Сегодня, между прочим, день рожденья не только у Nekoda Singerа, но и еще у двух наших любимых писательниц: Туве Янссон и Памелы Трэверс. По такому поводу публикую здесь старую статью Некода : Тайное учение Мэри Поппинс
"Если вас интересуют факты моей биографии, – однажды сказала Памела Линдон Трэверс, – то история моей жизни содержится в "Мэри Поппинс" и других моих книгах".
Так или иначе, "подлинный дом", в котором явилась миру Мэри Поппинс – одна из наиболее значимых мифологических фигур прошедшего века, был домом, в котором создательница литературного персонажа жила некоторое время – в начале 30-х годов. Вот как она описывает этот дом в своей краткой автобиографии из "Книги об авторах для новых читателей":
"Это был маленький запущенный особнячок в поместье, настолько старом, что оно упоминается в "Книге Судного дня" (Земельной описи Англии, произведенной Вильгельмом Завоевателем в 1085-1086 гг. – Н. 3.), посреди полной легенд сассекской равнины. Но я и не нуждалась в этом, чтобы погрузиться в сказочную атмосферу, поскольку витала в ней с раннего детства и не расстаюсь с ней по сей день. Я всегда считала, что Мэри Поппинс явилась ко мне, выздоравливающей после болезни, только затем, чтобы меня позабавить, и мне не приходило в голову помещать ее в книгу до тех пор, пока один из друзей не познакомился с записями о ней и не нашел их увлекательными. Я никогда не воспринимала ситуацию таким образом, будто это я сама придумала Мэри. Возможно, это она меня придумала, и именно поэтому мне так трудно писать о себе автобиографические заметки".
Не случайно все, происходящее в книгах о Мэри Поппинс, а всего этих книг примерно шесть... То есть как это "примерно шесть книг"? Давайте считать по пальцам: "Мэри Поппинс", "Мэри Поппинс возвращается", "Мэри Поппинс отворяет дверь", "Мэри Поппинс в парке" и "Мэри Поппинс на Черри Три Лэйн". Так, пальцы на одной руке закончились – значит, это уже пять. Пять книжек, появившихся с 1934 по 1982 год. Последняя скорее является чем-то вроде дополнительной главы к четырем предыдущим, состоящим из многих глав. Плюс еще две сопроводительные книжки-картинки "Мэри Поппинс от А до Z, 1962, и "Мэри Поппинс на кухне", 1975. Таким образом, уважаемые мастера безошибочно-го счета, количество книг об этой замечательной барышне большинство математических авторитетов определяет числом, находящимся на цифровой шкале между пятеркой и семеркой. Как мы уже говорили, примерно шесть...
Впрочем, советские дети моего поколения и даже следующих двух выросли всего на двух книжках в переводе Бориса Заходера, да и то без некоторых, особенно религиозно-мистических, глав. Но это, в конце концов, дело поправимое – выросли, подучили английский язык, прочли все, что было написано, а тут и новый, полный перевод появился в результате крушения идеологии и возникновения свободного рынка. Перевод, кстати сказать, не то чтобы плохой, но уж никак не "полное совершенство во всех отношениях", по определению мисс Поппинс, так что английский язык мы все-таки учили не напрасно. Особенно въедливые и глубоко заинтересованные, вроде автора данной статьи, не без труда разыскали изданную в 1971 году книгу "Друг-обезьянка", которую Джонатан Котт назвал "чудесной и совершенно незаслуженно забытой", чтобы убедиться, что забыта она, пожалуй, вполне заслуженно, – Друг-обезьянка, в противоположность Мэри, выдуман от начала до конца.
- Все это очень глупо и совершенно неприлично, – слышу я голос Мэри Поппинс. – Во-первых, потрудитесь называть меня полным именем, а во-вторых, не сбивайте читателей с толку. Вы, если мне не изменяет память, а мне она никогда не изменяет, застряли где-то в середине фразы о том, что в книгах обо мне что-то происходит не случайно! Хм, естественно! Я не из тех, кто допускает какие-либо случайности в воспитании детей и их родителей. Но, может быть, вы все-таки соблаговолите довести свою мысль до конца!
Сей секунд, мисс Поппинс! Не случайно все происходящее с Мэри Поппинс воспринимается глазами детей. Ее первое появление (да-да, она прилетела по воздуху, хотя ни за что не согласится признать сей абсурдный факт) наблюдали не взрослые, а дети – Джейн и Майкл Бэнкс, те самые, что через несколько глав уже не способны разобраться в языке новорожденных близнецов. И конечно же, не случайно, что своему автору героиня явилась в тот период, когда та выздоравливала после болезни, то есть находилась в психологическом состоянии, близком к возвращению в детство. И еще одна совершенно не случайная подробность – Мэри Поппинс всегда появляется с восточным ветром и улетает, когда направление ветра меняется, словно какой-то даос Сюй Цзиньян.
Последователи Дао-пути считают раннее детство идеальным периодом жизни, поскольку младенец идентифицируется с Дао. Все мы довольно быстро забываем путь и язык солнечного и звездного света, птиц и ветра, лишь Великое Исключение продолжает помнить. Великое Исключение – наиболее соответствующий сути титул Мэри Поппинс. Как сказал один из детей семейства Бэнкс: "Она -волшебная сказка, ставшая правдой". Сказки по Трэверс – это мифы, спустившиеся в определенное время и пространство, как спустилась с небес на Черри Три Лэйн Мэри Поппинс со своей ковровой сумкой, белыми перчатками и зонтиком с головой попугая.
"Живи она в древние времена, к которым, безусловно принадлежит, – однажды заметил поэт АЕ автору этой сказки, – она носила бы длинные золотые локоны, венок из цветов и, вероятно, держала бы в руке копье. Глаза ее были бы как море, а стопы украшены крылатыми сандалиями".
Мэри Поппинс, однако, появилась в Англии эпохи Георга V в обличий несколько старомодной девушки, в строгом костюме и шляпке, с гладкими, блестящими черными волосами ("как у деревянной куклы"), "худой, с большими руками и ногами и довольно маленькими, пронзительными синими глазами", в которые, словно в глаза кошки, смотревшей на короля, нельзя было взглянуть прямо, не испытав священного метафизического ужаса соприкосновения с высшей силой. Такие же пронзительные синие глаза были, по свидетельству друзей, у самой Памелы Трэверс, заявлявшей, впрочем, что знает о них лишь понаслышке, и никогда не решавшейся взглянуть прямо в глаза самой себе.
Подобный прямой взгляд в себя, по ее теории, практически невозможен. Но для самопознания существуют другие, более гуманные способы – выбрать у торговки свой собственный именной шарик, например, или вслушаться повнимательнее в древние, как мир, абсурдные стишки и песенки, знакомые с младенчества. Иными словами – прибегнуть к посредничеству надличностного фольклорного опыта, или, говоря попросту, начав играть.
В доме Памелы Трэверс в лондонском районе Челси все, выходившее за функционально-бытовые рамки, являлось с Дальнего Востока: несколько японских свитков и ширм – шесть плодов хурмы, ива на ветру, петух, приветствующий восход, иероглиф "му", десять великих картин, приписываемых китайскому дзенскому мастеру XIX века Каку-ан Ши-ен, – аллегорическая серия, демонстрирующая путь человека, ищущего своего быка.
Не секрет, что хозяйка этого дома была ученицей Гурджиева, а также некоего мастера дзен. Ходили слухи, что Мэри Поппинс, в сущности, не кто иная, как замаскированная версия Гурджиева.
- Как вы сказали? Версия Гурджиева?! Этого усатого шарлатана?! Я? Воспитанная девица, которая знает, что полагается, а что – нет?!
Прошу прощения, но это не мое собственное озарение. Так считали некоторые легкомысленные друзья госпожи Трэверс, которых она же сама и разубеждала. Дело в том, что две ее книги о Мэри Поппинс вышли в свет раньше, чем писательница познакомилась с Гурджиевым. К тому же мисс Поппинс всегда заявляла о своей уникальности и самодостаточности, не имеющей внешнего первоисточника:
" – О, Мэри Поппинс, скажите по правде! Вы случайно не кто-нибудь в изгнании? – спросил Майкл.
– Я! В изгнании! Конечно, нет!
– Но, Мэри Поппинс, – продолжала настаивать Джейн. – Представьте себе, что вы не Мэри Поппинс, кем бы вы хотели стать?
Синие глаза под шляпкой с тюльпанами изумленно уставились на нее. На подобный вопрос был только один ответ.
– Мэри Поппинс! – ответила она".
Более точного определения личности, в которой имя соответствует внутреннему содержанию, мы, сколько бы ни старались, найти не сможем.
Скорее всего, сближение с Гурджиевым было следствием влияния Мэри Поппинс на автора, а отнюдь не наоборот. Но многое в его теориях и практиках действительно перекликается с опытом этой великой учительницы жизни, архетипической нянюшки, научившей госпожу Трэверс, среди прочего, и тому, что в движении, в самом теле, заложена память о первоисточнике, недоступном головному постижению.
В одной из бесед писательница призналась:
"Джеймс Стефенс сказал: "Первая и последняя обязанность человека – танцевать". И я с ним совершенно согласна. В детстве, в любой момент радости или отчаяния, я танцевала. И продолжаю делать то же самое, в некотором смысле этого слова".
Через стихийный танец приходит к ее героям чувственное осознание гармонии между внутренним и внешним миром:
" – Это правда, что мы здесь сейчас, этой ночью, – изумленно спросила
Джейн, – или мы только думаем, что это так?
Солнце снова улыбнулось, немного печально.
– Дитя, – сказало оно. – С самого начала мира люди задавали этот вопрос. И я – повелитель неба – даже я не знаю ответ. Я уверено только в том, что сейчас созвездия светят в твои глаза и что это правда, если ты так думаешь...
– Идите танцевать с нами, Джейн и Майкл! – закричали Близнецы.
И Джейн забыла свои вопросы в тот момент, когда они вчетвером закружились в хороводе под звуки небесной мелодии".
Примерно о том же опыте познания писал Корней Иванович Чуковский, героически отстаивавший нонсенс еще в угрюмую эпоху Надежды Константиновны Крупской. Великую силу притопов и прихлопов в ритме лишенных рационального смысла стихов он с легкостью обнаруживал не только в английской, но и в русской фольклорной традиции.
Вообще удивительно, какие бесценные дары из мира коллективного бессознательного принесли нам, ищущим самоидентификации, люди, старательно державшиеся как можно дальше от психоанализа в частности, да и любой аналитики вообще. Если бы Матушку Гусыню попросили каким-то образом соотнестись с опытом корифеев психоанализа, то результатом, вероятно, стала бы подобная незамысловатая считалочка:
Жижек мозги разжижает,
Их Лакан потом лакает,
Мокнет, мокнет в море слез,
Кто промокнет, тот Делез!
К кому это нас отсылает, милые дети? Правильно, к Льюису Кэрроллу, который впустил народную стихию нонсенса в письменную литературу, окончательно стерев грань между сном и явью, и считавшему, что после девяти лет лучше уже не расти.
Да и нам, иудеям, за собственным коллективным опытом далеко ходить не надо, достаточно, подобно танцующему Давиду, затянуть хором Песнь Восхождения: "Когда возвращал Господь пленников Сиона, мы были как во сне. Тогда наполнятся уста наши смехом и язык наш – пением: Возврати, Господи, пленников наших, как потоки в Негеве! Сеявшие в слезах, жать будут с пением".
"Мы, возможно, спим и танцуем одновременно, – заметила Памела Трэверс, – а истории всплывают из памяти и из снов сами собой. Толкиен однажды говорил о том, что "суп памяти" находится в котле, из которого повар вытаскивает свои истории поварешкой. Но я думаю, что в этом образе есть слишком много выбора. Мне ближе Йейтс, писавший о рыболовном крючке. Кто знает, что на него клюнет? Существует история о даосе, который рыбачил на одну булавку, привязанную к шелковому шнуру, но был в такой гармонии стечением вод, что вылавливал множество рыб".
Как и прочие сказки, Мэри Поппинс, кажется, всегда была с нами – "та, что прежде всех вещей". Памела Трэверс писала в послесловии к своей статье "О спящей красавице": "Наверное, мы родились, уже зная эти сказки, ибо наследие наших бабушек и всех их предков постоянно циркулирует в нашей крови, непрестанно их повторяя, и шок, который мы переживаем, впервые их услышав, вызван не удивлением, а узнаванием. Вещи, давно известные бессознательно, внезапно вспоминаются. Потом они, как ручьи, бегут под поверхностью, и мы на время теряем и забываем их. Возвращение к ним – долгий процесс, который может занять полжизни, и лишь немногие счастливые приходят обратно к сказкам".
В эссе "Только соедините" она добавляет: "Каждый должен стать героем собственной истории, если хотите, собственной волшебной сказки". Таким вот возвращением нас к нашим подлинным и персональным истокам занимается и наша персональная няня – "сказка, ставшая правдой"... Да-да, Мисс Поппинс, это о вас! Но и об Арине Родионовне, вестимо, тоже, певшей песни про синицу и про девицу самому Александру Сергеевичу. Но позвольте мне вернуться к ранее цитировавшемуся эссе "О спящей красавице":
"Имеем ли мы дело со спящей душою и всеми внешними жизненными событиями, оплетающими и скрывающими ее, с чем-то, погружающимся в сон по окончании детства, с чем-то, что, не окажись оно пробужденным, сделало бы жизнь бессмысленной? Дать на это ответ, пусть бы мы его даже и знали, означало бы нарушить законы сказки. Ответ вовсе и не обязателен. Достаточно и того, что мы любим эту историю и задаем себе вопросы".
А в эссе "Мир героя" Памела Трэверс развивает эту идею: "Понять (To understand): годами я размышляла об этом слове, пытаясь определить его воздействие на себя, и в конце концов пришла к выводу, что то, что оно означает, является прямой противоположностью тому, что оно говорит: "понимать" значит "быть ниже" ("стоять под") (to stand under). Впоследствии я обнаружила, что именно это оно и означало в средневековом английском языке. Итак, чтобы понять, я
прихожу к чему-то со своим незнанием, я стою ниже него и позволяю ему научить меня, излить на меня свою правду. Это то, что совершают дети по отношению к сказке".
Но кто они такие, эти дети, изначально понимающие то, что неизвестно нашим мудрецам?
Одно из своих эссе Памела Трэверс озаглавила "Я никогда не писала для детей". В нем есть следующее высказывание: "Сознавать собственное детство (а кто же я, если не ребенок – искалеченный, напуганный, замаранный, но все же тот самый ребенок, ибо суть не может измениться окончательно), сознавать этот факт и держаться за него значит видеть весь долгий жизненный путь как единое, нерасчлененное целое. Нельзя отсечь один какой-то кусок собственного воображения и сделать из него книгу для детей. Ведь если быть честным, вы не имеете ни малейшего понятия о том, где кончается детство и начинается зрелость".
В детстве, проведенном писательницей в солнечной Австралии, где она чувствовала себя совершенно счастливой, она одновременно постоянно предавалась мечтаниям "о чем-то другом", о туманной Англии, о другой планете. Встретив странствующих цыган, она с замиранием духа мечтала быть похищенной ими, но цыгане не стали ее похищать. "У меня есть и всегда было сильнейшее чувство чего-то иного, меланхолическая тяга к которому приходит ко мне на закате. В закате есть нечто неизбежное, нечто требующее подлинного переживания. Поэтому я не могу чувствовать себя счастливой в доме, окна которого не выходят на закат".
Главное – не забывать, считает Памела Трэверс. С памяти начинается человеческая жизнь, причем это память особого рода. Так видит свое появление на свет новорожденная Аннабелл: "Сначала я медленно двигалась, всегда спя и видя сны. Я помнила все, чем я была, и думала обо всем, чем я буду. И, досмотрев свой сон, я проснулась и быстро пришла".
Все герои "Мэри Поппинс" или помнят или забывают вспомнить. Так и сама пи-сательница. Она утверждала в старости, что продолжает ничего не забывать и вместе с тем знает все меньше и меньше. "Стать абсолютно незнающей будет просто прекрасно!"
Сразу же вспоминается коварный ангел еврейской традиции, отвешивающий только что пришедшему в этот мир новорожденному щелчок по носу, после которого тот забывает весь свой бесконечный опыт. Впоследствии душа, живущая во взрослеющем теле, только и делает, что вспоминает. Нет ничего удивительного в том, что такое вспоминание зачастую оказывается наиболее точным при смещении навязанных взрослым опытом причинно-следственных связей, что оно чаще всего происходит во снах или в состояниях ритмического транса, проводниками которых являются такие уникальные личности, как связывающая нас с иными измерениями Мэри Поппинс.
Памела Трэверс отмечала, что первыми такими медиумами-шутами в человеческой истории были женщины. Я надеюсь, мисс Поппинс, вы простите нам "шутов", если мы обязуемся впредь вести себя пристойно? Припомним песнь пророчицы Мирьям под аккомпанемент бубна из нашей собственной священной истории. А госпожа Трэверс приводила в пример древнегреческую Ямбе, наполнявшую своими балладами время, проводимое Деметрой в охоте и поисках утраченного сущего. Из этих ямбических стихов, согласно легенде, возник пятистопный ямб, достигший впоследствии таких вершин, как бессмертные сетования Васисуалия Лоханкина:
"Волчица ты, тебя я презираю, к Птибурдукову ты уходишь от меня! Так вот к кому ты от меня уходишь, волчица гнусная и мерзкая притом!" Лишь такое ритмизованное впадение в детство помогает Лоханкину осознать роль интеллигенции в русской революции и приблизиться к пониманию сермяжной, то есть фольклорной, надличностной правды.
Впрочем, так нас может занести уже совсем далеко. Как говаривала Мэри Поппинс: "Все хорошее когда-нибудь кончается". Кончается и эта затянувшаяся дзен-медитация. Будем благоразумны, как мы и обещали нашей строгой няне, не станем водить хоровод, подвывая: "Возьмемся за руки, друзья, возьмемся за руки, друзья" или "Хай-хай-хай, ам Исраэль хай". И совершенно ни к чему немедленно пополнять ряды кибуцников-гурджиевистов или скакать под мегафон вместе с брацлавскими хасидами. Я, по крайней мере, к этому никого не призывал. Достаточно иногда читать хорошие книжки, вроде тех, о которых мы только что вспоминали, и видеть вещие сны. После этого даже наша внешне бессмысленная взрослая жизнь приобретает все же некоторое подобие смысла и содержания.
xl-2016-fuchsia-1.jpg
