stoletie.ru/print.php?ID=128359
Э.В.:Рекомендую поразмышлять над этой статьей....
Кризис представительной демократии и новый мировой порядок
«Демократией 2.0», по аналогии с апгрейдом компьютерных программ, прозвали в мире опыт Исландии по разработке новой конституции. Те скупые известия, которые пробиваются в СМИ об этой стране с населением 320 тысяч человек на краю ойкумены, позволяют считать, что там за последние годы произошло нечто важное, значение чего выходит далеко за пределы этого приполярного острова.
Началось с того, что Исландию, регулярно входившую в тройку самых благополучных стран мира по Индексу человеческого развития (Human Development Index, HDI), поразил финансовый кризис. В этом нет ничего удивительного – кризис поразил всех. Но в Исландии он выразился особенно резко. Как и в ряде других периферийных стран Евросоюза – Греции. Испании, Ирландии, Португалии. Однако политические последствия этого кризиса оказались другими.
Вместо того, чтобы, как это под давлением ЕС и международных банковских структур сделало правительство Греции, заставить своих граждан расплачиваться за долги своих банкиров, правительство Исландии отвергло всевозможные «пакеты помощи» от «доброхотов» из тех же международных организаций. Несмотря на угрозы всевозможных санкций и мрачные пророчества статусных «экспертов» о полном крахе экономики. Конечно, это произошло не сразу.
За это народу Исландии пришлось изрядно побороться и отправить в отставку одно правительство, а другое заставить отдать приказ об аресте бежавших за границу банкиров, спровоцировавших финансовый кризис. Закономерным шагом в такой ситуации стала национализация банковской системы.
Эти события, когда народ срывал заседания альтинга (парламента) грохотом посуды на площади Рейкьявика, даже прозвали «революцией кастрюль». Было это в 2008–2009 гг.. Мало кто тогда в мире обратил на неё внимание. Исландия – маленькая страна где-то у Северного полюса. Наверное, это и помогло народу Исландии довести свою борьбу до логического победного конца.
Теперь Исландия будет голосовать за новую конституцию страны, которую разрабатывала и обсуждала всенародно через Интернет. От создания проекта конституции были отстранены политические партии. Пользователи «сети» выдвинули несколько сотен выборщиков, которые в свою очередь рейтинговым голосованием избрали 25 граждан – членов Конституционной ассамблеи. Её заседания транслировались он-лайн. Каждый гражданин мог отправить в неё своё предложение и имел возможность отследить весь его путь: от поступления до обсуждения. Статьи конституционного проекта обсуждались и подвергались голосованию в Интернете. В результате проект новой конституции был осенью прошлого года передан в альтинг, и на лето нынешнего года запланирован референдум по принятию основного закона страны.
Характерной особенностью новой конституции является ведущая роль механизмов прямой демократии – обязательного проведения основных политических решений через референдум. На всенародное голосование должны выноситься любые вопросы, связанные с передачей Исландией части своего суверенитета международным организациям. Кроме того, референдум должен проводиться, если его потребовали 10% избирателей (для Исландии это примерно 25 тыс. граждан). 2% избирателей составляют минимальное количество инициативной группы, обладающей правом направлять законодательные предположения непосредственно в альтинг, обязанный в этом случае их обсудить. Деятельность всех институтов власти обставлена существенными гарантиями прозрачности их деятельности.
Экономическим фундаментом народного суверенитета стала общественная собственность на землю и другие природные ресурсы, не находившиеся в мелкой частной собственности граждан Исландии. Это достояние всего народа теперь не может быть передано в частную собственность кому бы то ни было.
Конечно, все обычные институты власти, как и политические партии, в Исландии остаются. Действенность же нового механизма демократии покажет только практика. И всё-таки показательно, что европейские элиты резко негативно относятся к референдуму как форме изъявления и механизму народовластия. Если, конечно, референдум может привести к нежелательному для них итогу.
Последняя черта особенно ярко проявилась на фоне известных событий в Греции. Когда в ноябре прошлого года премьер-министр Эллады А. Папандреу объявил о проведении референдума по вопросу о принятии пакета финансовой помощи от Евросоюза, это вызвало плотный шантаж Греции со стороны ЕС и международных финансовых институтов. В результате греческое правительство было вынуждено объявить об отказе от референдума и пошло на принятие «помощи». По сути дела Грецию заставили отказаться от права на собственное суверенное решение по такому важному вопросу. Но сказав «А», приходится говорить «Б». Вслед за (вырванным буквально под дулом пистолета) отказом от референдума, Греции теперь, по-видимому, придётся пойти на другие ограничения своего суверенитета, вплоть до назначения еврокомиссаров в своё правительство, следящих за выполнением условий финансового соглашения. Эти условия, напомним, предусматривают жёсткую экономию на зарплате бюджетным сферам и социальных программах.
Экономические причины, приведшие к такой ситуации, одинаковые что в Исландии, что в Греции. И там, и там власти, выраженные в привычной политической элите, пытались заставить народ выплачивать долги, сделанные банковскими «пирамидчиками». Разница в том, что Греции приходится испытывать значительно более сильное внешнее давление – видимо, её стратегическое положение в мире более ключевое, чем у Исландии. И грекам пока не удаётся добиться того, чего добились исландцы.
Многие события прошлого года в мире, среди которых одним из наиболее значимых стало внепартийное движение американцев под лозунгом «Захвати Уолл-стрит!», высветили характерную тенденцию нашего времени: рост недоверия к институтам представительной демократии и к политическим партиям как к привычным посредникам между народом и властью в политическом процессе.
Эту тенденцию мы отчётливо наблюдаем и в нашем Отечестве. Накал общественных страстей у нас пока уступает тому, что захлёстывает большинство стран Запада в последнее время, но обманываться насчёт истинных настроений нашего народа было бы глупо. О неуклонном снижении авторитета «политической элиты», как облечённой властью, так и оппозиционной, свидетельствует растущий год от года абсентеизм наших избирателей на местных и региональных выборах. Только общенациональные выборы ещё вызывают интерес.
Характерно в этой связи то, что российская «новая оппозиция», активно будирующая политическую ситуацию, хотя и включает в себя некоторые политические партии, но явно не выпячивает их роль. И не только оппозиция. В предвыборной кампании В.В. Путина «Единая Россия», несмотря на формально громкую победу на парламентских выборах, находилась где-то на втором плане. А предложения Д.А. Медведева о реформировании политической системы ведут к увеличению числа субъектов, борющихся за власть в рамках партийно-политической конкуренции, сверх партий, изрядно поднадоевших за последние 10-15 лет. Другое дело, что всего этого может оказаться недостаточно для того, чтобы граждане могли реально влиять на механизмы формирования и деятельности власти в интересах большинства народа.
Общий мировой тренд эпохи – «больше прямой демократии, долой политических посредников!» – налицо. Необходимо выяснить два вопроса: 1) насколько он актуален для России; 2) насколько пригодны для России предлагаемые в его рамках направления политических реформ, и, в частности, тот же исландский опыт.
На первый вопрос положительный ответ даёт сама наша действительность от выборов к выборам. Когда избиратель голосует за одних и тех же лиц политической элиты, он это делает из-за того, что больше ему никого не предлагают. Так может тянуться десятилетиями при благоприятной социальной обстановке, но при её ухудшении может внезапно аукнуться страшным и мало предсказуемым образом.
Кроме того, сам принцип постоянной, мало подверженной ротациям, политической элиты порочен с точки зрения реальных прав народа на власть, провозглашаемых Конституцией. Политическая элита может замкнуться в касту, преследующую свои собственные выгоды.
Между тем, сами отношения между партиями и народом построены на принципе опеки, на априорном принципе, что та или иная партия обладает совершенной доктриной и на этом основании якобы лучше самого народа знает, как народу надлежит жить.
Итак, борьба за прямую демократию есть по сути дела борьба за ликвидацию монопольного положения привилегированной касты политических посредников. Эта тенденция – общая для всех стран с представительной системой правления. Значит, и для России тоже.
Второй вопрос, в каких формах прямая демократия сможет эффективно работать в России. Пример Исландии, конечно, не может быть универсален. Во-первых, людей там живёт в четыреста раз меньше, чем в России. Во-вторых, 95% исландцев регулярно пользуются Интернетом. У нас, для начала, необходимо, по меньшей мере, провести всеобщую «интернетизацию» населения.
Возьмём простейший, появившийся задолго до всякого Интернета, механизм прямой демократии – референдум. Он записан в Конституции РФ. Читаем статью 3, пункт 3: «Высшим непосредственным выражением власти народа являются референдум и свободные выборы». Референдум, таким образом, согласно букве Конституции, имеет приоритетное значение в механике народовластия. А часто ли он применялся? Да, с момента принятия этой Конституции – ни разу! Что же мешает? Всё и так хорошо, без всяких референдумов?
Существующее законодательство фактически исключает проведение референдума по инициативе самих граждан. С референдумами у нас связаны воспоминания о бурном начале 1990-х гг. Тогда к этому способу народного волеизъявления прибегали нередко. И не всегда решения референдума служили законом для властей предержащих. Так было с итогами референдума 17 марта 1991 года о сохранении Союза ССР, так было с голосованием о доверии Съезду народных депутатов России 25 апреля 1993 года. Но это не может служить аргументом против референдума, как это иногда трактуется: дескать, референдум – признак революционной неустойчивости, а теперь у нас правильно функционирующие институты власти. Прямое народное голосование должно и может стать регулярным механизмом принятия важных государственных решений.
Настороженное отношение к референдуму роднит нашу доморощенную политическую элиту с международной олигархией.
Все «аргументы» в пользу того, что народ-де не способен на разумные политические решения, что ему достаточно только одного политического «права» – голосовать раз в несколько лет за ту или иную крупную партию – следует считать отстаиванием антиконституционной кастовой монополии на власть.
Разумеется, сами по себе ни референдум, ни Интернет-голосование, ни прочие он-лайн штучки нашего времени не гарантируют полной демократии. Всегда изобретут способы манипулировать общественным мнением и голосами избирателей. Но означает ли это, что не нужно вовсе бороться за ограничение возможности такого манипулирования?
События во многих, считавшихся благополучными, странах мира показывают, что международная элита не может править по-старому. И есть основания полагать, что институты представительной демократии будут уступать место прямой демократии. Естественно, что все участники политического процесса станут стремиться использовать её в своих интересах.
Прямая демократия может быть механизмом защиты суверенитета народного государства. Но она же в итоге может стать и способом разрушения этого суверенитета внешними по отношению к государству силами.
Результат будет зависеть уже не от самого механизма, а от степени гражданского самосознания народа. Монопольное же положение партийных политиков есть фактор, объективно препятствующий росту такого самосознания.
Ярослав Бутаков
06.03.2012 | 12:25
Специально для Столетия
политкорректности видны и в языковых нормах. В США нельзя сказать «негр», а у нас нехорошо – «черный». Есть и еще ограничения по словам. Бывают и забавности. В России много неграмотных и одновременно неполиткорректных переводчиков. Всю жизнь слышу в американских фильмах-детективах – «он кавказец», «они кавказцы», «тело принадлежит кавказцу». Дивилась – откуда так много лиц несуществующей кавказской национальности в США? Очень просто. Слово Caucasian переводят как «кавказец», хотя это еще и научное определение европеоидной расы (в википедии – евразийской), то есть конкретно «белый человек», белокожий. Подобным образом в США «разводят» белых, чернокожих и выходцев из Латинской Америки. Не слишком политкорректно, но так нужно для полицейских процедур, например. А переводчики добавляют неграмотного «перчика».
Но это все – в пределах норм. А что не в пределах, мы хорошо освоили, потому что уже не одно поколение одергивают «по сказанному». Нельзя «проходиться» по человеку или народам в контексте гендерной, культурной принадлежности, роду занятий, вероисповеданию, возрасту или нездоровью, сексуальной ориентации. Кажется (страшно и подумать), что и убеждения человека тоже входят в пресловутый список.
Нельзя сказать, что идея слишком нова (само словосочетание встречается с 18 века), однако именно в 70-е годы XX века с подачи левых в США сама идея политкорректности как принципа взяла верх. Занятно, что впервые в знакомом нам смысле выражение «политическая корректность или некорректность» было применено в статьях о феминизме, мужском шовинизме и так далее.
Но тут же журналисты почувствовали и комичный аспект этого словосочетания. Не случайно довольно давно появляются в англоязычной печати издания с одинаковыми названиями: «Politically incorrect guide to…». Выпускает их известное издательство. А на телевидении есть шоу с одноименным названием.
Итак, журналисты, сами же и пустившие термин в большую жизнь, скоро почувствовали некую абсурдность ситуации. Но было уже поздно. Идея пришлась по душе власть имущим.
Неполиткорректно о политкорректности
Политкорректность некоторым образом – форма вырождения демократии. Появилась проблема совмещения декларативной власти большинства с реальной властью меньшинства. Одним из наиболее изощренных способов решения этой проблемы и стала политкорректность. Например, политкорректность как реакция на дискриминацию – стала своей противоположностью.
Политкорректность – комплекс запретных тем и вопросов, самое обсуждение которых является неприличным. Все это смоделировано таким образом, что защищает права различных меньшинств: национальных, сексуальных, культурных, религиозных. И хотя напрямую эти запреты не очень касаются отношений собственности, но они создают общий психологический климат. Нельзя затрагивать интересы каких-то значимых меньшинств. Невыгодно политически и экономически.
Политкорректность есть реакция на расширение избирательных прав, на снятие различных цензов. По мере снятия одних цензов появились другие, скрытые. Как киль у корабля, который не позволяет ему перевернуться при любой непогоде и при резком изменении курса. Система амортизаторов – в этом позитивная роль политкорректности.
В условиях современной политкорректности Сократ бы остался жив. Он бы не смог свободно говорить, а другие не стали бы слушать. Его бы наказали или общественным отчуждением, или афинским «рублем», но не цикутой. Сократ остался бы жив. Но не был бы Сократом. Есть и более яркие исторические примеры, о которых лучше политкорректно умолчать…
Политкорректность вовсю критикуют – как политкорректно, так и нет. Ее называют инструментом глобализации (общество становится все более полиэтническим и кросс-культурным, здесь политкорректность – и следствие, и причина). Понятно, что права большинства ограничиваются или укладываются в определенные нормы.
Уже ограничиваются и права Личности. Если раньше политкорректность развивалась под лозунгом приоритета прав личности, то сегодня она начинает гнобить ту самую личность. Не моги сказать, не моги подвергнуть сомнению. Базовая основа – свобода слова – естественным образом оказалась под угрозой еще и благодаря политкорректности.
Политкорректность имеет немало общего с табу. Табуирование тем, табуирование слов. И многим не до конца понятно – почему? Почему нельзя прикасаться к какому-то дереву? Табу. Почему нельзя так сказать или сделать? Неполиткорректно. Объяснение вроде бы дается, но многие понимают, что оно липовое. Этим словом можно прикрыть совсем другие мотивы.
Не вполне всем понятно, почему одно слово – можно, другое – нельзя. При этом вполне можно матерно. Мат прочно вошел в нашу культуру и допустим уже в художественной литературе. В оперных ариях, правда, еще не слышала, но лиха беда начало. Можно предположить, что у нас мат – еще и вариант обхода запретных слов и табуированных тем. Сказал искомое – всем понятно.
Политкорректность и этика и пересекаются, и расходятся. Политкорректность – сама по себе как некий противоречивый подвид этики. Только в нее никто не верит, она воспринимается просто как дресс-код. Принято – значит, так нужно, так разумно.
В глубине Политкорректности – абсолютная авторитарность. Причем, «законодатели» сих правил от политкорректности свободны.
«Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу»
Это песенка была такая. А еще очень популярны в Юго-Восточной Азии вырезанные фигурки обезьянок. Одна закрывает лапками глаза, вторая – уши, третья – рот. Сидят рядышком, на одной дощечке.
Вот пока мы в роли третьей обезьянки – все еще нормально. Главное, чтобы не запрещали видеть и слышать.
Кажется, про автора когда-то нашумевшей книги «Альтист Данилов» Орлова сказали, что это «Булгаков для бедных». Можно перефразировать и так же обидно сформулировать, что политкорректность – это этика для бедных, доверчивых и совестливых.
Но бедные, доверчивые и совестливые тоже нужны. Им оскорбительно слышать высокомерные оскорбления в чей-то адрес, связанные с «роковыми» темами. Но это еще не значит, что они ничего не видят и ничего не слышат.
И политкорректность, пусть и жеманная и лукавая гримасничающая барышня, но – обязательная спутница в общении или подаче материала. Это – форма сохранения общества. Цензура и самоцензура, ставшая хорошим тоном, – да. Добровольное лицемерие – да. Но некая необходимость – тоже.
Спасение ли политкорректность? За 40 лет, вроде, не случилось мировой войны в общепринятом смысле слова. Но межэтнические конфликты и терроризм расцвели махровым цветом.
У нас (на просторах бывшего СССР) еще осталась традиция кухонных посиделок. Вот там никто не помешает выражаться как угодно. У кого как получается. Вне кухонь все же полагается нам оставаться «братьями и сестрами во политкорректности».
Вот такая эта странная политкорректность: нам и без нее – никак, и с ней – тяжело.
