Это цитата сообщения Андрей_Ещенко Оригинальное сообщениеГосударство и насаждение нравов
Должно ли государство блюсти нравы и традиционные ценности? Как оно должно это делать? Над статьей Ирины Лукьяновой Валяться в сале продавленной кровати размышляет Сергей Худиев.
Есть две вещи, в которых я согласен с Ириной Лукьяновой. Традиционное общество — это очень мрачно. Его грехи — иные, чем у общества современного, но они ничем не лучше. Впрочем, традиционное общество такое не от хорошей жизни — оно часто балансирует на грани выживания, где не до индивидуализма, работай, слушайся старших, делай как заведено, а то мы все умрем от голода.
Я совсем не поклонник традиционного общества. Традиционное общество и традиционные ценности — это совсем не одно и то же. Но вопрос о нем чисто теоретический, у нас традиционное общество может есть где-то на Кавказе, да и там умирает, а в русских областях его уже давно нет и не может быть. Устроить у нас «православный Иран» было бы невозможно при всем желании — у нас просто нет сколько-нибудь заметного числа иранцев.
Второе — я полагаю, что гопники, избивающие кого бы то ни было, должны быть наказаны по закону за свое хулиганство. И бить гей-активистов так же нельзя, как и любых других граждан.
Но есть некоторые риторические обороты, которые я не нахожу убедительными. Например, «Известно, что Горький пытался вступиться за женщину, которую водили по селу и били. Его самого избили до полусмерти и бросили на дороге, пусть не мешает отстаивать традиционные ценности: святость брака и ненависть к прелюбодеянию».
Каким образом из уважения к святости брака следует избиение бедных женщин, а также великих пролетарских писателей? Я могу придерживаться веры в святость брака и никого не избивать при этом? Или это обязательно? Христос и Апостолы говорят о святости брака — они что, каких-то бедных женщин били кнутами?
«А здесь взрослые привели детей отстаивать традиционные ценности: показали им законную жертву и объяснили, что ее бить можно». Я понимаю, что это есть некоторая горькая ирония, но все же, вот я сторонник традиционных ценностей. Я обязан натравливать малолетних гопников или все же могу уклониться от этой почетной обязанности, сославшись на нездоровье?
Должен сказать, что выстраивание ассоциации «сторонники традиционных ценностей — это те, кто за битье женщин кнутами и науськивание гопников» представляется мне неосновательным. Из того, что педофилы могут заявлять о своей горячей поддержке либеральных ценностей, никак не следует, что все, кто поддерживает либеральные ценности — педофилы. Из того, что гопники могут заявить себя борцами за традиционные ценности, никак не следует, что все, кто поддерживает традицонные ценности — гопники.
Другой риторический оборот, который не кажется мне убедительным, — жалобы на (предполагаемое) вмешательство в личную жизнь. Такое вмешательство было бы делом дурным, тут спорить не о чем. Но пререкаемые законы такого вмешательства не предусматривают. Речь-то идет совсем не о том, чтобы лезть в постели к гражданам с особенностями в сексуальном поведении, а о том, чтобы, совсем напротив, не давать этим гражданам лезть к детям в школы. Это оборонительная, а не наступательная мера.
И тут я, несколько отвлекшись, собственно, от текста Ирины Лукьяновой, хотел бы обратить внимание на одну важную вещь — консерваторы являются обороняющейся стороной. Они не насаждают, они препятствуют насаждению. В самом деле, ответ на вопрос, вынесенный в заголовок, в общем то, очевиден. Конечно, государство может насаждать определенные нравы, и многие государства этим активно занимаются. Считать ли эти нравы «нравственными» — другой вопрос. Факт тот, что мы легко можем видеть, как-то или иное государство утверждает определенные взгляды и ценности в качестве нормативных, и маргинализирует или преследует всех, кто их не разделяет.
Когда в школах вводятся занятия, на которых школьникам поручается играть в «комаров-геев», это не что иное, как насаждение определенных нравов. Когда государство требует — под страхом закрытия — от католических агентств по усыновлению, чтобы они отдавали детей в однополые пары, это тоже насаждение, причем весьма насильственное и бесцеремонное, определенных нравов.
Когда иностранные политические лидеры требуют от России делать то же самое в порядке «борьбы с гомофобией» это тоже насаждение неких нравов. Причем речь идет об активном, наступательном, революционном насаждении, по отношению к которому его противники оказываются в положении обороняющихся. Но это, пока, слава Богу, не у нас.
У нас запрет на «комаров-геев» в школах, напротив, это консервативная попытка сохранения существующего положения дел. Можно считать дело революционера правым, но нельзя считать революционера обороняющейся стороной. Он может называть насаждение угодных ему нравов «просвещением», «борьбой с ненавистью» или еще какими-то изящными и изысканными словами, но насаждением, утверждением чего то, что тут раньше не росло, занимается именно он.
Можно считать, что консерваторы, которые создают революционеру преграды, неправы. Но нельзя называть их нападающей стороной. Именно они, консерваторы, сидят в Зимнем Дворце, который революционеры атакуют снаружи.
Это не злые консерваторы пытаются навязать человечеству идею, что брак — это союз между мужчиной и женщиной. Человечество — все языки и культуры — полагало это само собой разумеющимся всю свою историю. Можно полагать идею, что «Сотворивший вначале мужчину и женщину сотворил их» (Мф. 19:4) чудовищно несправедливой; но ее нельзя считать ее чем то, что консерваторы хотят насадить — она росла тут, сколько человечество себя помнит.
Именно консерваторы, которые полагают, что дети — это лучше, чем аборты, а брак — это лучше, чем содомия, являются обороняющейся стороной; наступают тут как раз революционеры.
Это одна из причин, по которой опасения, что скоро прелюбодеиц начнут побивать камнями, неосновательны. В том status quo, который защищают консерваторы, никаких побиваний камнями нет. Из того, что сегодня адептам определенной идеологии запретили проповедовать в детских садах и школах, никак не следует, что завтра блудниц будут валять в перьях. Точно так же, как из того, что человек сегодня играет джаз, никак не следует, что завтра он станет агентом иностранной разведки.
Мы — как и многие другие народы — как-то довольно долго отлично обходились и без «комаров-геев» в школах, и без публичных избиений блудниц. Почему бы нам и дальше не продолжать в том же духе?
малый бизнес Советского Союза, который тогда назывался промкооперацией…
Черных:
- Артели.
Делягин:
- Давал 6 % промышленного производства страны. Это как бы не больше, чем сейчас. Льготы он имел отчетливо более высокие, чем сегодняшние льготы. Даже были конструкторские бюро, научно-исследовательские институты, первые телевизионные приемники, первые радиолы выпускались малым бизнесом. Это не только замки, которые во многих семьях еще остались, с печатью «артель такая-то». Это самое высокотехнологичное, что на тот момент было. Это производилось малым бизнесом.
Другая история. Стимулирование труда. Хозрасчет был введен в лагерях в начале 30-х годов. Первое решение о внедрении хозрасчета во всю экономику – февраль 1941 года. Пленум ЦК ВКП(б). Очень хорошо показал себя в лесной промышленности, понятно, где это. Значит должно быть применено по всей стране. По всей стране применить не удалось, потому что война – не до хозрасчета. Но с конца 30-х годов, еще до этого пленума, он применялся в высокотехнологичных отраслях. Система стимулирования, повышения эффективности труда, снижения себестоимости – это было первое, что было разрушено Хрущевым.
Вы, условно, должны произвести молоток. Есть технические параметры этого молотка. А дальше начинается. За каждое улучшение значимого параметра ваш трудовой коллектив получает премию. Снижение себестоимости, снижение веса, повышение удобства – и все это с немецкой пунктуальностью расписано в деталях. Допустим, вы улучшили изделие, вы получаете премию. Эта премия делится на две части. Одна половина делится на всех поровну. Не важно, кто – директор, завхоз, уборщица. Вторая часть выделяется целенаправленно двум людям – руководителю, который организовал процесс улучшения. Это не обязательно главный начальник, это может быть бригадир, прораб. Его находят, ему дают. И второй – тот, кто придумал, как это улучшить.
В результате в чем была проблема советской уравниловки? В том, что когда кто-то придумывал, как сделать лучше, тут же задирали план, и нагрузка на всех увеличивалась. А здесь ничего подобного. Если кто-то придумал, как сделать лучше, всем выдали вполне ощутимые деньги. А он мог получить неимоверное количество денег. Значит весь трудовой коллектив не просто холит, лелеет и на руках носит этого умника, он сам ищет в своих рядах, кто может что-нибудь придумать интересное. Потом это пришло к самой передовой технологии стимулирования именно высокотехнологичного труда, которую у нас забрали японцы. Япония стала великой страной в том числе за счет этой технологии стимулирования труда. Может быть, через японских военнопленных перенесли. Это тоже Сталин.
Когда мы смотрим, у Сталина была идея, что Советский Союз должен выжить. Мир завоевать или полмира завоевать – это уже как получится. Но он должен выжить в абсолютно враждебном окружении. Он должен быть умнее всех, круче всех и сильнее всех. И на пути к этому было сделано неимоверно много.
Черных:
- Да, какой ценой?
Делягин:
- Ценой неимоверной. Падение рождаемости – самая простая вещь. Но у нас были периоды, когда была запрещена смертная казнь. При этом методы были варварские. Когда мы говорим о Сталине, давайте не будем забывать, что это исчадие гражданской войны. Что это жестокость, которая непредставима даже тем, кто помнит историю Великой Отечественной войны. Это жестокость, это беспощадность. А потом была жесточайшая война за власть. Когда были плеяды ленинских интернационалистов, которые считали, что Россия – это хворост в костре мировой революции. И, если хворост сгорит, а революции не получится, но и черт с ним, туда ему и дорога, этому хворосту. И война между ними, при всей интриганской изощренности и гибкости альянсов, была абсолютно жестокая, на уничтожение. Люди, которые прошли гражданскую войну в любой стране мира, они другого не понимают. Это война с другой страной – можно взять людей в плен, держать их в лагере, а потом выпустить и отправить обратно. А гражданская война означает уничтожение. Только так.
И на фоне остальных деятелей, которые просто не получили возможность реализовать свои представления о прекрасном, Сталин зверем совсем не выглядел. На самом деле история Советского Союза не написана. Мы знаем какие-то куски, обрывки. Сталин смог начать формирование советского народа, создать мощный социальный оптимизм. Какой ценой? Да! Но когда мы говорим о войне, то мы должны понимать, что это не только гитлеровское нашествие – вот звери фашисты. У Сталина был проект. Если вы хотели вписываться в этот проект, в эту стратегию, у вас был хороший шанс. Сталин пытался построить цивилизованное общество, пытался построить гуманное общество. Представления о гуманизме были очень специфические. И знаменитая фраза, за которой последовал чудовищный террор, о том, что с укреплением социализма классовая борьба только нарастает, она очень интересно сконструирована. Эта фраза сказана так, что на поверхности да, вот все эти представители бывших угнетенных классов затаили злобу, и теперь их нужно добивать окончательно. А смысл у фразы другой. Что сложилась опять новая бюрократия, которую нужно уничтожать, перемалывать и ставить на службу обществу.
Ориентир войны был направлен в другую сторону. Чем отличается террор 1937 года от коллективизации? Тем, что шли под нож огромное количество, не все, и обычные люди попадали в жернова в безумных количествах, я верю всем рассказам, что на Лубянке до сих пор лежат не разобранные доносы того времени. Потому что просто поняли, что нельзя все это использовать. Но огромная часть невинных жертв – это были те же самые энкавэдэшники, гэпэушники, секретари райкомов и обкомов, которые требовали повышения лимита на расстрелы. Больше всех, максимальными требованиями на количество людей, которые должны быть расстреляны и посажены в лагеря, прославился Никита Сергеевич Хрущев. Его аппетиты в разы превышали аппетиты всех остальных. Это на его докладной бумажке Сталин написал резолюцию «Уймись, дурак!». Именно по этому поводу.
Уже во время войны, в августе 1942 года, в ужасное время, когда фронт катился к Сталинграду, и вновь казалось, что все кончено, - Черчилль спросил Сталина о коллективизации. Сталин посмотрел и сказал: это длилось четыре года и это было ужасно. Это цитата. Это сказал человек, который свои слова отмерял крайне скупо. Я не хочу сказать, что Сталин был хороший. Совершенно нет, упаси боже. Но это был человек, который в той ситуации избежал уничтожения российской цивилизации. Неимоверной ценой, большой кровью, чудовищными ошибками. Потому что, когда один человек подменяет собой государство, будь вы любой гений, вы не можете собой это подменить. Но он, по крайней мере, пытался один раз демократизировать систему, как это ни смешно звучит. И его ненавидят люто не за то, что он пролил реки крови. Люди, которые его ненавидят, страшно любят Петра Первого, при котором население нашей страны сократилось на треть. Люди, которые его ненавидят, вполне терпимо относятся к Ивану Грозному. Они ненавидят его не за то, в чем он был плох, не за насилие, не за террор, не за разрушения. Я имею в виду либералов. Либералы ненавидят его за то, что он Советский Союз противопоставил Западу. И позволил Советскому Союзу выжить.
Квинтэссенция претензий к Сталину – это то, что говорилось в очередях за пивом в конце 80-х годов ветеранам: если бы не ты, дед, мы бы сейчас баварское пили. Мы сейчас пьем баварское. Шампанское пьет народ устами лучших своих представителей. Только что-то этих представителей как-то очень мало – менее 3 % от общего состава населения. А все остальные живут в большой неопределенности и в большом страхе. Вина Сталина перед нашими либералами сродни вине Достоевского. Чубайс, сдержанный человек, корректный, с очень холодной головой. Единственный раз, когда он впал в неистовство, как следует из его высказываний, не касаясь политической борьбы, это когда его спросили про Достоевского. Он сказал: я готов рвать его на части, таких людей, как он. Это враги. Почему? Не только потому, что Достоевский задолго до появления Чубайсов, Гайдаров и прочих Подрабинеков, раскрыл сущность либерализма, его ненависть к России.
Черных:
- Бесы.
Делягин:
- Да. Не только. Просто Достоевский – это человек, который защищал российскую цивилизацию. Тогда она называлась русской. Она называлась империей. И бывший каторжник находился в очень доверительной переписке с Победоносцевым – жутким реакционером, и они вполне друг друга понимали. И самый недооцененный из наших царей, наверное, после Алексея Михайловича Тишайшего, это Александр Третий. После смерти Александра Второго, которого убили в результате либеральных реформ, Александр Третий просто навел порядок. И его правление было очень разумным и очень рациональным.
Достоевский – это человек из серии Александра Третьего. И Сталин – продолжатель той же самой линии. Если Николай Второй – это предшественник Горбачева, с теми же самыми последствиями, с теми же благими порывами, которые заканчивались катастрофами. С тем же гуманизмом, который кончался кровью. И так далее. С тем же стремлением снять с себя ответственность, которое кончалось трагедиями. То Сталин под хомут исторической необходимости свой загривок подставлял и тащил. Как он вылез во время гражданской войны. За счет продуманности, организованности и ответственности. У него не было никаких особых гениальных талантов. Он не умел говорить, что во времена митингов, когда Троцкий останавливал бегущую часть, начинал говорить, и люди шли в атаку с «Интернационалом» и погибали. Без расстрела, за счет ораторского дара. Крошечный невзрачный человечек с кривой бородкой и в пенсне. Сталин так не умел. Но он был организатором, он был ответственным. И за счет этого, именно за счет гиперответственности он выполз наверх. Именно за счет этого он завоевал власть.
Есть такой человек – Андрей Караулов. Не самый симпатичный человек. Но он очень умный. Он сказал потрясающую фразу, что жестокость Сталина была следствием его гиперответственности. Он понимал, что между ним и небытием, что между сегодняшним днем и небытием, исчезновением, причем для всего народа, стоит только он один, и ничего больше. Один человек. И он действительно принимал ответственность за существование целого народа. И в этом отношении он был абсолютно последовательным. Чеченские войны. Кто из наших руководителей отправлял туда своих детей? Знаю два примера – Пуликовский, у которого погиб сын, и Станислав Говорухин, у которого был искалечен сын на первой чеченской войне. Наверное, кого-то я упускаю из виду. Но при Сталине все руководители своих детей посылали на фронт. Почти все.
Я первый раз попал в 1996-м в гостевой домик Михаила Сергеевича Горбачева. Меня поразило, что в трехэтажном доме был лифт. Меня это потрясло. Я был тогда наивным человеком, я был шокирован этой расточительностью. А сейчас, насмотревшись других домиков, и отнюдь не государственных, не официальных, я готов согласиться с тем, что Михаил Сергеевич Горбачев был относительно скромный человек. Но мысль о том, что все для фронта, все для победы, все для работы, все для прогресса вашего народа, это мысль, которая Сталину была свойственна, которая составляла его суть. Под прогрессом он мог понимать поразительно извращенные вещи. Это другое. Но при этом он преследовал задачу общественного блага. Если вы сейчас нашим руководителям скажете про общественное благо, вам ответят, как мне однажды ответили: извините, но ваша демократия и ваше общественное благо – это враждебная пропаганда Голливуда.
Черных:
- Что происходит в Минобороны, что в ЖКХ происходит?
Делягин:
- А что происходит в местных органах власти? В доме, в котором я живу, пару лет назад за один год три раза покрасили коридор. Это в миниатюре то, что происходит в Сочи, на АТЭС-2012 происходило. Сталин стал олицетворением стремления к справедливости.
Черных:
- Да.
Делягин:
- Ничего более жестокого, чем стремление к справедливости, в природе не существует. Но это то, что абсолютно необходимо.
Черных:
- Потому и вспоминают сейчас.
Делягин:
- Насчет 37-го года. Пожалуйста, зарисовка из жизни. Полустанок в Северном Казахстане, целины еще не было. Просто полустанок в степи. До ближайшего населенного пункта километров триста, а то и больше. Восемь человек, которые делают текущий ремонт вагонов и паровозов, чтобы они доехали до депо в случае чего. Делать нечего, поэтому увсех детей от 10 до 16. Приходит телеграмма: среди вас есть один враг народа, выявить. Через две недели приедет уполномоченный, его сдать. Если нет, то значит все пойдете. Понятно. Собираются мужики. Бежать некуда – степь. Выбирают человека, у которого меньше всех детей было – три человека. Говорят, ну вот, что с нами будет – не знаем, но твоя семья будет жить так же, как наши семьи. Больше его никто не видел. Тоже 1937 год. Но при этом его дети выросли полноценными членами общества, получили образование, кто хотел. И их никто не преследовал никогда. Конечно, были ситуации, когда преследовали. И писать в анкете «отец – изменник родины», тоже было закрыть себе дорогу практически в любое образование – не только высшее, но и среднее.
Но при всем этом, когда мы смотрим на ничтожество нынешнего руководства, когда мы смотрим на его мерзость, когда мы смотрим на то, что сейчас вас не объявят изменником родины, вас объявят вором, вам подбросят наркотики. Причем не на уровне централизованного террора, а просто потому, что старлею захотелось. Вы – раб. Это ситуация, которой не было в Советском Союзе. Можно было искать справедливость, можно было пытаться искать справедливость. И иногда люди отбивали своих родственников, не обладая никакими связями. Просто проявляли энергию, с одной стороны. С другой стороны, им везло. А сейчас эта машинка по перемалыванию людей работает абсолютно тупо и беспощадно. Остановить ее нельзя. Тогда не отбирали детей у родителей на основании того, что родители бедны.
Черных:
- Тогда помогали.
Делягин:
- До этого изуверства даже сталинским палачам далеко. Сейчас это называется ювенальной юстицией. А она работает прямо сейчас. Законы еще не ввели, но она уже работает. И тогда было понятно – мы строим новое общество, мы строим лучший мир для наших детей. И это будет общий мир, в котором будет лучше всем. Есть ради чего терпеть. А сейчас ради чего терпеть? Ради очередной яхты Абрамовича? Ради очередного футбольного клуба какого-нибудь дагестанского олигарха? Ради очередной дачи какого-нибудь мелкого начальника? Непонятно. И на фоне ничтожества и мерзости нашего руководства фигура Сталина встает в исполинский рост и заслоняет собой всю оставшуюся нашу историю. И, когда у нас появится разумное руководство, да, Сталин уйдет в историю. Но не раньше. Я боюсь, что это новое руководство окажется в такой ситуации, что ему придется применять не только цивилизованные нормы поведения Сталина, но и то, за что мы сегодня его порицаем. Потому что другого выхода не будет, как этого выхода не было в двадцатые годы и в тридцатые годы.
Сегодняшняя десталинизация – это страх либералов перед ответственностью за совершенные ими преступления. И ничего больше. Они мстят Сталину за то, что Сталин был олицетворением справедливости. Может быть, жестокой, может быть, излишне жестокой. Но понятной. Они ненавидят Сталина не за то, что в нем было плохого, они ненавидят Сталина за то, что он служил России, а не за то, что он убивал людей. либералы больше всего ненавидят Сталина не за то, что в его даче под Москвой он посадил 60 тысяч деревьев в то время, когда был голод. Хотя десять лет эти деревья сажали в Кунцево. Они ненавидят его за то, что он лег в могилу в штопаных носках. Когда понадобилось что-то на него надеть, выяснилось, не обтрепанных кителей у него нету. Вот это является главным предметом лютой ненависти. Потому что они не понимают, как человек может жить не ради своего кармана, а ради общего блага. Именно поэтому Сталин – диктатор и мерзавец, а Гайдар – святой
Поэтому Сталин вернется. И дай бог, чтобы это было не исчадие гражданской войны, чтобы за ним лежало относительно мирное и относительно цивилизованное советское воспитание. Но Сталин вернется, потому что эти люди доведут страну до ситуации, когда иного способа спастись от катастрофы и уничтожения у нас просто физически не будет. Я говорю это без всякого удовольствия. Это будет ужасно. Но это будет значительно лучше, чем смерть. Когда вы смотрите на Чубайса, на многих наших других действующих руководителей, то становится совершенно ясно, что альтернатива не между плохим Сталиным и хорошим светлым будущим. Альтернатива между новым Сталиным и смертью. Другой альтернативы либеральный клан нам не оставляет. Четверть века национального предательства, которое продолжается и по сей день, платить за него придется тяжело.