В моей семье, разумеется, никогда ничего не соблюдали. Папа поменял имя Израиль на более благозвучную в советском обществе версию. Мама вообще долгое время избегала домашнего обсуждения национального вопроса. Никаких тебе гефилте-фиш и раздельных тарелок для мясного и молочного. Когда я в 14 лет попыталась переиграть ситуацию и стала начинать утро с омовения рук и молитвы, у родителей сразу возникло много вопросов. И первым из них, конечно же, был «Зачем?». В 14 лет очень трудно найти подходящие слова и объяснить умным, знающим и все понимающим родителям, зачем тебе что-то нужно.

Родители все равно лучше знают и больше понимают. И они найдут способ убедить тебя, что «все это бессмыслица и блажь, лучше сделай уроки». Окей, бессмыслица и блажь. Я не стала настаивать.

Второй раз я задумалась о «возвращении к корням», когда родились мои младшие дети. Я хотела сделать сыну брит милу, но быстро столкнулась с тем, что на брит ребенка должен обязательно отнести отец, а еще это надо делать на восьмой день (на восьмой день мой сын был уже не на ИВЛ, но еще в кювезе с регулятором температуры, и ни о какой традиции речь просто не шла). В общем, меня снова спрашивали: «Зачем вам это, девушка?» На этот раз спрашивал умудренный жизнью рав, сочувственно покачивая головой. И мне снова было нечего сказать. Потому что у меня была запутанная личная жизнь, никакого опыта общения с раввинами и внешне я, полагаю, совершенно не производила впечатления хорошей еврейской девочки. Или даже приличной еврейской женщины. В его реальности мне не было места — и это даже в общем было понятно.

На третий раз я подготовилась лучше. У меня было с десяток ответов на вопрос «Зачем?» для разных слоев населения и разного уровня культур. У меня был знакомый реформистский раввин, готовый смотреть сквозь пальцы на то, что мой переход совершается не так быстро, как, возможно, хотелось бы. Я знала адреса кошерных магазинов и понимала, где купить правильное мясо и правильный хумус, чтобы кашрут был еще и вкусным. У меня было достаточно денег, чтобы купить себе платья, которые вполне укладываются в представления евреев о правильном и приличном и в то же время не противоречат моим представлениям о прекрасном. Но и тут меня поджидало некоторое количество «беготни по пустыне» — и я могу честно сказать, что я пока только в самом начале пути.

Во-первых, к этому моменту у меня было трое детей. Они выросли, в отличие от меня, с пониманием своей национальной принадлежности, а старшая даже училась в еврейской школе и привыкла начинать утро с молитвы, но все-таки они совершенно не понимали: зачем им брать тарелки для мяса из отдельного шкафа и складывать в отдельную раковину, если раньше все прекрасно сосуществовало совместно? Не говоря уже о том, что мысль провести неделю перед Песахом, отказавшись от любимых булочек и маминых сырников, казалась им совершенно бессмысленной и кощунственно жестокой.

Или 16-летней протестующей фемине, почему на мясную полку в холодильнике не надо ставить йогурт?

Во-вторых, у меня было больше страха, чем представлений о том, что разрешено и позволено. И не было ровным счетом никакого поддерживающего окружения. Почему-то в Москве евреи либо жестко соблюдают примерно всё — и тогда смотрят на меня с плохо скрываемым осуждением, либо не соблюдают ничего — и тогда встречают меня радостным непониманием. В этом смысле реформистская община оказалась почти идеальным местом для таких несознательных элементов, как я. С одной стороны, настоящий шахарит и шаббатний стол, с другой — все это прекрасно происходит в субботу утром и никто не смотрит на тебя косо из-за того, что ты приехала на машине.

И, наконец, в-третьих, (и это, наверное, самое главное) мне постоянно приходилось отвечать на вопрос «Зачем?» самой себе. Зачем мне собирать всех за одним столом в пятницу вечером? Зачем мне раздельная посуда для мясного и молочного и кошерная колбаса? Зачем отказываться от любимых драных джинсов и маек-алкоголичек, которые были моей униформой долгие годы?

А что, если вот сюда пойти так, как привычно, и сесть как привычно, и на деловом банкете не отказываться от мороженого после стейка? Просто чтобы избежать вопросов?

Удивительно, но ответ оказался невероятно простым, коротким и идеально устроил и меня, и, впоследствии, моих детей. Мне это нужно, потому что это дарит мне счастье и душевный покой. Вот, собственно, и все. Ничего не знаю про то, насколько актуально соблюдение в современном мире, и «не остыл ли суп», и вернется ли кто-то когда-нибудь за этим супом. Но знаю, что у меня от домашних шаббатов и праздников, от костюмов на Пурим для маленькой Эстер, от халы, которую я впервые пытаюсь печь сама, и от теплого света свечей по пятницам случается мир в душе и покой. И хрупкое ощущение счастья. Именно оно мне невероятно дорого.