Сотворяю праздничное настроение как умею: шью, жну и на дуде дуду. Начала шить новогоднего зайца -- получился мартовский кот, вместо ёлки у меня в кабинете проросла кудрявая ива, решила вечером 31-го вместо привычного -- салат, шляпка и скандал выйти окультуриться, кинулась сегодня покупать билеты, а на все приличное места уже давно выкуплены, успокоилась опереткой, пусть и послепраздничной. Зато, теперь у меня есть время сшить красную юбку в многих оборках и разучить канкан.

В конце года, как водится, время ускорило бег. Нет, я не ропщу и не плачу, отнюдь, наоборот, не забываю напоминать себе, что жизнь – движение. Перемещаюсь из точки А в точку Б стремительно, в ушах то французы, то немцы – очень мало понимаю вербально, но раз душа поет, улыбка по лицу плывет, а ноги в пляс идут, значит, она моя, эта музыка сегодняшнего дня, что назавтра станет вчерашним, пылью, пролитым дождем, опрокинутым снегом, размытой водой, связующей нитью между душой и телом, между землей и небом, между прошлым и будущим. Если встретите в Городе странную летучую с сумасшедшинкой в глазах, знайте: это могу быть я. 

Удивительным образом настроение по каким-то невидимым проводам передается окружающим, улыбаюсь – и мне улыбаются, открыто радуюсь совершенно простым вещам – и мне отдают сторицей, невероятный обмен добра, тепла и бесхитростного волшебства. Хотя, пожалуй, ничего удивительного в этом нет, ведь окружающий мир – это всего лишь проекция нашего "Я", всего лишь зеркало.  Плохо, что эту простую истину открыла для себя довольно поздно, хорошо, что успела, пока еще душа жива.

Утром проснулась от снопа белого света, бьющего в окно. Это Ярило очнулся, отряхнулся, выпростался от глухого беспробудного сна, и черное ледяное небо не выдержало, пошло трещинами, к обеду образовались промоины с прозрачно-голубыми чистыми водами; осталось совсем немного подождать, до завтра, и начнется светоход, а там и ёлка, Дед Мороз, волшебство и добрая сказка.

Напекла на исходе самых черных ночей печенья из горького-прегорького шоколада, больше этой темени я ничего не должна.

У одного барина всего было в избытке, даже личный мини-зоопарк был. Козы, бараны, свиньи, страусы и прочие разнообразные курицы. Выйдет он ранним утром на крыльцо, окинет угодья взором: роса серебряными колокольцами звенит, сад сладостным наливается, ручеек журчит, деревянное колесо водяной мельницы, мерно поскрипывая, крутится, зоопарк шумит, мычит, рычит, шипит, клекочет; барин сладко потянется: хорошо-то как, хорошо! 

И жил в том зоопарке один дикобраз, натуру имел сердитую, злобную. Не взлюбили его, обслуживающие зоопарк, мужики (простые работяги из местных, из того села, что за барским пригорочком), люто не взлюбили. Придут на работу, обуют сапожищи, наденут робы, клетки вычистят, корм раздадут, а дикобразу -- еще и пинков. Но стоило им вечером, уходя домой, зазеваться и попасть в поле зрения животного без сапог (в кроссовкам там или еще пуще -- в резиновых шлепанцах), от этого товарища уже было не спрятаться. Победно хрюкнув, он делал в воздухе удивительный кульбит и, развернувшись, стремительно несся на обидчика иглистым задом, бил выверенно, метко по ногам: удар, еще удар, удар... нередко случалось, что и насквозь.

-- Ну ты, Васыль (Мыкола, Иван...), дурак чы як? -- вынимая иголки и обрабатывая раны, говорил врач травмпункта очередному раненому. -- От для чого ты його трогав?

-- Всэ, бильш нэ буду! -- поскуливая, обещал очередной дурак.

"Я не говорю, что невозможно жить без любви: возможно, это -- то и есть самое отвратительное". (Ромен Гари "Свет женщины")