нанкинцы встретили маньчжуров за городом на коленях. Ну а в Сычуани террор Чжан Сяньчжуна настроил против него состоятельные слои населения, они стали оказывать поддержку завоевателям. В 1646 г. Чжана сломили, его отряды оттеснили в горы, где повстанцы создали свое «государство» в Гуйчжоу и Юньани.

Однако на р. Янцзы маньчжуры встретили упорное сопротивление. Тут собрал 200 тыс. солдат генерал Пи-го, к нему примкнули бывшие мятежники, ополчение местных племен мань. И сборное войско, получившее название «Тринадцать дивизий», стойко защищало подступы к Хунани. Другую армию собрал ученый и художник Хуан Дао. К тому же у империи Мин нашелся сильный союзник — пираты. А надо сказать, что европейские пираты, приключениями которых мы зачитывались в книжках, были сущими детьми по сравнению с китайскими. У них выдвинулся некий Чжэн Чжи-лун. В юности он работал в португальском Макао, накопил деньжат и купил несколько джонок. Постепенно его флотилия разрослась до 3 тыс. кораблей. Джонки, кстати, были отнюдь не примитивными лодчонками. Они имели прекрасные мореходные качества, преодолевали огромные расстояния, и были джонки водоизмещением до 300—400 т, бравшие на борт сотни людей. Чжэн Чжи-лун, став предводителем пиратов, контролировал всю морскую торговлю на юго-востоке Китая, взимал рэкет с купцов — но одновременно обеспечивал им защиту, ограждал от конкурентов. Его подчиненные захватывали даже крупные и прекрасно вооруженные голландские суда.

Предложив услуги империи Мин, Чжэн Чжи-лун получил чин адмирала и нанес маньчжурам серьезное поражение в Чжэцзяне. Но успехи разожгли его амбиции. Он потребовал, чтобы император усыновил его сына и даровал ему княжеский титул. Это сочли чрезмерным и отказали. Чжэн Чжи-лун обиделся — чем и воспользовались маньчжуры. Пригласили его в Пекин, пообещав титул императора Южного Китая. Он отправился на переговоры, был схвачен и казнен. И Абахай развернул наступление на юг. Восставший Цяньинь был взят после трех месяцев осады, в городе и окрестностях победители перебили 175 тыс. человек. После двух месяцев осады пал г. Цзядан. Художник Хуан Дао оказался плохим полководцем, его разгромили, прорвали фронт, покорили провинцию Чжэнцзян и двинулись на Фуцзянь. Минский император, державший тут свою резиденцию, снова бежал. Единая оборона рухнула, и дальше ее добивали по частям. В провинции Цзянси повстанческие отряды два месяца удерживали г. Ганьчжоу. Маньчжуры взяли его, вырезав 100 тыс. человек, а 10 тыс. женщин помоложе продали в рабство. В провинции Гуандун двое претендентов на престол Мин воевали между собой — пришли маньчжуры и уничтожили обоих. В 1647 г. раздавили и остатки «Тринадцати дивизий».

После этого сохранились лишь разрозненные очаги сопротивления. И Абахай, сочтя Китай уже покоренным, принялся отлаживать его управление. Восстановил ту же систему высоких налогов, которая существовала при династии Мин. Начал конфисковывать земли китайских феодалов в пользу маньчжурской знати и перебежчиков. Но для разоренной страны такие налоги были совершенно непосильными, да и феодалам подобное обращение с их собственностью понравиться никак не могло. И ситуация внезапно изменилась. В 1648 г. вспыхнуло восстание, охватив провинции Гуандун, Цзянси, Чжэцзян, Фуцзянь. Китайские войска будто обрели «второе дыхание», их было не узнать. Под командованием прекрасного военачальника Ли Джи-го они энергично перешли в наступление, освободили значительные территории в провинциях Хунань, Цзянси, Гуйчжоу, Гуанси. Купили пушки у англичан. А пиратов возглавил сын казненного Чжэн Чжи-луна — Чжэн Чэн-гун (в передаче европейцев — Коксинга). Его эскадры блокировали морское побережье, господствовали на р. Янцзы, осуществляли переброски минских отрядов.

У маньчжуров флота не было, и на ходе боевых действий это сказывалось плачевно. Но и у них нашлись неожиданные союзники. Голландцы. В свое время империя Мин отразила их попытки силой захватить монопольную торговлю с Китаем. Португальцы и британцы имели свои базы в этой стране, а Нидерланды — нет, им приходилось довольствоваться островом Тайвань. И они сочли ситуацию подходящей, чтобы «исправить» такое положение. Стали предоставлять маньчжурам корабли для военных операций, поставлять вооружение и боеприпасы. И фронт в Китае стабилизировался.

В глубинах Азии развернулась еще одна война — между Ираном и империей Великих Моголов. Это было огромное государство, которое включало в себя большую часть полуострова Индостан, Афганистан, население ее достигало 100 млн. человек. Император Шах-Джахан провел ряд удачных войн в Индии, покорив на юге царства Ахмеднагар, Биджапур, Голконда. Но не собирался останавливаться на достигнутом и ударил на Персию, отобрав у нее Кандагар. На первый взгляд, силы сторон были несопоставимыми. Империя Моголов имела колоссальные ресурсы и богатства, выставляла полумиллионные армии. Однако качественное соотношение было обратным.

Индийские войска состояли из корпусов феодалов-джагиридов, действовавших почти самостоятельно. В качестве живых «танков» использовались слоны, закованные в броню, с установленными в башенках пушками. Плюс огромные контингенты пехоты. Пехотинец был вооружен лишь копьем, а все обмундирование составляли тюрбан и набедренник. Армия не знала строя, сражалась толпами, и во внутрииндийских конфликтах побеждала, давя противника массой. Но в горах Афганистана огромные обозы джагиридов, бравших на войну дворы, слуг, гаремы, застревали, закупоривая дороги. Слоны и голая пехота мерзли и голодали. А Иран в ходе сражений с Османской империей создал армию по турецкому образцу — с гвардией-куллары наподобие янычар, корпусом стрелков-тюфенгчиев. Поэтому войска Аббаса II нанесли индусам сокрушительное поражение, изгнали из Кандагара и овладели Западным Афганистаном. Восточный остался за Шах-Джаханом — здешние племена приняли его сторону, предпочитая его власть персам.

На морях в данный период безраздельно господствовали голландцы. Из 25 тыс. европейских кораблей им принадлежали 15 тыс. Нидерланды превратились в настоящую морскую, а стало быть, и мировую империю. И своей целью ставили ни больше ни меньше как установление полной монополии на морях. Поэтому пиратствовали даже в мирное время, при случае уничтожая суда, базы и фактории конкурентов. Именно голландцы стали и самыми жестокими колонизаторами. Если, допустим, Испания, покоряя заморские страны, обращала местное население в католицизм и превращала в подданных своего короля, то нидерландским купцам подобное расширение государства не требовалось. Их интересовала только прибыль. А кальвинистские теории «богоизбранности» давали оправдание любым злодеяниям — тот, кто противится голландцам, идет против самого Господа. И ни о каком подданстве туземных народов даже речи не было, их обращали в рабов или истребляли. Так, в Индонезии было уничтожено население островов Банда, Лонтор, Серам, Амгон, Рун. Это считалось допустимым — ведь пряности могут выращивать рабы или голландские колонисты.

Нидерланды процветали. Годовой товарооборот их купцов достигал 100 млн. гульденов, они подмяли под себя почти всю внутриевропейскую торговлю. Действовали рынки, мануфактуры, судоверфи — корабли голландского производства покупали все европейские страны... Впрочем, могущество голландцев страдало серьезными изъянами. В действительности они были всего лишь «морскими возчиками» и посредниками, отчего и наваривали барыши. Амстердам являлся центром не производства, а перераспределения. Стране не хватало своего хлеба, металла, леса — пользовались привозными. А самым губительным фактором стала власть олигархов. Когда в наше время всплывают версии о «заговорах» олигархов, разоряющих Россию, уроки истории заставляют в этом усомниться. Оказывается, что олигархи всегда и везде вели себя подобным образом и в близорукой погоне за сиюминутными выгодами разрушали собственные государства. Так было и в Голландии.

Стяжав огромные богатства, здешние воротилы пошли по пути торгово-ростовщического капитала. Расцвели банки, фондовая биржа. При этом банкиры определяли и политику, выступали кредиторами многих монархов. Вовсю шла утечка капиталов за рубеж, если была возможность их выгодного вложения и увода от налогов. Но развитию собственной промышленности уделялось мало внимания. Технические новинки не внедрялись, производство оставалось крайне консервативным — в этом отношении Нидерланды уже к середине XVII в. отстали от Англии. А уж о положении простонародья вообще говорить не приходилось — все определяла слепая погоня за барышами. Ведь олигархи выступали и законодателями, и работодателями, и поставщиками товаров. В результате Тридцатилетней войны Голландия присоединила ряд территорий Брабанта, Фландрии, Лимбурга, но в составе «свободного» государства они никаких прав не получили. Им присвоили статус, завоеванных «генералитетных земель», принялись обирать и эксплуатировать примерно так же, как колонии. И буржуазные «свободы» на них не распространялись — вплоть до XIX в. крестьяне здесь оставались в полукрепостническом состоянии.

Коренным гражданам Нидерландов тоже жилось не сладко. Крестьяне-фермеры оказались совершенно бесправными, на них перекладывались все государственные расходы, их душили налогами, и они, разоряясь, уходили на мануфактуры. Где было не легче. Из-за взвинчивания цен на товары (в основном привозные), в Голландии была самая высокая в Европе стоимость жизни. А уровень жизни — чуть ли не самым низкий. Оплата труда всячески урезалась. Матросы получали меньше, чем в любом другом флоте. И если стоимость судов, построенных в Нидерландах, была вдвое ниже, чем в Англии, то это достигалось нищенской оплатой труда корабелов. Поэтому и моряки, и мастера охотно нанимались в другие государства, заодно разнося конкурентам голландские географические и технологические секреты.

Условия труда и быта мануфактурных рабочих современники сравнивали то с каторгой, то с «преисподней» — грязные бараки, битком набитые мужчинами, женщинами, детьми, болезни, пьянство, работа на износ. Численность рабочих пополнялась не естественным воспроизводством, а притоком извне. В 1643—1644 гг. в Лейдене произошли первые в истории мануфактурные стачки, дальше они стали обычным явлением. Страну раздирала и политическая грызня. Партия «оранжистов» — офицеров-дворян, сторонников штатгальтеров Оранских, стояла за усиление центральной власти. А партия олигархов, которую возглавили братья Ян и Корнелий де Витт, боялась централизации, как огня. И на любые потуги в этом направлении отвечала воплями о «диктатуре». Война кончилась, услуги Оранского по защите государства вроде уже не требовались, и законодатели взялись ужимать права штатгальтера и урезать финансирование армии.

Однако старые колониальные империи с голландской агрессией не смирились. Правда, они враждовали и между собой, Мадрид все еще не признал суверенитет Португалии, объявлял ее своей взбунтовавшейся провинцией. Но Испании теперь приходилось один на одни бороться с Францией, сосредоточив силы против нее. И португальский король Жоан IV решил вернуть владения, которые оторвали у него Нидерланды, пока его страна боролась за независимость. В 1648 г. он снарядил эскадру, и голландцев вышибли из Анголы и с о. Сан-Томе. После чего Лиссабон направил подкрепления в Бразилию, и там нидерландцев тоже начали теснить.

Еще одна колониальная империя, Британская, пока что была на морях гораздо слабее Нидерландов. Например, в Индонезии англичанам удавалось удерживаться только благодаря союзу с султанами Брунея и Бантама, иначе голландцы разгромили и перебили бы их, как оно и случилось с несколькими факториями. А гражданская война в Британии еще больше подорвала ее конкурентоспособность. Зато англичане успели основательно закрепиться в Северной Америке. В глубь материка продвигались еще мало, но по всему Восточному побережью угнездились колонии Вирджиния, Массачусетс, Нью-Хэмпшир, Коннектикут, Род-Айленд, Вермонт, Мэн, Мэриленд. Пока в метрополии бушевала революция, здешние колонисты вели три собственных войны — с индейцами. Американские поселения «бледнолицых» были уже достаточно многолюдными, прибрежное положение позволяло им связываться друг с другом и получать помощь. И разрозненным местным племенам не удавалось одолеть пришельцев. А для более эффективной борьбы с индейцами колонии объединились в Конфедерацию Новой Англии — первый прообраз будущих Соединенных Штатов.

В Европе в это время начала складываться еще одна империя — «Балтийская». Тогдашние границы Швеции отличались от нынешних. В ее состав еще не входила южная часть Скандинавского полуострова, она принадлежала Дании. Но шведы были хозяевами Финляндии, Эстляндии, северной Латвии, Карелии, русской Ижорской земли. А в войну прихватили балтийские острова, Померанию и ряд других территорий на южном берегу Балтики, завладели устьями судоходных рек Северной Германии, а значит, могли контролировать германскую торговлю. Это лишь разожгло аппетиты Оксеншерны и его «старой партии», они уже нацеливались на дальнейшую экспансию и присматривались, на кого бросить армию — на Данию, Польшу или Россию? Но состояние шведской казны было плачевным, война обошлась дорого. Хотя в общем-то и добычу захватили колоссальную. Но ведь затраты шли за счет государства, а награбленные богатства достались в частные руки генералов, офицеров, солдат. А вместе с тем дворяне, вернувшиеся из континентальной Европы, привезли вкус к роскоши. И теперь голландские купцы везли в Швецию дорогие ткани, мебель, вина, картины, а трофейное золото утекало в их кошельки.

Ну а главным препятствием для проектов канцлера являлась его противница, королева Христина. Тягу подданных к «красивой жизни» она всячески приветствовала и подавала в этом пример. Сама она, между прочим, внешностью не блистала. Была мужеподобной, грубой, очень не любила умываться. Граф Коммэнти доносил в Париж, что «королева небольшого роста, толстая и жирная», носит мужской парик и мужскую обувь, «и если судить по походке, манерам и голосу, то можно биться об заклад, что это не женщина». А руки ее «всегда были так грязны», что люди «затруднялись сказать, красивы они или нет». Все ее внимание было поглощено развлечениями. Балы перемежались охотами, где королева скакала верхом по-мужски и стреляла в оленей, театральные представления сменялись пирами, где придворные сутками подряд обжирались до блевотины и опивались до сваливания под стол. Но в тогдашние европейские нравы это вписывалось — поваляется, очухается и дальше будет пить.

Стокгольм был еще небольшим городом, 30 тыс. населения. Чтобы сделать его «блестящей» столицей и завоевать популярность, Христина переписывалась с учеными, литераторами, сманивала их к себе. При ее дворе обосновались Декарт, Сальмазий, Гроций, Фоссий, поэты, музыканты. И хотя они здесь становились лишь «коллекцией», достопримечательностью ее двора, но получали солидные пенсии, за что и славословили королеву как «северную Минерву», «десятую музу», «дочь полубогов». (Декарту в качестве особой привилегии было разрешено ходить не на все балы и пьянки). Христина щедро жаловала и любимчиков, 8 человек возвела в графское достоинство, 24 в баронское, 428 в дворянское. Хотела учредить в Швеции еще и герцогства, но этого ей не позволил риксдаг.

«Старая партия» настаивала, чтобы королева вышла замуж — авось угомонится, да и интересы государства требовали наследника. Однако она отвергла все варианты брачных союзов, заявив: «Даже самый лучший мужчина не стоит того, чтобы ради него жертвовать собой». Чтобы отвязались, в 1649 г. объявила наследником кузена Карла Густава и решила «для блага народа остаться девственницей». Скорее, впрочем, для собственного блага, чтобы муж не мешал вытворять что хочется. Да и насчет «девства» вряд ли кто обманывался. Все ее разговоры и интересы вертелись вокруг сексуальной темы, и фаворитов у нее было множество: француз де ла Гарди, немцы Штейнберг и Шлиппенбах, датчанин Ульфельдт, поляк Радзиевский, итальянцы Бурделла и Пимонтелли, швед Тотт. Женщин в своем окружении она не терпела, кроме одной, Эббы Спарре, ближайшей наперсницы и тоже любовницы.

В Швеции в этот период настал «век аристократии». Дворяне захватили львиную долю мест в риксроде (государственном совете) и риксдаге (органе сословного представительства). Для широкого образа жизни им требовались средства, и они прижимали купцов, ремесленников. Но Швеция была аграрной страной, в городах жило всего 5 % населения, и основные тяготы пришлись на крестьян. А их положение в разных провинциях было неодинаковым. В Эстляндии и Лифляндии (как и в польской Курляндии) сохранялись самые жестокие в Европе формы крепостного права, только здесь практиковалась розничная торговля людьми. Потому что в XVI в. тут произвели кодификацию права, взяв за основу римское — и крепостных напрямую приравняли к римским рабам. Крепостное право было сохранено и в провинциях, отобранных шведами у Германии и Дании.

Но и положение свободных крестьян ухудшалось. В ходе войны требовалось награждать дворян, из-за затруднений казны приходилось закладывать казенные владения, потом добавилась неуемная щедрость Христины — а в результате большая часть коронных земель перешла в помещичью собственность. Землевладельцы драли за аренду больше половины урожая, все шире вводили барщину, по шведским законам, они обладали и значительной юридической властью над крестьянами: правом суда, правом «домашнего наказания» (т.е. порки), правом сдавать в рекруты. И пошло бегство карельских, русских, финских, эстонских крестьян за рубеж. В Россию, где жизнь была не в пример легче.

В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. XII Империи великие и не очень.


В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. I Эпоха авантюристов
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. II На границах тревожно.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. III Государь Алексей Михайлович
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. IV Москва Златоглавая.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл V Дела церковные и мирские.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл VI Богдан Хмельницкий.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл VII Европа в огне.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл VIII «Бунташная» Англия.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. IX Мятеж и закон.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. X «Край и конец Земли Сибирской»
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. XI За веру и волю!


ertata

Н. Ивасюк. Въезд Богдана Хмельницкого в Киев.

Сначала читай Богдан Хмельницкий.

Восстание на Украине разливалось все шире. На Полтавщине хозяйничали загоны Ганжи, Кривоноса, на Киевщине — Небабы, Нечая, в Подолии — Павлюка, Половьяна, Морозенко. Очаги мятежа стали возникать и в Белоруссии. А войско Хмельницкого пошло на Белую Церковь. Житель российского Стародуба Г.Климов, вернувшийся с Украины, доносил: «Сколько де войска и того сказать не уметь, потому что далее идут, и в который город придут, и тут де у них войско прибывает многое, изо всяких чинов русские люди». А у поляков положение осложнилось тем, что расхворался и умер Владислав IV. Настало «бескоролевье» — традиционный для Речи Посполитой период свар, грызни за трон и анархии. Канцлер Оссолинский в отчаянии обратился к Хмельницкому с просьбой о перемирии. Богдан на переговоры согласился, но реального перемирия не получилось. Крестьянско-казачьи загоны действовали сами по себе, и обуздать их гетман даже не пытался, это было невозможно. Особенно умело оперировал Кривонос. Из разношерстных мятежников он создал подобие войска, была своя артиллерия, с собой возили «гуляй-город», что позволяло быстро окружить лагерь передвижными укреплениями. Отлично была поставлена разведка — лазутчицами и курьерами часто служили женщины. И Кривонос сваливался на врага внезапно, врасплох. Поэтому и поляки, и казаки считали его «характерником» (колдуном).

Не собирался соблюдать никаких перемирий и Вишневецкий. Его каратели, изгнанные с Левобережья, устремились на Подолье и Брацлавщину. Дорога, по которой прошел его отряд, отмечалась сплошной цепочкой пожарищ и трупами, по обочинам вырастали колы с корчащимися телами казненных. Воины Вишневецкого не щадили никого, истребляя всех встречных, и князь заявлял: «О, я накажу изменников так, что и свет не слыхал еще такой кары». Восставший г. Немиров оказал сопротивление. Но его взяли штурмом и уничтожили все население. Баб, детей, стариков сгоняли на площадь, раздевали догола и отдавали палачам.


А Вишневецкий сам распределял для них разные виды умерщвления. Людей распинали, распиливали или разрубали пополам, обливали кипятком и горячей смолой, сажали на кол, сдирали заживо кожу. И князь, получая явное удовольствие от кошмарного зрелища, еще и подзадоривал убийц: «Мучьте их так, чтобы они чувствовали, что умирают».

Впрочем, и шляхте, попавшей в руки повстанцев, пощады не было. Захватив замок или город, поляков резали, их жен и дочерей насиловали. Но если некоторые шляхтянки еще могли спастись, перейдя на положение чьих-то «походных жен», то евреев истребляли подчистую, без различия пола и возраста. Один из современников, еврей Ганновер, описал ужасы, творившиеся на Украине с его соплеменниками. Правда, описал понаслышке, по паническим рассказам беженцев, так что за точность ручаться не приходится. Но в пламени восстания было разгромлено более 700 иудейских общин и погибло 100 тыс. евреев — круглая цифра, разумеется, условная, кто их там считал, перебитых и сумевших бежать? Хотя, с другой стороны, эти цифры говорят и о другом. О том, какие масштабы приняло панское «арендаторство» всего за полвека и как крепко успели насолить пришельцы местному населению. Никто ведь не заставлял притеснять, обирать, унижать религиозные чувства. Теперь все счеты, накопившиеся к панам и их пособникам, выплеснулись наружу. И в стихийном пожаре вместе с угнетателями гибли и невиновные — и поляки, которые сами были бесправными подчиненными какого-нибудь вельможи, и еврейская голытьба, зависимая от богатых откупщиков-соплеменников.

А против Вишневецкого подоспели полки Кривоноса. В боях у Староконстантинова 15—18 июля 1648 г. они одержали верх, 25 июля взяли крепость Бар, и Вишневецкий отступил к г. Збаражу. Современник писал: «По всему Подолью до самой Горыни пылали замки, города, местечки лежали в развалинах, кучи гнивших тел валялись без погребения, пожираемые собаками и хищными птицами; воздух заразился до того, что появились смертельные болезни. Дворяне бежали толпами за Вислу, и ни одной шляхетской души не осталось на Подолье». А повстанческие загоны начали проникать уже и западнее — на Волынь.

Хмельницкий в этих операциях не участвовал. Он переписывался с русскими пограничными воеводами, вел переговоры с Оссолинским и послал на сейм делегацию, заявив весьма умеренные требования: увеличить реестр до 12 тыс. казаков, выплатить жалованье, отменить церковную унию, допустить казачьих представителей к выборам нового короля. И указывал на Яна Казимира, сына покойного Владислава. Несмотря на то, что он был иезуитом, именно с ним многие украинцы связывали надежды обрести «доброго короля». На сейме же голоса разделились. Партия Оссолинского и православного киевского каштеляна Киселя стояла за замирение Украины мягкими мерами, путем частичных уступок, переманивания старшины. Радзивилл признал, что причиной восстания «были грехи наши да угнетение убогих». Другая партия, Вишневецких и Конецпольских, ратовала за беспощадную расправу.

Требование казаков об участии в выборах короля депутатов глубоко возмутило как покушение на собственные права. Еще больше возмутили казачьи пожелания, чтобы паны уравнялись в правах с простой шляхтой, и один лишь король стал главой в государстве. Вскрылись и прежние тайные связи короля с казаками. Это вызвало бурю. Оссолинского хотели объявить изменником, он еле выкрутился, свалив все на Владислава. В итоге Хмельницкому вместо ответа направили гордый ультиматум — повстанцам разойтись по домам, разорвать союз с татарами и выдать главарей. И постановили собирать войско. Но насчет командования сразу возникли разногласия. Кандидатуру Вишневецкого отвергли — а ну как ему потом на престол захочется? Сеймовая анархия расшумелась об опасности «диктатуры», и вместо одного командующего во главе армии поставили «триумвират» из Заславского, Конецпольского и Остророга. Войско, хоть и с проволочками, собралось значительное — 40 тыс. шляхты, магнатов с дружинами. Сопровождали их 200 тыс. вооруженных слуг.

Но никто из трех командующих не был военачальником: один славился ленью и изнеженностью, другой отличался юным возрастом, третий книжной ученостью — Хмельницкий в насмешку прозвал их «перына, дитына и латына». Зато в войско собралось много высокопоставленных персон — 7 воевод, 5 каштелянов, 16 старост. И каждый считал себя не ниже командующих, оспаривал их решения. Знать отправилась на войну, как на пикник. Кичилась друг перед другом богатыми одеждами и вооружением, взяла с собой парадные кареты, возы с лакомствами и винами, роскошные шатры, охотничьих собак, любовниц. Огромный обоз тащился еле-еле. Паны задавали пиры друг другу, а их гайдуки и солдаты сразу пропили полученное жалованье и принялись «подрабатывать» грабежами. Львовский архиепископ писал: «Королевские и шляхетские села опустошены до крайности; люди не в силах терпеть и разбегаются кто куда». Руководство так и не могло прийти к единому мнению, стоит ли все же воевать? Заславский рассуждал — если истребим казаков, то сами окажемся в убытке, кто будет работать на нас? Несколько раз посылали делегации переговорщиков. Те, кто был настроен более решительно, стали переезжать к Вишневецкому — он держался отдельным лагерем и подчиняться «триумвирату» не желал.

Ну а Хмельницкий, получив заносчивый ответ сейма, поднял войска, снова призвал татар Тугай-бея и выступил к г. Староконстантинову. С врагом сошлись под Пилявцами. У Хмельницкого было 40 тыс. казаков и татар и неизвестное количество плохо вооруженных крестьян. Разделяла стороны болотистая р. Иква, через которую вела плотина, занятая казаками. И Богдан задумал хитрость. При помощи местных проводников, знавших тропы в болотах, скрытно отправил на левый берег отряд Кривоноса. А плотину приказал оставить, заманивая врага на правый берег, 11 сентября казаки изобразили отступление. Поляки двинули в преследование несколько полков. Они форсировали реку и доложили, что «берег очищен». А 13 сентября на них обрушились казаки и татары. Неприятельские части стали откатываться назад на плотину. Но по ней открыла убийственный огонь артиллерия Богдана — плотина оказалась заранее пристрелянной. Польское командование, получив донесения об атаке, решило удержать плацдарм за Иквой и направило подкрепления. Новые отряды сталкивались на узкой плотине с отступающими, возникла пробка и мешанина. И схватка перешла в побоище, казаки вырубили всех, не успевших удрать за реку.

А бегущие заразили паникой основной лагерь. В это время на него напал с тыла Кривонос. Некоторые из его бойцов переоделись татарами, и шляхта сочла, что это подошел крымский хан. С воплем «Татары!» все устремились в бегство. Бросали барахло, дорогие доспехи, оружие. Казакам досталось 120.000 возов с припасами, 80 орудий, драгоценностей на 10 млн. злотых. Польская армия, превратившись в беспорядочную толпу, драпала 300 км, до Львова. Только Вишневецкий отступил организованно. Во Львове на пожертвования жителей он нанял солдат для обороны города, но сам не остался — уехал в Варшаву на элекционный сейм.

Хмельницкий, чтобы очистить от поляков всю «русскую землю», разослал своих атаманов по Волыни, Полесью, в Белоруссию — там действовали отряды Михненко, Небабы, Кривошапки. Были взяты Пинск, Туров, Мозырь, Бобруйск, Брест. Сам Богдан подступил ко Львову, осадил его, но удовлетворился откупом в 200 тыс. Казаки были недовольны, что город, суливший массу добычи, уплыл из рук, и гетман повел их на Замостье, где предпринял штурм, оказавшийся неудачным. Поэтому с Замостья тоже взяли выкуп. Дальше Хмельницкий не пошел, остановился табором и вступил с поляками в переговоры, требуя избрания на престол Яна Казимира и ожидая решения сейма.

Западнее лежали чисто польские, католические земли. Серьезной поддержки украинцы там не получили бы. Наоборот, вторжение и погромы католических святынь сплотили бы шляхту и здешнее простонародье. А полустихийное казачье войско запросто могло разложиться, увлекшись грабежами городов — из-за этого Богдан и оставил в покое Львов. Да и его идея о воссоединении с Россией вряд ли еще вызрела окончательно. Хмельницкий был хотя и неопытным, но умным политиком. Понимал, что раз уж он начал восстание, его предстоит каким-то образом закруглить. И имел в виду разные варианты. С одной стороны, завязывал дружбу с Москвой, а с другой, еще не терял надежды по-хорошему договориться с королем. Особенно если тот после разгрома под Пилявцами соблазнится опереться на казаков и прижать магнатов.

6 октября открылся элекционный сейм. Притязания на корону предъявил было Вишневецкий, но его дружно отвергли. Выставлял свою кандидатуру князь Трансильвании Ракоци, а Москва предложила Алексея Михайловича или новорожденного Дмитрия Алексеевича. Конечно, всерьез на их избрание не рассчитывали. Зато о себе заявили красноречиво — ведь еще совсем недавно польский король претендовал на русский престол. Реальных же претендентов было двое. Епископы и магнаты стояли за брата Владислава — Карла. Мелкая шляхта — за Яна Казимира. Этот кандидат воспользовался ситуацией, установил тайные связи с казаками и раздавал щедрые посулы. Хмельницкий клюнул. И грозил, что в случае избрания Карла продолжит наступление. Несомненно, этот фактор сыграл на сейме решающую роль. Разорения своих имений шляхта не хотела. И 7 ноября королем стал Ян Казимир.

Он тут же направил гонцов к Богдану, утвердил его гетманом и предписал отвести войско на Украину. При этом король признавал, что в разыгравшихся событиях виноваты сами поляки, обещал отменить унию и запретить польским частям заходить восточнее Староконстантинова. Обещания были заведомо ложными. Ведь одновременно Ян Казимир поддерживал интенсивные контакты с папой Иннокентием X. Который для вступления на престол разрешил его от монашеского иезуитского обета, дозволил вступить в брак. Однозначно подразумевая, что за такое одолжение он в новой роли обязан быть верным орудием католической экспансии. Но на это в победной эйфории не обратили внимания.

В декабре 1648 г. полки Хмельницкого торжественно вступили в Киев. Впрочем, далеко не все православные встречали их с восторгом. На посту Киевского митрополита умершего Могилу сменил его последователь Сильвестр Косов, который держался линии предшественника: развивать просвещение, отгораживаться от Москвы и искать компромисс с католицизмом и польскими властями. Косов и верная ему часть духовенства восприняли победу повстанцев очень кисло. Но в это время в Киеве оказался Иерусалимский патриарх Паисий, ехавший с визитом в Москву. Он полностью поддержал и благословил гетмана. Хмельницкий воспользовался случаем и попросил Паисия ходатайствовать перед царем о помощи казакам и принятии Украины в подданство. А для сопровождения патриарха выделил полковника Силуяна Мужиловского, передав через него грамоты Алексею Михайловичу.

В Москве делегацию приняли очень тепло. Хотя Мужиловский числился лишь сопровождающим, его встретили как настоящего посланника суверенной державы. Переговоры с ним вел дипломат и военачальник Трубецкой. Мало того, полковник удостоился особой чести — личного неофициального общения с царем. Правда, от вопроса о подданстве Алексей пока уклонился. Шаг был слишком ответственным, с бухты-барахты ввязываться в сложнейший узел противоречий было опрометчиво. Да и основания доверять Хмельницкому были пока не стопроцентными — он ведь и с Варшавой вел переговоры. Но Москва согласилась предоставить помощь оружием, деньгами, оказать дипломатическую поддержку, царь разрешил отпустить к Хмельницкому «государевых людей» — донских казаков. Однако добровольцы уходили и из других мест — торопецкий и хотмыжский воеводы доносили, что крестьяне «бегают за рубеж», вступая в казаки.

Русское правительство отправило на Украину своего представителя Василия Михайлова с несколькими дворянами — в основном для разведки. А к Хмельницкому тем временем прибыла польская делегация во главе с Киселем. Ян Казимир прислал грамоту на гетманство, булаву и знамя. В качестве «благодеяния» соглашался даровать амнистию повстанцам, увеличить реестр до 15 тыс. Но об отмене унии вообще как бы забыл, требовал, чтобы Богдан отступился от «черни», помог ее усмирить, разорвал отношения с Крымом и выступил против татар. В общем было ясно, что поляки всего лишь хотят расколоть повстанцев, поссорить с союзниками, а потом снова скрутить в бараний рог. И переговоры сразу зашли в тупик. Возмущенные казаки тыкали в булаву и знамя: «Зачем вы, ляхи, принесли нам эти цацки?» А Хмельницкий отрезал: «За границу на войну не пойду, саблю на турок и татар не подниму; достаточно дела и на Украине».

В Варшаву направили ответ: «Короля почитаем как государя, а шляхту и панов ненавидим до смерти и не будем им друзьями никогда». Перечислялись встречные условия: уничтожить унию, вернуть казачьи вольности, на Украине не восстанавливать костелов, запретить «селиться жидам», администрацию назначать только из православных, установить прямое подчинение казачьего гетмана королю, а Киевского митрополита допустить в сенат наряду с католическими епископами. Свою бывшую сожительницу Богдан нашел и вернул, но добавил в послании личное требование — выдать сбежавшего в Польшу Чаплинского. Хотя нетрудно понять, что условия, выдвинутые украинцами, никак не могли устроить поляков.

А Москва в марте 1649 г. прислала официального посла — Григория Унковского, что вызвало среди казаков взрыв восторга. Унковский привез для казачьей старшины «государево жалованье» и передал, что Алексей Михайлович готов принять Украину под свою руку, «если, даст Бог, вы освободитесь от Польши и Литвы без нарушения мира». То есть вступать в войну Россия пока остерегалась, чем Хмельницкий остался очень недоволен. И в обратную дорогу с Унковским отправил посольство Вешняка все с теми же просьбами о поддержке и подданстве. После переговоров с ним царское правительство постановило в случае необходимости предоставлять казакам убежище на своей территории, разрешило закупать «хлеб, соль и всякие запасы беспошлинно». Но на Украину направлялись не только хлеб и соль. Унковский доносил: «Козаки донские обещались выступить немедля, и многие из них уже пришли». А поляк Голинский жаловался: «Москва... хотя и подтвердила мир (с Польшей) тайно все доставляла Хмелю: продовольствие, порох, пули и пушки».

Богдан в это время чрезвычайно широко развернул свою дипломатию. Установил контакты с Молдавией и Валахией (Румынией). Хмельницкого посетили послы Трансильванского князя Юрия II Ракоци, который все еще мечтал о польской короне и искал союзников. Прибыл турецкий посол Осман-ага, и гетман заключил с Портой договор — стороны обязались не нападать друг для друга, обеспечить взаимный выкуп пленных, развивать торговлю. Турки при этом открыли казакам свободный вход во все свои гавани. Письмо к гетману прислал даже Кромвель, пышно величая его: «Богдан Хмельницкий, Божьею милостью генералиссимус греко-восточной церкви, вождь всех казаков запорожских, гроза и искоренитель аристократии, покоритель крепостей, истребитель римского священства, гонитель язычников, антихриста и иудеев».

Наши историки XIX в. захлебывались от восторга, освещая этот факт — надо же, мол, «культурный западник... видел что-то родственное себе в малокультурном сыне диких степей». Хотя в действительности все обстояло наоборот. Хмельницкий получил два образования, в том числе лучшее в ту эпоху, иезуитское, свободно владел латынью, французским, польским, турецким, татарским. А Кромвель не имел никакого образования, кроме домашнего, не знал ни одного языка, кроме родного, книг не читал, и все общавшиеся с ним иностранцы дружно упоминают о его полной неотесанности. Например, посол Бранденбурга Шлезер вынужден был разъяснять диктатору азы географии, рассказывать, какие государства существуют на Балтике, и учить читать карты. Да и масштабы деятельности этих двух лидеров слишком уж различаются. Один толокся в партийных междоусобицах своего острова, командовал в сражениях, где участвовало по несколько тысяч бойцов. А другой водил в битву стотысячные полчища и правил страной, где уместилось бы несколько Англий...

Международная обстановка благоприятствовала повстанцам. Главный союзник Польши, германский император, осенью 1648 г. только вылез из Тридцатилетней войны сильно потрепанным. При этом высвободилась и сохранившая силы Швеция, враждебная Польше. А у другой соседки, Османской империи, углублялся внутренний разлад. Правление султана Ибрагима Безумного оказалось для нее катастрофическим. Точнее, правил-то, конечно, не он. По турецким порядкам, султанских родственников, способных претендовать на престол, во избежание смут содержали в «клетке», особой комфортабельной тюрьме, где они были лишены связи с внешним миром, общаясь только с бесплодными наложницами. Угодил туда и Ибрагим, младший брат Мурада IV, и за 17 лет пребывания в «клетке» деградировал, тронувшись разумом. Но после смерти Мурада его мать не захотела терять своего положения и вместе с великим визирем Мухаммедом-пашой возвела на престол второго сына, чтобы править от его лица.

Ни к чему хорошему это не привело. Ибрагим кидал в Босфор золотые монеты — «рыб кормил». Приходил в экстаз от неимоверно толстых женщин, их для него искали по всей стране. Не хотел осязать ничего, кроме мехов, и ввели новый налог на покупку в России соболей, чтобы обить стены его покоев. Многие были недовольны таким султаном и узурпацией власти в руках женщины и визиря. Зрели заговоры. Правителям приходилось ублажать подарками янычар, покупать сторонников выгодными назначениями, наградами, возвышать не талантливых и деловых, а «своих» людей. Все это вело к ослаблению власти, коррупции. Казна пустела, а рост налогов вызывал новое недовольство.
Война за Крит затягивалась. Венецианцы применили действенный способ вредить туркам, засылая эмиссаров и подбивая на восстания черногорцев, сербов, албанцев, греков. Активизировался сепаратизм. В Ливане взял верх лидер антитурецкой партии кайситов Мельхем Маан и стал править почти независимо от Порты. Все меньше считались со Стамбулом Тунис, Алжир, Триполи, Крым. Правители вассальных Трансильвании и Валахии начали вести себя самостоятельно, а господарь Молдавии Лупул переориентировался на Варшаву. Поэтому договор о дружбе с Хмельницким турки сочли для себя очень выгодным — он обеспечивал безопасность хотя бы от запорожских набегов. За такое не жалко было открыть порты для беспошлинной торговли.

Пожалуй, здесь стоит упомянуть и о последствиях еврейской резни на Украине. Удар оказался настолько сильным, что дал трещину даже сам иудаизм. Евреи сочли, что для них пришли «последние времена». Но по теориям их мистиков, именно тогда, когда страдания народа достигнут высшей точки, должен явиться избавитель, «мессия». И таковой не заставил себя ждать — «мессией» провозгласил себя в турецкой Смирне некий Саббатай Цви. Он был адептом каббалы — учения, изыскивающего тайный смысл в текстах Ветхого Завета и Торы, магические значения букв и чисел. И при должном умении оказалось не так уж трудно вычислить, что «мессия» должен явиться именно в 1648 г. Дата рождения Саббатая тоже «совпала» с предсказаниями о времени рождения «мессия». Он женился на беженке с Украины, потерявшей всех родных. После такого потрясения ее посещали видения, будто она станет невестой «мессии». Это стало еще одним «доказательством». Прожила она недолго, а когда умерла, Саббатай еще раз вступил в брак... со свитком Торы.

Впечатление было колоссальным. Его «мессианство» признала община Иерусалима, а за ней и другие, община Амстердама издала особый молитвенник с текстами о Саббатае. В него поверило более половины евреев мира, последователи стекались отовсюду, а он благословлял их странной фразой: «Хвала Тебе, Господи, Который позволяет запретное». Он и сам настолько занесся, что отправился в Стамбул, дабы обратить в иудаизм султана. Однако Ибрагим Безумный оказался все же не настолько безумным. Возмутился, посадил его в тюрьму и поставил условие: переход в ислам или смерть. И Саббатай, к ужасу иудеев, выбрал... ислам. Но на самых стойких почитателей даже это не повлияло. Они, следуя каббалистическим методам, нашли в его поступке высший смысл — дескать, для спасения мира «мессия» должен сойти в самую бездну греха, что он и сделал. Такое доказательство привело к массовому переходу его последователей в ислам. И возникла секта «дёнме» или «саббатиан».

Ну а основной поток еврейских беженцев с Украины, из Белоруссии, да и из Польши, куда, казалось, вот-вот ворвутся повстанцы, хлынул на Запад. Правда, в отличие от нынешних времен, в большинстве стран Европы иудеев тоже не жаловали — ведь религиозные проблемы стояли очень остро. Но за Польшей лежала опустошенная Германия. С мертвыми деревнями, бесхозными полями, бродившим по лесам одичавшим скотом. После Тридцатилетней войны она, по сути, заселялась заново. У большинства наемников из расформированных армий на родине и дома-то не было. Они и оседали в здешних обезлюженных деревнях и городах — французы, шотландцы, итальянцы, финны, поляки, швейцарцы. Оседали решившие остепениться полковые маркитантки, шлюхи.

А особенно рачительным хозяином проявил себя все тот же курфюрст Бранденбурга Фридрих Вильгельм. Он, кстати, одновременно являлся и герцогом Пруссии, входившей в состав Речи Посполитой. Международное право в Европе было крайне запутанным. И Фридрих Вильгельм в качестве властителя Бранденбурга считался вассалом императора, а в качестве герцога прусского — вассалом польского короля. Его владения пострадали в войну очень сильно, да и новых много нахапал. И он повел целенаправленную политику их заселения. Зазывал и принимал всех желающих, предоставлял самые льготные в Германии условия для новых подданных. И значительная часть беженцев-евреев потекла к нему: в Пруссию, Померанию, Бранденбург. Обретя пристанище после пережитых ужасов, многие вообще старались «забыть», что они евреи. И превращались в «немцев». Этому тоже препятствий не было. Хочешь быть немцем — будь, только селись. А если семью потерял — женись на любой уцелевшей местной вдове, выходи замуж за любого бродягу-солдата. Да, это еще один исторический парадокс: та самая «нордическая раса», которая станет в XX в. кичиться «арийским» происхождением и устроит антисемитский геноцид, на самом-то деле формировалась в XVII в. из самых разномастных субстратов. В том числе и вобрав в себя изрядную струю еврейской крови.

В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. XI За веру и волю!

В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. I Эпоха авантюристов
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. II На границах тревожно.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. III Государь Алексей Михайлович
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. IV Москва Златоглавая.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл V Дела церковные и мирские.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл VI Богдан Хмельницкий.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл VII Европа в огне.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл VIII «Бунташная» Англия.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. IX Мятеж и закон.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. X «Край и конец Земли Сибирской»


ertata

В.Латынцев. Русские купеческие корабли у берегов Аляски.
Освоение Сибири шло двумя путями — морским и сухопутным. Издревле на поморском Севере строились довольно крупные суда — кочи, водоизмещением до 50 т, не уступавшие европейским каравеллам, но по своей конструкции, по форме корпуса специально приспособленные для плаваний во льдах. Под парусами при попутном ветре они проходили до 250 км в сутки, на них наши моряки регулярно ходили в Норвегию, на Шпицберген, Новую Землю. И в Сибирь, где возникли свои порты и верфи — в Мангазее, Туруханске. Отсюда морские экспедиции отправлялись дальше — на Таймыр, в Хатангский залив.

Но, кстати, и для сухопутных экспедиций главными дорогами через дебри были реки, поэтому в их состав часто включали мастеров-корабелов, брали запас скоб, гвоздей, чтобы при возможности строить суда и передвигаться по воде. И основной целью первооткрывателей тоже были реки — они являлись дорогами в неизвестные края. При Михаиле Федоровиче несколько экспедиций отправились на поиски Лены. Первым вернулся и доложил о её открытии казачий десятник Василий Бугор, за что был произведён в пятидесятники. За ним на «новую» реку выступили экспедиции атамана Ивана Галкина, сотника Петра Бекетова, основавшего г. Якутск. Возникли и городки Усть-Куг, Киренск, Илимск, Братский острог, Жиганск.


А экспедиция атамана Перфильева, построив кочи и спустившись по Лене, вышла в море и достигла р. Яны. Помощник Перфильева Иван Ребров с группой казаков совершил плавание еще восточнее, открыв р. Индигирку. Группа томских землепроходцев Ивана Москвитина, придя на Лену, двинулась по её притоку Мае, перевалила хребет Джугджур и по р. Улье спустилась к Охотскому морю. В 1639 г. был учреждён новый Якутский уезд. Отсюда стали рассылаться дальнейшие экспедиции для «приискания неясачных землиц». А у устья Лены сомкнулись водные трассы, шедшие с запада, от Мангазеи, и от Якутска.

Лебедев К.В. Экспедиция Семёна Дежнёва
В литературе до сих пор бытует версия о «завоевании» Сибири. Действительности она не соответствует. Завоевать исключительно силой столь обширные края, населенные различными коренными народами горстка землепроходцев (на всю Сибирь — 2—3 тыс. служилых) никак не могла бы. А уж тем более удержать в повиновении — партизанская война похоронила бы любые отряды. В отличие от западных колонизаторов, русские не обладали здесь военно-техническим превосходством, не имели фрегатов с мощной артиллерией, удобной возможности подвоза морем подкреплений и припасов. Сибирские жители были отличными металлургами, у них была многочисленная конница, прекрасное вооружение, у некоторых племен и огнестрельное. Поэтому тут действовали другие схемы, совершенно отличные от покорения Америки или Индонезии.

Западной Сибири угрожали постоянные набеги калмыков и «кучумовичей», Восточной — агрессия маньчжуров. Кроме того, среди местных народов обычным делом являлись межплеменные и межродовые войны. А русские выступали защитниками тех, кто соглашался признать подданство царя. Нападения врагов обычно отражали вместе с коренными жителями. И нередко они добровольно вступали в подданство. Тем более что при этом у них полностью сохранялось самоуправление, их не заставляли насильно менять религию, традиции, образ жизни. Наоборот, русские охотно перенимали то, что было полезно в здешних условиях. А подданство ограничивалось уплатой «ясака». Он был небольшим. Например, с рядовых якутов брали 1 соболя в год, с богатых — 1 соболя с 4 голов имеющегося скота. А с безлошадных вообще не брали, считалось, что без лошади человек не может охотиться.

Но, во-первых, ясак был не безвозмездным, он являлся «государевой службой», и сдавшие его получали «государево жалованье» тканями, топорами и другими товарами. А во-вторых, уплативший ясак получал право продавать излишки мехов по свободной цене, что тоже было небезвыгодно. Права «ясачных» строго охранялись законом. Все воеводы получали царские наказы действовать «ласками, а не жесточью и не правежом», а необъясаченных стараться подчинить миром — «и велети их прежде уговаривати всякою мерою ласкою, чтоб они в винах своих государю добили челом и были под высокою рукою и ясак с себя платили». Только в случае крайнего упорства и сопротивления допускались военные действия «небольшим разорением». Запрещалось и отбирать родовые земли, требовалось «ясачных угодий не имать», селиться только в «порозжих местах», а тех, кто «у ясачных людей угодья пустошает», «сбивати долой» и «бить кнутом нещадно».

Наконец, сказывался и такой фактор, как отсутствие у русских расовой и национальной неприязни. Уважение к местным. Они признавались не «дикарями», а такими же людьми, как сами русские. Отсюда и ответное отношение. Француз Лайоне писал: «Когда русский мужик... располагается среди финских племен или татар Оби и Енисея, они не принимают его за завоевателя, но как за единокровного брата, вернувшегося на земли отцов... В этом секрет силы России на Востоке». Конечно, без крови не обходилось. Первые знакомства с новыми племенами часто знаменовались стычками, у них брали «аманатов»-заложников. Но потом привыкали друг к другу, сживались, и постепенно устанавливался взаимовыгодный симбиоз.

Сбор ясака
Первопроходцами и служащими дальних гарнизонов были обычно казаки. Хотя на Руси это слово имело несколько значений. Были этнические казаки — донские, терские, яицкие. Но и обычного воина-пехотинца, если он служил не в стрелецком или солдатском полку, тоже называли казаком. И Сибирское казачество формировалось именно из таких кадров — их вербовали на службу из крестьян и охотников в районах со сходными климатическими условиями: в Устюге, Вологде, Поморье, Перми. Принимали и крещеных тунгусов, татар, бурят, якутов.

За землепроходцами на новые места приходили партии промышленников из крестьян и горожан, надеявшихся разбогатеть добычей пушнины или «рыбьего зуба» (моржовой кости). Такая охота не возбранялась, но Сибирь считалась «государевой вотчиной», и требовалось платить большую пошлину, 2/з добычи. Однако стоили эти товары очень дорого, один «сорок» соболей (40 шкурок) — 400—550 руб., пуд моржовой кости — 15—20 руб., и желающих попытать счастья находилось много. Своих приказчиков посылали в дальние края и купцы. Торговать с местными жителями, выменивая пушнину на промышленные товары, да и торговля с русскими служилыми и охотниками сулила хорошие прибыли: если в Тобольске пуд хлеба стоил 1-2 коп, то в Якутске — 9—10 коп., а на «дальних реках», Яне и Индигирке, он был деликатесом, продавался по 5—8 руб. Топор в Тобольске стоил 32 коп, а в Якутии — 1 руб.

А дальше, за Леной, землепроходцев уже манили новые края, где обитали пока неизвестные или малознакомые народы. На северо-восток от якутов жили юкагиры, оленеводы, охотники и рыболовы. На Чукотке — эскимосы, чукчи «оленные» и «пешие» (промышлявшие охотой на морского зверя), на берегах Берингова и Охотского морей — коряки, на Камчатке — ительмены (камчадалы). В верхнем течении Амура обитали дауры и дючеры, занимавшиеся земледелием, скотоводством, торговлей. А ниже по этой реке — натки и гиляки (нивхи), кормившиеся рыбалкой и охотой. По тайге раскидались стойбища тунгусов (эвенков) и ламутов (эвенов). А прибайкальские и забайкальские степи населяли буряты.

И организовывались новые экспедиции. Красноярский казак Иван Ерастов совершил длительное плавание по Северному Ледовитому океану, достиг Индигирки. А Денис Ерило прошел еще восточнее, до р. Алазеи. В 1643 г- письменный голова Якутска (начальник воеводской канцелярии) Василий Поярков решил лично возглавить большой поход в Приамурье. Набрал 132 человека и двинулся открывать новые края. А казачий десятник Михаил Стадухин с отрядом из 16 казаков отправился на Индигирку. Соединился там с группой Ерилы и экспедицией Дмитрия Зыряна, отправленной из Якутска раньше. И узнал, что восточнее лежат другие реки — Колыма, Анюй. На двух кочах вышли в море и в 1644 г. открыли Колыму. Построили Среднеколымский, Верхнеколымский и Нижнеколымский острожки, сражались с юкагирами, собрали ясак. В 1645 г. Стадухин и Зырян с половиной отряда решили вернуться, оставив на Колыме 13 человек под командованием Втора Гаврилова. А экспедиция Пояркова в это же время спускалась на ладьях по Амуру, вышла в Амурский залив, увидела берега Сахалина. И пошла на север по Охотскому морю, добравшись до р. Ульи, уже исследованной экспедицией Москвитина. По пути Москвитина повернули к Якутску...

Якутский острог
Среди землепроходцев ходили слухи, что восточнее Колымы лежит еще одна богатая река, «Погыча». И в ее поисках началось второе долгое плавание морехода Ерастова. С 38 казаками он вышел на двух кораблях из устья Лены, миновал Яну, Индигирку, Колыму и открыл р. Чуван, где подвел «под государеву руку» юкагиров-чуванцев. Другую попытку искать «Погычу» предприняли промышленники Исай Мезенец и Семен Пустозерец. На коче с экипажем из 6 человек они дошли до Колымы, перезимовали там и отплыли на восток. Но добрались лишь до Чаунской губы, где были остановлены заторами льда и вернулись.

Россия была уже настолько огромной державой, что даже о восшествии на престол Алексея Михайловича на ее окраине узнали далеко не сразу. Воеводы Василий Пушкин и Кирилл Супонев, назначенные в Якутск в 1644 г. Михаилом Федоровичем, достигли цели своего путешествия лишь в 1646 г. Приняли дела у Ивана Галкина, временно исполнявшего воеводские обязанности. И продолжили ту же деятельность, которой здешние служилые занимались до них — освоение и исследование дальних краев. Возвращались в Якутск экспедиции, ушедшие несколько лет назад. Вернулся с Чувана казак Ерастов. Как было принято в Сибири для особо отличившихся, его назначили сопровождать «меховую казну» в Москву. Где царь пожаловал отважного мореплавателя в дети боярские.

Вернулся и Поярков. Из его отряда осталась в живых лишь третья часть, остальные погибли в боях, от болезней и лишений. Но экспедиция собрала огромный ясак, а главное — привезла подробный отчет с описанием открытых земель, чертежами Амура и морского побережья. И по пути, которым возвращался Поярков, воевода Пушкин снарядил экспедицию Семена Шелковникова. Поднявшись по притокам Лены и перейдя горы, она вышла к морю и у устья р. Охоты основала Охотский острог. Затем были построены кочи, и часть казаков во главе с А.Филипповым совершила плавание вдоль, берегов. По результатам наблюдений была составлена первая лоция Охотского моря — «Роспись от Охоты реки морем идти подле земли до Ины и Мотыклея реки и каковы те места и сколько где ходу и каковы реки и ручьи пали в море, и где морской зверь ложится и на которых островах».

Н.Н. Каразин. XVII столетие. Сибирские казаки у проведывания новых землиц
В это же время Василий Бугор совершил поход в «Братскую землю» — то есть бурятскую. С этим народом у русских установились настолько хорошие отношения, что его называли не бурятами, а «братами». А следом на Байкал отправилась экспедиция, организованная сверху, из Москвы. Ведь освоение Сибири отнюдь не было одной лишь погоней за пушниной. Уже в XVII в. правительство обращало внимание на другие природные богатства этого края. Приказ Рудного сыска рассылал воеводам запросы о полезных ископаемых, прилагал инструкции, как брать образцы, которые затем пересылались в Москву для анализа специалистов. Аптекарский приказ точно так же требовал образцы местных лекарственных растений и сведения о них. И воеводы «по государеву указу» поручали «бирючам кликать по многие дни» на площадях и базарах, собирая информацию на эти запросы — каждому, кто предоставит такую информацию, полагалось вознаграждение. Вот таким образом в столице узнали, что где-то в окрестностях Байкала находят серебро. И енисейский воевода получил приказ снарядить экспедицию «для проведывания серебряной руды». Возглавил ее атаман Василий Колесников. К енисейцам присоединились и якутские служилые под руководством Ивана Галкина.

Ну а Лена становилась все более оживленной трассой. Здесь уже действовали свои судоверфи. Только в 1647 г. таможенная изба Якутска зарегистрировала 404 человека, отправившихся на «дальние реки» для «торгу и промыслу», и 15 кочей, отчаливших к морю. А заполярный Жиганский городок в низовьях Лены, куда начальство отродясь не добиралось, превратился в натуральный «Дикий Восток». Через него шел весь поток судов в Ледовитый океан, а обратно ехали служилые, торговцы и промышленники с добычей и выручкой. И в Жиганах расцвели кабаки и «веселые дома». Вино быстро научились гнать из какой-то местной «сладкой травы» и «кислой ягоды». А за отсутствием в здешних краях русских женщин в Жиганск съезжались на заработки якутские, тунгусские, ламутские, ненецкие бабенки. Любой, возвращающийся из долгих странствий по морю и тундрам, имел тут возможность оттянуться и облегчить кошелек — в кабаках бурлило веселье, лилось «зелено вино», звенели домры, бубны, скрипки и гусли, плясали и распахивали объятия «гулящие женки», по столам шлепали карты, гремела «зернь» (кости), передвигались по доскам «тавлеи и лодыги» (шашки и шахматы). Они считались азартными играми и были запрещены, но у землепроходцев пользовались большой популярностью — идентичные комплекты шахматных фигур обнаружены при раскопках Мангазеи и на о. Бегичева.

Появились тут даже и... пираты. Одним из них стал Герасим Анкудинов. Он сбежал со службы, набрал ватагу в 30 человек и на коче начал безобразничать в море Лаптевых, грабя промышленников и купцов. В 1647 г. напал на Нижнеиндигирское зимовье, обчистив находившихся там служилых и охотников. Вторым «джентльменом удачи» стал первооткрыватель Лены Василий Бугор. Вернувшись из похода в Бурятию, он то ли с начальством не поладил, то ли просто «погулять» захотел. Сговорился с пятидесятниками Реткиным, Ивановым и 19 казаками, угнали в Якутске коч и пошли по реке. Захватили частные суда с хлебными запасами, дощаник (грузовое судно), следовавший с Алдана. Налетали на прибрежные якутские селения, отбирая скот, снасти, пушнину. А в низовьях Лены ограбили коч казанских купцов Акинфиева и Колупаева, хапнув товаров на 1200 руб. Добыча лихо прогуливалась в кабаках Жиганска (может, отсюда и слово пошло — «жиган»?).

Потерпевшие слали жалобы воеводе, царю. Но воинских сил на Востоке не хватало (на весь Якутский уезд было 350 служилых). Поэтому правительство на такие «шалости» смотрело философски. В частности, по челобитным о выходках Бугра Сибирский приказ распорядился: «Буде те казаки впредь объявятся и про то расспросить и про грабеж всякими сыски сыскать, а по сыску взятое без прибавки доправить на них, отдати истцам». То бишь, может, еще одумаются и вернутся, тогда пусть возвратят награбленное «без прибавки» и дальше служат...

Многие торговцы и промышленники отправлялись на только что открытую Колыму. С 1647 г. тут каждое лето стали собираться ярмарки (и с приличным оборотом — за з года одна лишь компания ленских купцов вывезла сюда товаров на 5977 руб., выручив за них пушнины на 14 401 руб.). Прибыл на Колыму и путешествующий по Заполярью приказчик купцов Усовых Федот Алексеев Попов (т.е. Федот Алексеевич Попов, хотя в литературе его часто называют Алексеевым). Наслушался рассказов о реке «Погыче» и тоже загорелся искать ее, обратившись к здешнему начальнику Втору Гаврилову с просьбой выделить ему целовальника, представителя власти, чтобы придать экспедиции официальный статус. На эту должность вызвался Семен Дежнев, взяв обязательство собрать для казны на открытых землях «семь сорок пять» (285) соболей ясака.

Это был рядовой казак, родом устюжанин. Служил в Енисейске, был переведен в Якутск, женился на якутке Абакаяде Сичю, имел сына. Дежнев уже успел зарекомендовать себя и как воин, и как дипломат. Письменный голова Поярков посылал его всего с двумя помощниками, чтобы уговорами образумить тойонов Огеевых, грабивших соседей. Когда восстал тойон Сахей, перебив сборщиков ясака и уничтожив посланный против него отряд, для переговоров снова направили Дежнева, и он сумел привести якутов к миру. Участвовал в экспедиции Зыряна на Яну. Был послан с 4 казаками в Якутск с донесением и собранным ясаком и попал в засаду, которую устроили 40 эвенов. Дежнев в бою сразил предводителя нападавших, и атаку отбили. Доставил по назначению «казну», а в 1642 г. примкнул к экспедиции Стадухина на Индигирку и Колыму. Опять отличился в тяжелой схватке с юкагирами-омоками, убил «лутшево мужика», брата вождя, что определило победу казаков. А при возвращении Стадухина Дежнев вошел в группу, оставшуюся на Колыме.

Гаврилов без колебаний утвердил его целовальником. Нашлись и другие энтузиасты, в состав экспедиции вошли 64 человека. Летом 1647 г. на 4 кочах они вышли из устья Колымы на восток, но встретили сплошные льды. Пришлось вернуться назад. Погодные условия в этом году оказались неблагоприятными не только для них. Два казенных судна, отправившихся с Лены, не дошли даже до Колымы и зазимовали на Яне.

Тулин Ю.Н. Землепроходцы
«Серебряная» экспедиция тоже протекала далеко не гладко — хотя и не из-за погоды, а из-за личных качеств руководителя. Отряд Колесникова и Галкина дошел до Байкала, основал Верхнеангарский острог. Но Колесников вел себя заносчиво, попытался притеснять бурят, взимать с них дополнительный ясак в свою пользу. И испортил с ними отношения. А в таких условиях выполнить поставленную задачу стало нереально. Галкин, разругавшись с Колесниковым из- за его неумных действий, отделился. Со своими людьми обогнул Байкалу севера, заложил в 1648 г. Баргузинский острог. А оттуда совершил поход на р. Шилку — то есть с опорой на местных жителей все же добрался до мест залегания серебряной руды. Успехи же Колесникова ограничились тем, что группа его подчиненных во главе с Иваном Похабовым перешла по льду озеро и исследовала южный берег Байкала.

А в «Студеном море» корабли поднимали паруса для новых странствий. Ледовая обстановка в 1648 г. оказалась намного лучше, чем в прошлую навигацию. И мангазейская экспедиция Якова Севенова прошла из Хатангской губы до устья Анабары, собирая ясак — что вызвало конфликтную ситуацию между Мангазейским и Якутским уездами. Граница между ними оставалась неопределенной, и каждый считал земли по Анабаре «своими».

Тем временем в Якутске Стадухин, произведенный за открытие Колымы в пятидесятники, заинтересовал воеводу Пушкина поисками «Погычи». Стоит особо отметить, что в наказе, который дал ему воевода, приводились сведения, собранные землепроходцами у коренного населения — и указывалось, что напротив устья «Погычи», где-то на северо-востоке, лежит большая «новая земля», и что ее посещают люди с «этого берега». То есть под «Погычей» имелась в виду р. Анадырь, и русские уже знали, что за проливом лежит другой континент! По пути Стадухин подчинил себе кочи, застрявшие прошлым летом на Яне. К нему присоединился с отрядом и пират Бугор, которому, видать, надоело хулиганить и бражничать.

Но пока они добирались до Колымы, Попов и Дежнев повторили попытку прорыва на восток. На этот раз добровольцев собралась еще больше. Примкнули Афанасий Андреев и Бессон Астафьев, приказчики купца Гусельникова, решившие поторговать в неведомых краях и везшие товаров на 1073 руб. Пришел на Колыму с ватагой и второй пират, Анкудинов — буйный, своенравный, он потребовал от Втора Гаврилова, чтобы целовальником экспедиции назначили его, а не Дежнева. Но начальник по понятным причинам отказал. А Попов взял с собой в плавание и женщину-якутку, с которой сошелся в Сибири, имя ее осталось неизвестным. В июне 105 человек на 7 кочах отчалили из Среднеколымска, спустились по реке и вышли на морские просторы. Снаряжение экспедиции было довольно хорошим для того времени. На судах имелись компасы-«матки» двух видов, «вставные» — корабельные, и портативные — «матки в кости». Только приказчики Гусельникова взяли, судя по их росписи, 13 «маток в кости». Использовались и другие навигационные приборы — глубинный лот, солнечные часы. Такие вещи серийно изготовлялись русскими мастерами.

Но корабли, строившиеся «по надобности» на Лене или Колыме, конечно, уступали в прочности и надежности судам, сходившим со стапелей Холмогор и Архангельска. Это и сыграло свою роль. В Чукотском море эскадра попала в бурю, два коча погибли, еще два унесло в неизвестном направлении. До пролива, который сейчас называется Беринговым, дошли только суда Попова, Дежнева и Анкудинова. Но снова попали в шторм. Корабль Анкудинова разбило волнами, он стал наполняться водой. Дежнев, рискуя своим кочем, подошел к нему бортом к борту и снял экипаж. Где-то поблизости от Берингова пролива два уцелевших судна причалили к берегу. То ли из-за тесноты, то ли все еще тая обиду, что целовальником стал Дежнев, Анкудинов перешел от него к Попову. Мореходы начали было чинить такелаж, но местные чукчи отнеслись к ним враждебно. Обнаружив стоянку, собрали соплеменников и атаковали, обрушив град стрел. Попов получил ранение.
Экспедиции пришлось уходить в море. И через два с половиной месяца после отплытия с Колымы она обогнула «Большой каменный нос», который впоследствии назовут мысом Дежнева. Обнаружив таким образом «край и конец земли Сибирской». Отряд Попова и Дежнева открыл и исследовал острова Диомида, Ратманова, Крузенштерна... Но опять налетела буря и разъединила суда. Коч Попова она погнала на юг, а корабль Дежнева долго носила по волнам и бросила к Корякскому хребту. 1 октября его выкинуло на берег южнее р. Анадырь. Тут 24 морехода оставили разбитое судно и пешком выступили на север — сориентировавшись и почему-то зная, что искомая река должна быть там.
Шли десять недель, голодали. Когда достигли реки, 12 человек отправились вверх по замерзшему руслу искать оленеводов. Блуждали 20 дней, так и не обнаружив никого. На обратном пути от голода совсем ослабли и остановились лагерем, отправив Фому Пермяка, Сидора Емельянова и Ивана Зырянина за помощью. Они кое-как доковыляли до становища Дежнева. Была выслана подмога, но место, где остались 9 несчастных, так и не нашла. Видимо, умерли, и их занесло снегом. А живые обосновались в устье р. Анадырь, соорудив избу-зимовье. Пропитание добывали охотой, рыбалкой, собирательством. За зиму голод и цинга унесли еще троих...

В.Латынцев. Семен Дежнев.
И все же выносливость, энергия и внутренняя сила русских людей ХѴІІ в. выглядят просто непостижимыми! Даже можно сказать — фантастическими. Их осталось всего 12 из 105! По сути, они стали «робинзонами», потерпевшими крушение на суровых полярных берегах... Но тем не менее думали отнюдь не о том, как спастись и вернуться назад. А о том, как выполнить задачу, ради которой отправились сюда! Едва потеплело и люди оклемались от страшной зимовки, они построили лодки и поплыли по реке, поставили несколько ясачных зимовищ. Встретили юкагиров-оноулов, которые взялись за оружие. Произошел бой. Дежнев был ранен, но русские захватили двоих аманатов, и юкагиры признали себя побежденными, согласились платить ясак. Крошечный отряд, выбрав подходящее место, начал возводить Анадырский острог. И обследовать окрестности, составлять карту Анадырского края...

И. Пшеничный. Плавание С. Дежнева вокруг большого каменного носа ( мыс Дежнева)
Что касается остальных кораблей экспедиции, то о двух, погибших в Чукотском море, позже узнали от чукчей — дескать, проходили мимо 7 судов, 2 разбило бурей, экипажи высадились на берег, «и наши люди их побили». Существует версия, что два других коча могло унести в Америку, хотя строгих доказательств этому нет. А корабль Попова и Анкудинова достиг Камчатки. Обогнул Курильскую лопатку и добрался до Пенжинской губы. Во время зимовки погибли оба руководителя, потом напали коряки. Многих перебили, захватили жену Попова. От нее впоследствии и стало известно о судьбе отряда: «И та баба сказывала, что де Федот (Попов) и служилый человек Герасим (Анкудинов) померли цингою, а иные товарищи побиты, и остались невеликие люди и побежали в лодках с одною душою, не знаю де куда». Остатки команды то ли сгинули в море, то ли доживали век где-то на западном берегу Камчатки — уже в 1697 г. камчадалы рассказали казакам, что в устье р. Никулы когда-то обитало несколько русских.


Мемориал С.И. Дежневу и его жене Абакаяде Сичу в Якутске
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. X «Край и конец Земли Сибирской»

В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. I Эпоха авантюристов
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. II На границах тревожно.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. III Государь Алексей Михайлович
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. IV Москва Златоглавая.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл V Дела церковные и мирские.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл VI Богдан Хмельницкий.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл VII Европа в огне.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл VIII «Бунташная» Англия.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. IX Мятеж и закон.


ertata

«Соляной бунт на Красной площади» Лисснер Э. Э.
Царь Алексей Михайлович продолжал усердно заниматься делами Церкви. Так, узнав, что от явленной Царево-кокшайской-Мироносицкой иконы Богородицы совершаются чудеса, он повелел принести её в Москву, торжественно встретил с патриархом Иосифом, а потом отпустил обратно, распорядившись устроить на месте ее явления монастырь. По прошению горожан Нижнего Ломова дал разрешение построить церковь в честь чудотворной Казанской иконы Божьей Матери, отправил для неё ризы, богослужебные книги и утварь. Рассмотрел и утвердил вопрос о строительстве Глинского монастыря под Путивлем. По указу государя состоялось перенесение в Москву Страстной иконы Богородицы Одигитрии, на месте её встречи у Тверских ворот был заложен храм, а позже был устроен девичий Страстной монастырь.


По-прежнему собирался кружок «ревнителей благочестия». Однако «благочестие» его члены понимали по-разному. Федор Ртищев активно занялся благотворительностью. Создал на свои деньги богадельню, странноприимный дом, тратил большие средства на выкуп пленных у татар. Привечал он и учёных монахов, приезжающих с Украины и из Греции. И находил в данном плане единомышленника в лице горячего и увлекающегося архимандрита Никона. Другое же крыло кружка относилось к украинцам и грекам настороженно, подозревая «ересь». Но в чем окружавшие царя духовные лица были едины, так это в убеждении, что народ погряз во грехах и требуется кардинальное «исправление нравов».

И результатом стал печально известный указ о запрете скоморошества, музыки, народных обрядов, которые свалили в одну кучу с гаданиями, приметами и объявили «бесовщиной». Писалось: «...B воскресные Господние праздники и Великих Святых приходить в церковь и стоять смирно, скоморохов и ворожей в дома к себе не призывать, в первый день луны не смотреть, в гром на реках и озерах не купаться, с серебра не умываться, олову и воску не лить, зернью, картами, шахматами и лодыгами не играть, медведей не водить и не плясать, на браках песен бесовских не петь и никаких срамных слов не говорить, кулачных боев не делать, на качелях не качаться, на досках не скакать, личин на себя не надевать, кобылок бесовских не наряжать. Если не послушаются, бить батоги; домры, сурны, гудки, гусли и хари сыскать и сжечь...» За повторное нарушение указа полагалась ссылка.

Впрочем, исполнялся он далеко не везде. В Москве и впрямь собрали и пожгли музыкальные инструменты, личины, а выловленных скоморохов отправили в Поморье и поселили в качестве крестьян. Но на Руси приходские священники были выборными. Их избирали прихожане, составляя «ряд» о статьях дохода, правах и обязанностях сторон. И батюшкам было никак не с руки конфликтовать с паствой. Например, в Поволжье, когда в село пришли скоморохи с медведями, будущий расколоучитель Аввакум бросился на них с оглоблей, одного мишку искалечил, а другого прогнал в лес. И крестьяне возмутились. Причем их поддержал и боярин Василий Шереметев, ехавший мимо в Казань на воеводство. Село выгнало Аввакума вон. Он отправился в Москву искать защиты, был обласкан, принят в кружок «ревнителей благочестия». Его послали обратно в свой приход. И, несмотря на покровительство самого царя и патриарха, крестьяне его не пустили! Раз «мир» решил — все. Москва была в этом вопросе не властна. Поэтому стоит ли удивляться, что по всей Руси древние обряды благополучно дожили до XIX—XX вв.? По-прежнему и гадали на Святки, и хороводы водили, и на качелях качались, и «в гром» купались...

Но и царю вскоре стало не до таких мелочей. Как не трудно увидеть, боярин Морозов для своих реформ во многом пытался перенять французские порядки. Тут и копирование соляной «габели», и перевод крупных предпринимателей с положения государственных чинов в податное «третье сословие», и урезание жалованья чиновникам и военным. Но когда соляная реформа провалилась, возникла огромная дыра в бюджете. А в связи с прижиманием купцов стал падать объем торговли, что также ударило по казне. Тогда вместо наценки на соль правительство вернуло прежние налоги, «стрелецкие» и «ямские деньги», а чтобы покрыть убытки, потребовало внести их за два года, объявив год, когда они не взимались, недоимками. Вдобавок (возможно, опять на примере Франции) было введено силовое выколачивание налоговых недоимок, чего Россия прежде не знала. Все это вызвало дальнейшее нарастание недовольства в народе.

А на все ключевые посты Морозов принялся расставлять своих людей. После женитьбы на сестре царицы он сделал ставку на Милославских, которые возвысились благодаря фавориту, а значит, должны были стать верными лично ему. И многочисленная родня Милославских полезла наверх из всех щелей. Разумеется, в первую очередь, стремясь обогатиться под столь могучим покровительством. Покатились злоупотребления. Пошла «приватизация» того, что плохо лежит. Приближенные Морозова, от бояр до слуг, начали самое натуральное «огораживание» в окрестностях Москвы, захватывая «ничью» землю. Ту, что использовалась под общественные выгоны для скота, сады и огороды. Даже дороги в ближайшие леса перепахали под частные владения, и посадским стало невозможно проехать за дровами.

Сориентировались и английские купцы, урывая за взятки дополнительные привилегии. А русские ремесленники и мелкие торговцы в условиях усилившегося гнёта нашли отдушину. Начали записываться в холопы к приближенным фаворита. И стали разрастаться «белые» слободы, которые считались частными вотчинами, а их жители числились «захребетниками» и платили подати не государству, а хозяину. Владельцы этих «белых» слобод и сами переманивали к себе посадских, обещая им различные льготы. А в итоге ремесленники «чёрных» слобод не могли конкурировать с «белыми» — те имели возможность продавать продукцию дешевле. Да и «тягло», наложенное на посадских, после ухода части из них к «белослободчикам», раскидывалось уже на меньшее число хозяйств, что вело к их разорению. Или подталкивало тоже переходить в «захребетники».

Образовавшаяся вокруг Морозова клика быстро наглела. Особенно «прославились» родственник Милославских Леонтий Плещеев и его шурин, окольничий Петр Траханиотов. Плещеев был назначен руководить Земским приказом — ведал полицейскими делами в Москве, был верховным судьей Земского двора, разбирая дела о нарушениях в торговле, имущественные и финансовые тяжбы. Словом, «золотое дно»! Взятки он сделал не просто нормой, а вообще обирал до нитки обе тяжущиеся стороны. Мало того, завел целый штат лжесвидетелей, которые оговаривали невиновных состоятельных людей. Их арестовывали и освобождали только после основательного «выжимания». А Траханиотов стал начальником Пушкарского приказа. В его ведении находились Пушечный двор, арсеналы, артиллеристы-пушкари. Он бесцеремонно запустил лапу в финансирование заводов, в подряды на поставки артиллерии, а жалованье мастерам, рабочим и пушкарям задерживал. Прокручивал деньги через английские купеческие компании, через «деловых» подручных, наваривая прибыль. И если с опозданием или хотя бы частично служилые все же получали своё жалованье, это было везением. Мог и совсем не заплатить, поскольку принялся скупать землю, дорогие вещи, устраивать кутежи.

Кстати, во многих зарубежных странах подобные явления были в порядке вещей. Искать через суды управу на сильных мира сего было себе дороже. Но в России существовал ещё один путь поиска «правды» — возможность подать челобитную царю. Олеарий описывал, как при ежедневных выходах Михаила Фёдоровича в собор приходили люди, державшие над головой свои жалобы, и специальные чиновники собирали их. Можно было их переслать и по почте. И принимались решения по восстановлению справедливости. Например, в Якутске в 1640 г. у казака Дежнева власти незаконно отобрали добытую им лично для себя пушнину. Он отправил челобитную царю, и ему вернули все до последней шкурки.

Однако в данном отношении «реформаторы» тоже ввели западные порядки. Царя от народа ограждали, и жалобы до него не доходили. А то и вызывали гонения на тех, кто их подал. Но народ с подобным положением не смирился. Московские земские власти на своих сходах выработали от «всего мира» общую челобитную. Выждали подходящий момент, и 1 июня 1648 г., когда царь возвращался из Троице-Сергиева монастыря, его в Кремле уже ждала толпа выборных делегатов от «мира», чтобы подать жалобу лично в руки. Оттеснив свиту, они перегородили дорогу. Почтительно, но твёрдо взяли под уздцы царскую лошадь и потребовали, чтобы государь их выслушал. Излили все, что наболело, назвали главных обидчиков, вручили челобитную. Алексей был ошарашен, узнав о безобразиях, творящихся его именем. Просил народ успокоиться и обещал во всем разобраться. Люди благодарили, целовали ему руки и стремя, проводили до крыльца. Но едва царь скрылся во дворце, как клевреты Плещеева, желающие угодить ему, ринулись на толпу с нагайками, топча конями и силясь разогнать.

И вот тут-то терпение у москвичей лопнуло. Появились колья, булыжники. Под градом камней «усмирители» ретировались в покои царя. А Москва восстала. К посадским присоединились стрельцы, недовольные снижениями и невыплатами жалованья. На следующий день народ подступил ко дворцу, требуя выдачи притеснителей. На крыльцо вышел Морозов, пробовал говорить с людьми. Но раздались крики: «Да ведь и тебя нам надо!» — и ему пришлось прятаться. Правда, на дворец мятежники не лезли, он оставался как бы «запретной территорией» — толпы пошли ловить своих врагов и грабить их дома. Ворвались к Морозову. Холопа, пытавшегося защищать дом, убили. Жену из уважения к её сестре-царице пощадили, но отобрали все украшения, выгнали на улицу, а дом разграбили. Думный дьяк Чистый, один из главных авторов соляных и прочих «реформ», лежал больной. При появлении бунтовщиков он спрятался на чердаке, но мальчик-слуга выдал его. Чистого прикончили. Разорили дворы Плещеева, Траханиотова, бояр Львова и Одоевского.

Дворец фактически пребывал в осаде. Правительство вызвало служилых иноземцев, явившихся строем, с барабанами и развёрнутыми знамёнами. Многие повстанцы тоже были вооружены, но иностранцев пропустили и говорили им: «Вы честные немцы, не делаете нам зла». К народу для переговоров выслали двоюродного брата царя, Никиту Романова — его москвичи любили и уважали. Он и сам повёл себя дипломатично, снял перед людьми шапку, хотя имел право не снимать её даже перед государем, поклонился «миру». Сказал, что Алексей Михайлович скорбит о случившемся, просит успокоиться и разойтись. Народ, в свою очередь, заверил, что царским величеством все довольны и бунта против него даже и не замышляли. Но требуют справедливости и казни преступников — Морозова, Плещеева и Траханиотова. Посовещавшись, Алексей и бояре решили частично удовлетворить требование и приговорили Плещеева к смерти. Его вывели с палачом, который не понадобился — толпа схватила Плещеева и растерзала.

Относительно других обидчиков людей заверили, что их нет в Кремле, но как только найдут, их непременно казнят. Посадские не успокоились — пустили разъезды по дорогам. Траханиотова настигли у Троице-Сергиева монастыря, где он надеялся укрыться, привезли в Москву, он был приговорён к смерти и обезглавлен. Тем не менее (в отличие от Карла I, легко пожертвовавшего своим любимцем Стаффордом) Морозова Алексей все же спас. Позволил пересидеть опасность во дворце и тайком отправил в дальний Кириллово-Белозерский монастырь. А народное буйство стало принимать неуправляемые формы, в нескольких местах вспыхнули пожары. В пламя разгромленного кабака бросили тело «безбожного Плещеева». Но большинству москвичей такой разгул не понравился. Стрелецкие части, посадские сотни и слободы стали присылать делегации в Кремль. Царь и бояре вели с ними переговоры, угощали, записывали все претензии, вырабатывали примирительные условия. Служилым восстановили прежнее жалованье, оговорили сроки выдачи. Начальники, допускавшие злоупотребления, были сняты. Патриарх и царь мобилизовали священников, посылая их в город для увещевания. И ситуация стала входить в стабильное русло.

Наконец, к народу вышел сам Алексей Михайлович. На встречу с ним собралась вся Москва. Он заверил, что назначит теперь справедливых судей и чиновников, подтвердил отмену соляных пошлин, простил накопившиеся налоговые недоимки. И... со слезами на глазах обратился к «миру» с просьбой насчёт Морозова. Дескать, не хочет обелять его и оправдывать, но и карать не хочет, поскольку воспитатель для него, как второй отец. Поэтому он, царь, ещё никогда ни о чем не просил у народа, а теперь просит — помиловать боярина, обещая отставить его от государственных дел. Растроганные москвичи согласились: «Бог да сохранит на многия лета во здравие его царского величества. Да будет то, чего требует Бог да его царское величество». А Алексей Михайлович поблагодарил всех и пообещал, что отныне лично будет следить за порядком и справедливостью в стране.

Вот в это самое время в Москву прибыли письма Хмельницкого с просьбами о помощи и подданстве. Доклады о желаниях «черкас» войти в состав России поступили также через хотмыжского воеводу Семена Волховского, через вернувшегося с Украины торговца Тимофея Милкова. Как не трудно понять, пришли эти известия в совершенно неподходящий момент. Глава Посольского приказа Чистый погиб, администрация была парализована, в правительстве шли перестановки. А эхо «соляного бунта» катилось и по провинции. Если в Москве расправились с притеснителями и добились правды, то чем другие уезды хуже? Там свои обидчики находились. Волнения были в Чердыни, Сольвычегодске, Козлове. По разным причинам и поводам. В Курске и Воронеже взбунтовались стрельцы из-за задолженностей по жалованью. В Томске, Кузнецке и Нарыме люди возмутились из-за спекуляций с хлебом, в коих подозревали представителей власти.

«Бунташные» настроения подогревались и устными версиями случившегося. Пошёл слух, что бояре обманывали царя, а теперь он стал на сторону народа и велел «выводить сильных». Порой этим пользовались проходимцы. В Устюге дьячок Яхлаков демонстрировал всем «бумагу согнутую» и уверял, что «пришла государева грамота» разграбить 17 дворов. Добровольцы сыскались, разграбили не 17, а 50, и устюжан пришлось усмирять. Был прислан стольник Ромодановский с отрядом. Яхлаков сбежал, а Ромодановский провёл следствие, взыскав с участников беспорядков 600 руб. Олеарий, рассказывая о «соляном бунте», заключает: «И вот, следовательно, каков при всем рабстве нрав русский». Что ж, добавить нечего. Разве что навязчиво повторяемый европейцами тезис о «рабстве» остаётся на совести автора. Где ж оно, рабство, если люди отказывались терпеть «неправду», а допустивший её царь не считал зазорным просить прощения у простонародья?

А горький урок он усвоил и слово, данное «миру», сдержал. Лично взялся за управление страной. Главой нового правительства стал боярин Никита Одоевский. Новые люди заняли ведущие места в Посольском приказе — князь Львов, Волошанинов, Алмаз Иванов. Выдвигая тех, на кого он мог положиться, царь вспомнил путивльского воеводу Юрия Долгорукова. Во время нескольких встреч он понравился Алексею Михайловичу, даже стал его другом. Теперь он вызвал Долгорукова в Москву и пожаловал в боярский чин. Возвысился и другой его друг, Никон. Умер митрополит Новгородский, и государь добился его поставления на освободившийся пост.

Надо сказать, что в этой сложной ситуации юный Алексей впервые проявил себя мудрым и дальновидным политиком. Он не удовлетворился успокоением в стране и персональными перестановками, а решил «зреть в корень». Проанализировал со своими советниками причины злоупотреблений и пришёл к выводу о необходимости срочной правовой реформы. «Судебник» Ивана Грозного был принят сто лет назад, в дополнение к нему накопилось множество частных законов, указов, распоряжений по разным поводам, иногда противоречивших друг другу и дававших широкую возможность для махинаций со стороны судейских и чиновников. И Алексей постановил произвести полную кодификацию русского права, поручив предварительную работу комиссии во главе с Одоевским.

Составление соборного уложения при царе Алексее Михайловиче 1649. Н.Ф.Некрасов
Царь по-прежнему не упускал из внимания духовные дела. И 13 октября вместе с патриархом организовал пышный праздник встречи списка с чудотворной Иверской иконы Пресвятой Богородицы, привезённого с Афона греческими монахами. Сам по себе этот праздник и икона как бы должны были освятить выход из кризиса. Афонским инокам Алексей отдал монастырь «Никола — Большая Глина», который стал называться Никольским Греческим. Там же была помещена икона. Но государь знал, что она по греческой традиции считается «Вратарницей» — охранительницей ворот от недругов. И повелел построить для неё особую часовню у Воскресенских ворот Китай-города. В октябре случилось важное событие и в семье царя. Родился первенец Дмитрий — наследник! И в ознаменование этой радости Алексей Михайлович повелел, чтобы праздник Казанской иконы Божьей Матери отмечался отныне по всей России — ранее его праздновали только в Казани и Москве.

Дошла очередь и до украинских проблем. К ним сперва отнеслись осторожно — в России уже привыкли, что «черкасы» постоянно восстают против панов, каждый раз просят о подданстве, но в случае войны неизменно поддерживают поляков. Поэтому для начала дипломатам и воеводам окраинных городов было поручено усилить разведку и разузнать поподробнее о ситуации в Речи Посполитой. Но главным оставалась правовая реформа. В общем-то, в мировой истории одной лишь кодификации права обычно хватает, чтобы прославить имя монарха. Но если византийскому императору Юстиниану понадобились для такого труда долгие годы, то Алексей Михайлович сумел осуществить огромное дело в предельно сжатые сроки. И притом на высочайшем уровне! Потому что действовал со «всей землей». Бояре и чиновники занимались выработкой проектов. Через 4 месяца царь вернул из ссылки и Морозова. Государственных постов больше ему не давал, но в качестве советника использовал. И как умного и опытного специалиста тоже подключил к законотворчеству.

А для окончательного составления свода законов был созван Земский Собор. В уезды рассылались инструкции не только выбирать делегатов, но и подготовить свои предложения. Кампания по выборам и выработке этих предложений прошла осенью в 121 городе. И в Москву съехались с наказами своих избирателей депутаты от духовенства, от служилых, от посадских людей. Принятие нового российского кодекса проводилось постатейно. Каждая статья зачитывалась, обсуждалась Собором, в неё вносились возникшие правки, и лишь после этого она утверждалась царём. Но 60 статей было добавлено непосредственно делегатами, по инициативе «снизу» — и характерно, что все они были приняты. В целом же Соборное Уложение охватывало области уголовного, государственного, гражданского и долгового права. И состояло из 25 глав (967 статей).

Правда, некоторые из них последующие историки критиковали как «реакционные». Но подобные выводы в большей степени выдают лишь ограниченность их авторов, не умеющих понять реалии прошлого и пытающихся оценивать их узкими мерками собственной психологии и собственного времени. Ведь народ (между прочим, только на Руси) сам принимал свои законы! Думая вовсе не о том, что взбредёт в башку «просвещённому» потомку, а о собственном благе. Так неужто люди не понимали, что для них хорошо, а что плохо (разумеется, в исторической ситуации XVII в.)? Законы однозначно утверждали незыблемую власть и авторитет царя. В Уложение была введена особая глава «О государевой чести и как его государское здоровье оберегати». Но еще более важными признавались устои веры — богохульство, осквернение святынь и церковный мятеж считались более страшным преступлением и карались даже строже, чем покушение на царя.

Оговаривались судебные процедуры, права должностных лиц. В частности, подтверждался прежний порядок, всегда поражавший иностранцев, что ни один начальник не имел права применять смертную казнь — все дела, где речь шла о жизни и смерти самого распоследнего «холопа», решались только в Москве, с санкции царя и Боярской Думы. Уложение обращало внимание и на ликвидацию недавних злоупотреблений. Упразднялись «белые» слободы, их переводили на положение обычных посадских. Для свободных людей отныне запрещалось вступать в холопы к кому бы то ни было. Ограничивалось число вотчин — право иметь их сохранялось лишь за служилыми и гостями. Были «взяты в тягло» (налогообложение) церковные земли. Что касается крепостных крестьян, то по настоянию дворянства были отменены «урочные лета» сыска беглых, их теперь требовалось возвращать независимо от срока давности. Но при этом защищались их имущественные и семейные права. Если беглый успел нажить хозяйство, вступить в брак, то категорически запрещалось лишать его имущества и разлучать с семьёй.

Либеральные критики обрушивались и на статью о «самозакрепощении» посадских — по новому закону горожане прикреплялись к своему городу, и им запрещалось переходить в другой посад. Но эту статью предложили сами торговцы и ремесленники! Потому что они никуда и не собирались переходить. А вот переселение более легкомысленных сограждан, уходящих от уплаты податей, перелагало их «тягло» на остающихся членов общины. И к тому же надо помнить, что к посадам прикреплялись не «физические» люди, а «налоговые единицы». Хозяева дворов, лавок, мастерских. Но не жившие с ними братья, племянники, работники. Если же такая «единица» сменила хозяина, то и прежнего владельца ничего больше не удерживало.

Соборное Уложение было окончательно принято в январе 1649 г., распечатано огромным для того времени тиражом 2000 экз. и разослано по разным городам и учреждениям. И не лишне подчеркнуть, оно оказалось настолько всеобъемлющим и проработанным, что стало основным законодательным кодексом России почти на два столетия — в него лишь вносились поправки, а само Уложение действовало! Пока в 1832 г. его не сменил 15-томный Полный Свод законов Российской Империи. Мало того, специалисты приходят к выводу, что по полноте и юридическому качеству, по проработанности законодательства, Соборное Уложение превосходило этот Свод!

Царь Алексей Михайлович. Портрет. Акварель. В рукописи "Соборное Уложение" 1649 г.
Но любые законы хороши только тогда, когда они исполняются. Это Алексей Михайлович тоже учёл. Верного ему боярина Долгорукова он поставил во главе приказа Сыскных дел — специально созданного ещё патриархом Филаретом для борьбы со злоупотреблениями. А в своём дворце царь велел устроить специальное «челобитное окно». Каждый день из него на верёвках спускался ящик, и любой россиянин мог прийти и, минуя чиновников, положить туда челобитную. Вечером ящик поднимался и содержимое разбиралось доверенными лицами государя. Руководил этим честнейший «евангельский человек» Ртищев. Поэтому жалобы попадали в собственные руки Алексея или его полномочных помощников. Как писал Олеарий, «кто бы ни подавал прошения его величеству, никому не было отказа, если хоть что- нибудь могло быть сделано».

Таким образом, почти одновременные «революции» в Англии и России привели к диаметрально противоположным результатам. В одном случае — кровь, хищничество и диктатура, в другом — торжество закона и социальной справедливости. Кстати, на Земском Соборе был снова поднят вопрос о засилье британских купцов. Но он решился сам собой. Казнью Карла I Алексей был глубоко потрясён. Просто шокирован тем, что люди подняли руку на своего монарха. Повелел выслать вон всех англичан, запретил им проживание в России и сохранил лишь право приходить в Архангельск. Этому чрезвычайно обрадовались голландцы и попытались занять место британцев в российской торговле.

Однако правительство удовлетворило их притязания лишь частично. В наших городах торговать разрешило — но не беспошлинно. И вожделенного транзитного пути в Персию им не открыло.

В целом же Россия отнюдь не оставалась в стороне от европейской политики. В той же английской сваре и Кромвель, и наследник престола Карл II, бежавший в Шотландию, прилагали значительные усилия, чтобы заручиться поддержкой Москвы. Но когда прибыл посол от Кромвеля, его приняли очень холодно. Лишили элементарных почестей и оставили «без места» за царским столом. То есть во время обеда не предложили даже присесть. На все претензии давали один ответ: «Тебе в чужом государстве выговаривать не годится». И спровадили, не удостоив ответа на кромвелевское послание. А вот с Карлом II установились регулярные отношения, Алексей Михайлович взял на себя его материальную поддержку, высылал деньги. И не забывал при этом передавать наилучшие пожелания королеве Генриетте-Марии, «безутешной вдове достославного мученика короля Карла».

В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. IX Мятеж и закон.

В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. I Эпоха авантюристов
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. II На границах тревожно.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. III Государь Алексей Михайлович
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл. IV Москва Златоглавая.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл V Дела церковные и мирские.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл VI Богдан Хмельницкий.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл VII Европа в огне.
В.Шамбаров. Правда варварской Руси. (Оклеветанная Русь) 2006 г. Гл VIII «Бунташная» Англия.


ertata