20 октября 1986 года командир самолета Ту-134А Александр Клюев поспорил с экипажем, что сможет посадить самолёт вслепую, по одним только показаниям приборов. Он закрыл обзорные окна кабины с левой стороны шторками и повёл самолёт на посадку. В его расчёты вкралась ошибка, и к полосе самолёт подошёл со слишком большими вертикальной и горизонтальной скоростями. От сильнейшего (4,8 g) удара при касании шасси подломились. Фюзеляж протащило по полосе около 300 м. При скольжении по бетону самолёт стал переворачиваться через правое крыло, затем сошёл на грунт, потерял правую плоскость крыла и перевернулся. От удара фюзеляж самолёта переломился надвое, из разрушенных топливных баков полилось топливо и начался пожар. Из 94 пассажиров и членов экипажа выжило только 24 человека.

Почему я вспомнил про эту трагедию. Свободные независимые пресса, интернет и телевидение и честные выборы – это открытые шторки в кабине самолета. Каждый сигнал о том, что в стране, что-то не так – это не русофобия и не стремление «нажить сомнительный политический капитал на наших временных трудностях» – это жизненно важная информация. Что-то идет не так и воздушное судно может разбиться. Один раз Советский Союз пробовал отключить все дополнительные источники информации. По телевидению рапортовали о том, как под руководством мудрой коммунистической партии страна уверенно идет от победы к победе. А любая критика была приравнена к предательству. Результат был трагическим – огромная страна развалилась на куски.

Сегодня происходит тоже самое. Шторки закрываются – свободные СМИ можно пересчитать по пальцам одной руки. Отечественное ТВ – это одна большая программа «Время» застойных времен плюс скандалы, интриги, расследования. Выборы превращены в фарс – вы правда хотите опять выбирать президента страны из Путина, Жириновского и Зюганова? Честные работающие демократические институты – не самоцель, это жизненная необходимость. Если мы не хотим еще раз пережить крушение страны.

p.s.
И, пожалуйста, не надо писать в комментариях, что вы уже жили в 90-х при демократах и больше не хотите. Никогда вы не жили при демократах – вы жили только при коммунистах.

Каждый человек, которого когда-либо несправедливо травили, в глубине душе мечтал о той минуте, когда он достигнет славы и успеха и вернется на место травли, чтобы «показать» всем, как они ошибались. Чтобы насладиться своим триумфом и свести счеты с обидчиками. Так, например, в фильме «Красотка» Джулия Робертс, которую отказались обслужить в дорогом бутике, заходит туда со множеством покупок: «Вы ведь получаете комиссионные с продаж, да?.. Так вот, вы вчера очень ошиблись».

А вот в старом советском мультфильме «Гадкий утенок» прекрасная птица не приземляется среди травивших ее уток: «И никто на птичьем дворе не знал, что пролетавшая над ними прекрасная птица – это их прежний гадкий утенок».

Первая модель поведения очень понятна по-человечески. Справедливость должна быть восстановлена. Интересно в этой связи сравнить поведение двух затравленных гениев, которых Родина выбросила и прокляла – Солженицына и Бродского. Солженицын наслаждался своим триумфом. Он смаковал каждую каплю – высланный на Запад, он вернулся с Востока, завершив кругосветное путешествие. Он ехал на поезде и останавливался на каждой крупной станции – пообщаться с народом. Объяснить всем, что Он был прав, а что все Они ошибались.

Даже страшно себе представить, что творилось бы в Питере, если бы туда приехал Бродский. Питерские поэты несли бы его автомобиль на руках. И Иосиф Александрович показал бы всем этим упырям от Лернера до Бобкова, кто есть кто. А Бродский не приехал. И Барышников – не приехал. И Довлатов – не приехал. Сергей Донатович был прав – есть вещи выше справедливости.

Когда-то я был человеком. История интернет-зависимости

Эндрю Салливан – писатель, блогер и бывший главный редактор The New Republic – написал для журнала New York о мире, в который погружают нас современные технологии. Прочитав эту статью, один из наших редакторов удалил со своего айфона инстаграм, твиттер и часть мессенджеров. Эссе Салливана не оставит равнодушными и вас. Если, конечно, вы справитесь с бесконечным потоком информационных раздражителей и дочитаете текст до конца.


Я сидел в большом зале для медитаций, расположенном в перестроенном доме послушников в центральном Массачусетсе. Стоявшая в передней части комнаты женщина подняла корзину, приглашая всех сложить в нее свои телефоны. Своим сияющим взором она напоминала священника с блюдом для пожертвований. Повинуясь приглашению, я залез в карман и достал оттуда айфон, а потом подошел к ней, чтобы сдать свое маленькое устройство. Уже на пути обратно к своему стулу я почувствовал панику. Если бы не взгляды окружающих, устремленные на меня, я бы, вероятно, развернулся на месте и немедленно попросил вернуть мне мой телефон. Но я не сделал этого. Я знал, зачем я здесь.

За год до этого, как и многие люди с зависимостью, я почувствовал, что в моей жизни грядет кризис. В течение полутора десятков лет я был одержим Всемирной паутиной, публикуя по нескольку постов в день, семь дней в неделю, и со временем создав редакцию, которая в пиковые часы каждые 20 минут прочесывала интернет в поисках нового и интересного. Каждое утро начиналось с полного погружения в поток интернет-сознания и новостей, от сайта к сайту, от твита к твиту, от экстренного сообщения до лучшего анализа произошедшего, постоянного сканирования бесчисленных картинок и видео, чтобы не упустить из виду многочисленные рождавшиеся мемы. Каждый день я выжимал из себя то наблюдение, то аргумент, а то и шутку про то, что только что произошло или происходит. Временами я проводил целые недели, маниакально выуживая каждую мельчайшую крупицу информации о разворачивающейся истории, чтобы создать из собранного рассказ в реальном времени. Я находился в нескончаемом диалоге с читателями, которые придирались, хвалили, осуждали и исправляли меня. Мой мозг никогда не был столь настойчиво и публично занят столь многими темами, как в этот длинный отрезок времени.

Другими словами, я был одним из пионеров явления, которое сейчас назвали бы жизнью-в-онлайне. По мере того как шли годы, я стал осознавать, что более не одинок. В скором времени фейсбук одарил каждого эквивалентом собственного блога со своей собственной аудиторией. Все больше людей заводили себе смартфоны – и немедленно погружались в поток лихорадочного контента, продираясь через него так же неустанно, как это когда-то делал я. Твиттер превратился в платформу для молниеносной публикации микромыслей. Пользователи были не меньше меня зависимы от обратной связи – и даже более плодовиты. А затем нас как дождем накрыло приложениями, которые заполнили собой остатки нашего свободного времени. Эта виртуальная жизнь без остановки, в состоянии постоянного обновления стала повсеместной. Я помню, как в 2007 году решил поднять планку и обновлять свой блог каждые полчаса. В глазах моего редактора читалось, что он считает меня сумасшедшим. Но сегодня это сумасшествие превратилось в банальность – и когда-то невообразимая скорость профессионального блогера стала дефолтным состоянием для всех.

Я помню, как раньше шутил, что если интернет убивает, то я узнаю об этом первым. Прошло несколько лет, и шутка уже не казалась такой смешной. В последний год моей жизни блогера здоровье стало всерьез подводить меня. За 12 месяцев я пережил четыре бронхиальные инфекции, и справиться с ними было все труднее. Отпуск, если и случался, был всего лишь возможностью выспаться. Во сне я видел отрывки кода, используемого мною каждый день для обновления сайта. По мере того как я все больше времени проводил в онлайне, дружеские отношения с другими людьми атрофировались. Выписывая мне очередной курс антибиотиков, мой врач поинтересовался: «Ты реально не умер от ВИЧ, чтобы умереть от интернета?»

Но постоянное онлайн-присутствие имело свои бонусы: ежедневная аудитория из ста тысяч человек, медийный бизнес, который даже приносил доход, постоянный поток информации, которая раздражала, просвещала или бесила меня, уютная ниша в мозговом центре разворачивающегося глобального разговора и способ измерения успеха с помощью данных – все это было похоже на непрерывную допаминовую ванну для писательского эго. Если уж эпоха интернета требует от писателя переродиться, успокаивал я себя, то, по крайней мере, я тут на шаг впереди всех. Проблема была в том, что мне не удавалось переродиться как человеку.

Я попытался читать книги, но оказалось, что этот навык утерян. Стоило прочитать пару страниц, и меня так и подмывало броситься к клавиатуре. Я решил попробовать медитировать, но попытки успокоить свой ум были безуспешны. Мне удалось войти в стабильный режим тренировок, и это был мой единственный отдых на час в день. Но каждый день, что я существовал в этом вездесущем виртуальном мире, онлайн-шумиха становилась все громче и громче. Хотя ежедневно я проводил долгие часы в одиночестве и молчании перед своим лэптопом, я ощущал себя внутри неотвязной неблагозвучной давки из слов и образов, звуков и идей, эмоций и тирад – в этакой аэродинамической трубе оглушающего убийственного шума. И я начал опасаться, что этот новый образ жизни стал превращаться в образ нежизни.

В последние месяцы я стал осознавать, что, как и большинство людей с зависимостью, я пребывал в состоянии отрицания. Я издавна относился к своей жизни онлайн как к приложению к своей реальной жизни, считая ее неким аксессуаром. Да, я проводил множество часов, коммуницируя с другими людьми как бесплотный голос, но моя реальная жизнь и мое тело по-прежнему были здесь. По мере того как состояние здоровья и уровень благополучия стали ухудшаться, я осознал, что невозможно иметь две жизни одновременно. Нужно было выбирать. Каждый час, проведенный онлайн, не был прожит в физическом мире. Каждую минуту, что я был поглощен виртуальным взаимодействием, я не был частью человеческого общения. Каждая секунда, посвященная каким-то пустякам, была секунда, не потраченная на рефлексию, спокойствие или чувство. «Многозадачность» была миражом. Это была игра с нулевой суммой. Я либо существовал как онлайн-голос, либо я жил как человек в мире, который издавна населяют люди.

И тогда, после 15 лет онлайн, я решил пожить в реальности.

От Библии – к Тиндеру

С изобретением печатного ⁠станка каждая новая революция в сфере информационных технологий вызывала катастрофические ⁠страхи. От паники, вызванной страхом, ⁠что доступ к переведенной на английский язык Библии уничтожит правоверное ⁠христианство, ⁠и до отвращения, которое в 1950-х годах вызывал ⁠новый варварский носитель, телевидение, духовные критики стонали и вопили на каждом шагу. Каждый сдвиг представлял собой очередное дробление внимания – продолжаясь до ранее непредставимого калейдоскопа кабельного телевидения в конце XX века и современных нам бесконечных и бесконечно множащихся пространств Всемирной паутины. И, однако же, обществу всегда удавалось адаптироваться и приспособиться, без очевидного для себя вреда и с некоторым более-чем-очевидным прогрессом. Так что, возможно, называть эту новую эпоху всеобщего забытья новой антиутопией слишком просто.

Но надо признать, что происходящее сегодня являет собой огромный скачок по сравнению с совсем недавним прошлым. Данные потрясают. Каждую минуту пользователи YouTube загружают на сайт еще 400 часов видеоконтента, а пользователи тиндера пролистывают более миллиона фотографий. Каждый день пользователи фейсбука оставляют миллиарды лайков. Объем публикуемой онлайн-изданиями информации вырос в геометрической прогрессии, статьи строчат как из пулемета, и каждые несколько минут в новостях появляются новые подробности. Блоги, лента фейсбука, аккаунт в тамблере, твиты и пропагандистские каналы видоизменяют, одалживают и закручивают всю эту информацию по-новому.

Мы впитываем этот «контент» (как теперь называют тексты, видео и фотографии), но не через журнал или газету, и не через отложенный в закладках любимый сайт, и не через акт активного выбора, что прочесть или посмотреть. Вместо этого нас ведут к этим крупицам информации через несметное число крошечных, индивидуально подобранных к нашим интересам помех в социальных сетях. Не льстите себе, полагая, что контролируете то, на какие из соблазнительных заголовков вы кликаете. Технологи Кремниевой долины и их постоянно совершенствующиеся алгоритмы нашли форму приманки, заставляющей вас прыгать как безмозглый пескарь. Никогда еще ни у одной информационной технологии не было столь глубокого знания своих потребителей – или столь продвинутой способности регулировать их синапсы, чтобы удерживать их в состоянии вовлеченности.

И эта вовлеченность никогда не заканчивается. Еще совсем недавно брожение по Сети хотя и вызывало привыкание, но было стационарным действием. Сидя за рабочим столом или дома с ноутбуком, вы проваливались в кроличью нору ссылок и выныривали минуты (или часы) спустя, чтобы вновь столкнуться с действительностью. Но смартфон сделал кроличью дыру портативной, и теперь мы можем проваливаться в нее где угодно, в любое время, что бы мы еще ни делали. Вскоре информация проникла в каждый момент нашей жизни.

И это произошло с ошеломительной скоростью. Мы практически забыли, что десять лет назад смартфонов просто не существовало и что всего лишь в 2011 году ими владела лишь треть американцев. Сегодня смартфоны есть почти у двух третей населения страны, а если посмотреть только на молодежь, уровень проникновения составляет 85%. В прошлом году 46% американцев сделали в ходе опроса агентства Pew простое, но поразительное заявление: они не могут прожить без смартфона. Меньше чем за десятилетие это приспособление превратилось из доселе неизвестного в незаменимое. Места, где раньше было невозможно оставаться на связи – самолет, метро, дикая природа, – уже сейчас можно пересчитать по пальцам, и их число стремительно уменьшается. Сегодня даже туристические рюкзаки оснащены батарейкой для зарядки смартфонов. Возможно, что единственное оставшееся «безопасное место» – это душ.

Скажете, я преувеличиваю? Небольшое, но подробное исследование 2015 года, проведенное среди молодежи, обнаружило, что его участники используют свои телефоны пять часов в день, обращаясь к ним до 85 раз. Большинство из этих обращений были менее чем на 30 секунд, но в сумме они дают длительное время. Не менее показательным был тот факт, что пользователи не осознавали, насколько сильна их зависимость. Они думали, что хватаются за телефон в два раза реже, чем на самом деле. В любом случае, осознают они это или нет, молодые люди проводят треть того времени, что не спят, уставившись в экран смартфона.

Конечно, эти помехи зачастую приносят нам удовольствие, так как вызваны нашими друзьями. Мы получаем сигналы, которые, как нам кажется, связаны с людьми, которых мы знаем (или думаем, что знаем), – и в этом гениальность социальных сетей. С самого начала нашей эволюции люди чрезвычайно любили сплетни, что некоторые из ученых связывают с необходимостью быть в курсе новостей друзей и близких по мере расширения наших социальных сетей. Мы подсели на информацию так же охотно, как на сахар. Дайте нам доступ к сплетням так же, как современность дала нам доступ к сахару, и у нас появляется неконтролируемый позыв к излишествам. Из недавней статьи в журнале Atlantic мы узнали, что число снэпов, которыми обмениваются между собой подростки в снэпчате, составляет от 10 до 400 тысяч. По мере накопления снэпов у пользователя появляется видимый всем рейтинг, дарующий ауру популярности и высокий социальный статус. Как подтвердит вам любой эволюционный психолог, подобная ситуация пагубна. Получая постоянный поток информации и источник новостей и сплетен друг о друге через социальные сети, мы практически беспомощны.

Просто оглянитесь вокруг – на людей, склонившихся над своими телефонами, когда они идут по улице, ведут свою машину, выгуливают собак или играют со своими детьми. Посмотрите на себя со стороны в очереди за кофе, или во время короткого перерыва на работе, или за рулем, или даже в тот момент, когда отправляетесь в туалет. Посетите аэропорт, и вы увидите море опущенных голов и тусклых взоров. Раньше мы смотрели вверх и вокруг, а теперь постоянно смотрим вниз.

Если бы инопланетяне побывали в Америке пять лет назад, а потом вернулись в этом году, разве это не бросилось бы им в глаза? Разве они не увидели бы, что у этих существ появилась новая странная привычка – и что, куда не оглянись, они стали ее рабами?

Внезапно – тишина

Я приехал в центр медитаций спустя несколько месяцев после того, как забросил интернет, прервав свою онлайн-жизнь и медийную карьеру. Я решил, что время, проведенное здесь, станет периодом окончательной детоксикации, и я не ошибся. После нескольких часов молчания я все ждал какой-то помехи, оживления, способного привлечь мое внимание, но ничего не происходило. Тишина становилась все глубже, превращаясь в обволакивающее состояние по умолчанию. В центре медитации никто не разговаривал. Никто даже не смотрел друг другу в глаза – некоторые буддисты называют это «благородным молчанием». День был расписан по минутам, так что мы проводили почти все время в молчаливой медитации с закрытыми глазами или в медленном медитативном движении по обозначенным в лесу тропинкам или за коллективным, но молчаливым приемом пищи. За десять дней единственной услышанной мной речью были слова учителя в ходе трех наших встреч, две инструкции по медитации и ежевечерние лекции об осознанности.

Предыдущие девять месяцев я занимался тем, что доводил свою практику медитации до совершенства, но в этой группе я был новичком и туристом. (Все окружающие меня люди принимали участие в шестинедельных или трехмесячных курсах медитации.) Тишина, как вскоре стало очевидно, была неотъемлемой частью жизни этих людей – и меня завораживала простота их движений, открытые выражения их лиц, то, как они будто скользили, а не шли. Что они переживали, если не сумасшедшую скуку?

И каким образом, будучи окружен ими каждый день, я чувствовал, что спокойствие лишь усиливается? Обычно, если добавить людей в помещение, уровень шума вырастает. Здесь же тишина, казалось, суммировалась. Будучи привязан к своему телефону, я так долго жил в сопровождении вербального и визуального шума, под бесконечной бомбардировкой слов и образов, – и, однако же, я ощущал себя изолированным. Среди этих же созерцателей я находился в одиночестве, в молчании и темноте и все же ощущал себя с ними почти единым целым. Мое дыхание замедлилось. Мой мозг успокоился. Я стал гораздо лучше чувствовать свое тело. Я чувствовал, как оно переваривает пищу и принюхивается, как оно чешется и пульсирует. Как будто мой мозг двигался от абстрактного и далекого к осязаемому и близкому.

Меня начали интересовать вещи, которых я раньше просто не замечал. На второй день, во время медитативной прогулки по лесу, я начал замечать не только особенный свет осеннего солнца через листву, но и разноцветную мозаику опавших листьев, текстуру лишайника на древесной коре, то, как корни деревьев прорастали через старые каменные стены. Моим первым побуждением было схватить телефон и сфотографировать увиденное, но карман мой был пуст, и поэтому я начал просто смотреть вокруг. В какой-то момент я потерялся, и мне пришлось сориентироваться на местности, чтобы найти дорогу назад. Впервые за много лет я услышал, как поют птицы. Конечно, я всегда слышал, как они поют, но я так давно их не слушал.

Моя цель состояла в том, чтобы удержать мои мысли в узде. «Запомни, – сказал мне мой друг и медитирующий атеист Сэм Гаррис, напутствуя, – если ты страдаешь, значит, ты думаешь». Я не стремился заставить свой растерянный ум замолчать, я хотел лишь познакомить его с состоянием покоя, с перспективой, с «пустыми» пространствами, где ум и душа могут пополнить свои силы и которые были мне когда-то известны.

Прошло немного времени, и мир «новостей» и бушующих предвыборных дебатов исчез из моего сознания. На ум мне пришел похожий на транс документальный фильм, увиденный много лет назад. Это была лента Филипа Грёнинга «Великое безмолвие», повествующая о древнем картезианском монастыре, затерянном в Альпийских горах, и ордене монахов, принесших обет молчания. В одной из сцен фильма мы видим послушника, ухаживающего за садом. Неспешно двигаясь от одной задачи к другой, он похож на человека из другого измерения. Он идет от грядки к грядке, но по нему не скажешь, что он сосредоточен на том, чтобы куда-то добраться. Кажется, что он плывет или внимательно скользит от одной точки к другой.

Мне казалось, что этому послушнику удалось убежать от того, что мы, современные люди, понимаем под временем. В его действиях не было никакой гонки со временем, никакого страха потратить время зря, никакой попытки избежать монотонности, которая вызывает у большинства из нас отвращение. И, наблюдая за движущимися вокруг меня коллегами по медитации, чьи глаза были открыты, но недоступны мне, я и сам почувствовал замедление тикающих часов и снижение скорости жизни, благодаря которой все мы, современные люди, будто бежим до самой смерти по беговой дорожке. Я почувствовал отголосок свободы, известной раньше всем людям, которую наша культура, похоже, настроена без оглядки забыть.

Смартфоны как антидепрессанты

Мы все прекрасно осознаем прелести нашего нового дивного мира – связи, самоутверждение, смех, порно, информация на кончиках пальцев. Я не хочу отрицать ничего из этого. Но мы лишь только сейчас начинаем задумываться об издержках, если мы вообще готовы принять тот факт, что издержки существуют. Искусная ловушка этой новой технологии состоит в том, что она внушает нам веру в то, что негативных аспектов у нее просто нет. Мы просто получаем больше всего. Жизнь в онлайне просто накладывается на жизнь в офлайне. Мы можем встретиться лично и обменяться сообщениями до встречи. Мы можем поужинать вместе, параллельно проверяя свои фиды в социальных сетях. Мы можем превратить свою жизнь в нечто, получившее от писательницы Шерри Теркл название «смешанная жизнь».

Однако за годы блогерства я обнаружил, что семья, ужинающая за одним столом, но в компании со своими телефонами, на самом деле не ощущает себя вместе. Члены этой семьи, как называет это Теркл, «одиноки вместе». Вы находитесь там, где находится ваше внимание. Если вы смотрите с сыном футбольный матч, одновременно строча сообщение другу, вы не с ним, хотя и рядом – и он знает об этом. Чтобы по-настоящему быть с другим человеком, нужно действительно быть с ним, улавливая многочисленные крошечные сигналы, посылаемые глазами, голосом, языком тела, контекстом разговора, и реагируя, зачастую бессознательно, на каждый нюанс. Таковы наши самые давние социальные навыки, которые мы веками доводили до совершенства. Именно они явственно делают нас людьми.

Стремительно заменяя реальность физическую реальностью виртуальной, мы уменьшаем диапазон взаимодействия, хотя и преумножаем число людей, с которыми взаимодействуем. Мы избавляемся от всей информации, которую можем получить, находясь вместе с другим человеком, или же пропускаем ее через жесткие фильтры. Мы превращаем людей в силуэты – фейсбучный френд, фото в инстаграме, текстовое сообщение, – населяющие контролируемый и уединенный мир, в котором не найдешь внезапных вспышек или затруднений, сопровождающих реальное человеческое взаимодействие. Мы превращаемся в «контакты» друг друга, эффективные тени самих себя.

Подумайте, насколько редко вы пользуетесь телефоном, чтобы поговорить с кем-то. Написать сообщение гораздо проще и быстрее и не так обременительно. Телефонный звонок может занять больше времени, заставить нас столкнуться со странностями человека, завести разговор не туда или поставить перед необходимостью удовлетворить чьи-то эмоциональные потребности. Вы вообще помните, как раньше оставляли голосовую почту – или прослушивали свои сообщения? Теперь достаточно эмодзи. Или давайте взглянем на разницу между попыткой соблазнить кого-нибудь в баре и пролистыванием профилей в тиндере, чтобы найти наилучшего партнера. Первый способ глубоко неэффективен и требует значительных затрат (а возможно, и пустой траты) времени. Второй же превращает десятки людей в наряды, развешанные на огромной, уходящей вдаль вешалке.

Неудивительно, что мы предпочитаем приложения. Целая вселенная сокровенных реакций превратилась в простое движение пальцем. Мы прячем свою уязвимость, ретушируем свои недостатки и причуды, мы проецируем свои фантазии на видимые образы. Отказ все еще причиняет боль – но эта боль меньше, когда на горизонте уже маячит новая виртуальная пара. Мы еще больше обезопасили секс, избавившись от счастливой случайности и риска, а иногда и от живых людей. Количество времени, проводимое нами в поисках объекта желания, намного перевешивает время, которое мы могли бы провести с подобным объектом.

Наши древнейшие человеческие навыки атрофируются. Конечно, глобальная система навигации – счастливая находка, помогающая не потеряться в местах, которых мы не знаем. Но, как заметил как-то Николас Карр, это привело к тому, что мы не только не помним, мы даже не видим деталей окружающего нас пространства и в результате не создаем никаких воспоминаний, дающих нам ощущение места и контроля над тем, что когда-то называлось обычной жизнью. Писатель Мэтью Кроуфорд говорит о том, как автоматизация и жизнь онлайн резко сократили число людей, производящих материальные вещи, используя свои глаза и руки, чтобы сделать, например, деревянный стул, или сшить какую-то вещь, или собрать трубный орган. Как животный вид, мы стали тем, кто мы есть, благодаря созданию инструментов, которые превратились в продолжение наших тел и нашего разума. То, что поначалу кажется скучным и однообразным, превращается со временем в навык, а навыки – это то, что дарит нам чувство собственного достоинства и взаимное уважение.

Да, автоматизированная жизнь в онлайне более эффективна, она более разумна с экономической точки зрения, она несет с собой конец монотонности и «зря потраченному» времени в процессе достижения практических целей. Но она отказывает нам в глубоком удовлетворении и гордости созидательной деятельности, сопровождающих успешное выполнение повседневных задач. Этот отказ особо остро чувствуют те, для кого подобные задачи являются источником существования – и идентичности.

И действительно, десятки тысяч лет наши мастерство и навыки в выполнении повседневных работ приносили нам удовлетворение – до тех пор, пока технология и капитализм не решили, что они совершенно не обязательны. Если мы хотим разобраться в том, почему отчаяние столь быстро накрыло множество общин, оказавшихся на обочине прогресса, атрофия профессий прошлого – и исчезновение смысла, который они придавали жизням людей – кажется не худшей темой для исследования.

То же самое можно сказать и про связи, из которых раньше формировалось наше ежедневное взаимодействие – кивки и любезности соседей, знакомые лица в магазине или на улице. И здесь соблазн виртуального общения помог уничтожить пространство реального сообщества. Когда мы входим в кофейню, в которой каждый посетитель поглощен своим индивидуальным онлайн-миром, нашей первой реакцией является создание своего собственного. Когда кто-то рядом с вами отвечает на телефонный звонок и начинает громко говорить, будто вас рядом не существует, вы понимаете, что в его частной зоне вас действительно нет. Постепенно сама концепция общественного пространства – где мы встречаемся со своими согражданами, общаемся с ними и узнаем что-то новое – растворяется. В своей книге Теркл описывает одно из многочисленных последствий происходящего в американских городах: «Кара, которой за 50, говорит, что ей кажется, будто ее родной Портленд, штат Мэн, обезлюдел: “Иногда я иду по улице, и я – единственный человек, не уткнувшийся в телефон… Никого нет там, где присутствует их физическое тело. Они разговаривают с кем-то за сотни миль. Мне не хватает людей”».

Можно ли сказать, что порабощение допамином и приверженность мгновенным дозам самоутверждения, получаемым от хорошо написанного твита или череды публикаций в снэпчате, сделали нас счастливее? Я подозреваю, что мы просто стали менее несчастливы, или даже скорее мы меньше осознаем свою несчастность, и что наши телефоны – это просто новый и мощный вид нефармацевтических антидепрессантов. В своем недавнем очерке о созерцании христианский писатель Алан Джейкобс похвалил комика Луи Си Кея за его решение не покупать своим детям смартфоны. Выступая на шоу Конана О’Брайена, Си Кей так объяснил свое решение: «Нам нужно воспитать в себе способность быть собой и не делать ничего. Телефоны забирают эту способность. В глубине вашей жизни есть нечто… эта вечная пустота… это осознание, что все зря и вы совершенно одиноки… Именно поэтому мы печатаем сообщения прямо за рулем… потому что мы не хотим быть в одиночестве ни на секунду».

Продолжая, он вспомнил, как однажды вел машину, а по радио заиграла песня Брюса Спрингстина. Музыка вызвала у него внезапную и неожиданную печаль. Он инстинктивно потянулся к телефону, чтобы написать об этом как можно большему числу друзей. Но затем он передумал, оставил телефон на месте и просто съехал на обочину, чтобы поплакать. В кои-то веки он позволил себе остаться наедине со своими чувствами, позволил им поглотить себя, позволил себе испытать их, не отвлекаясь и не используя цифровую помощь. И благодаря этому он смог испытать облегчение, которое переживаешь, когда сам выбираешься из тоски, и которое недоступно сегодня большинству из нас. Потому что утро надежды наступает только после темной-темной ночи, но наши ночи постоянно подсвечены мерцанием экрана. Завершая свое выступление по поводу современного мира, в котором мы живем, Си Кей заявил: «Мы никогда не чувствуем себя совершенно счастливыми или совершенно несчастными, мы чувствуем себя… как бы удовлетворенными тем, что у нас есть. А потом мы умираем. И поэтому я не хочу покупать своим детям смартфон».

«Невероятные страдания»

Прошли первые дни ретрита, и новизна стала постепенно уступать место осознанию того, что мои навыки медитации проходят теперь все более настойчивую проверку. Мысли били во мне ключом, воспоминания омрачали настоящее, на сеансах молчаливой медитации я чувствовал легкую тревожность.

А затем внезапно, на третий день моего пребывания в центре, гуляя по лесу, я оказался не в состоянии справиться со своими мыслями. Я по-прежнему не уверен в том, что именно стало причиной, но могу предположить, что тенистые и тихие леса, заполненные ручьями и пением птиц, напомнили мне о моем детстве. Я был одиноким мальчиком, проводившим многие часы вне дома, в рощах и лесах моего родного Сассекса, в Англии. Я исследовал эти пространства с друзьями, но я часто бывал там и в одиночестве – разыгрывая в голове разнообразные сценарии, создавая себе прибежища, где можно было проводить время и читать, изучая все мельчайшие тропинки в лесах и определяя каждый цветок, травинку и гриб, встреченные мной. Но мое время в лесах было также и способом убежать из дома, где после рождения моего младшего брата моя мать стала жертвой биполярного расстройства – недуга, от которого она так никогда и не избавилась. Она провела в больницах почти все мое детство и отрочество, и в ее состоянии ей было трудно скрывать боль и страдания от своего восприимчивого старшего сына.

Позже я осознал, что впитал в себя ее агонию, когда слышал ее крики отчаяния и тоски во время постоянных и ужасающих ссор с моим отцом, и не знал ни как прекратить их, ни как помочь ей. Я помню, как, забрав меня из школы на машине, она разрыдалась от мысли о необходимости возвращаться в дом, которого она страшилась, или как обнимал ее, пока она изливала мне сквозь рыдания свою душу, жалуясь на безысходную жизнь в маленьком городке, где она полностью зависела от своего супруга. Начиная с моих четырех лет ее несколько раз разлучали со мной, и даже сегодня у меня перед глазами стоят коридоры и палаты больниц, где ее лечили и куда мы ездили навещать ее.

Я знал, что душа моя по-прежнему испещрена рубцами от этой травмы. Я двадцать лет посещал психотерапевта, распутывая этот клубок, узнавая, как этот опыт влиял на мои отношения с другими людьми, как он усугублял мои собственные приступы подростковой депрессии и как жизнь с подобного рода болью, идущей из самого мощного источника любви в моей жизни, превратила меня в тот разбитый сосуд, которым я и являюсь. Но я никогда еще не ощущал эту боль столь живо с самых первых лет, когда она поглотила и определила меня. Казалось, что после того, как я постепенно и поступательно удалил из своей жизни все, что меня отвлекало, я внезапно оказался лицом к лицу с тем, от чего я себя все это время отвлекал. Прислонившись на минутку к поваленному дереву, я остановился и, внезапно ощутив спазм вновь проявившейся боли, скорчился в рыданиях.

И в этот раз, хотя я добрался наконец до зала для медитаций, я не испытал никакого облегчения. Я не мог позвонить своему мужу или другу, чтобы поговорить об этом. Я не мог проверить почту, или обновить инстаграм, или отправить сообщение кому-то, кто был знаком с подобной болью. Я не мог спросить у своих собратьев по медитации, случалось ли им пережить что-то подобное. Я ждал, пока мое расположение духа улучшится, но оно лишь ухудшилось. Шли часы молчания, а мое сердце тревожно колотилось, и мой ум был взвинчен.

Я решил попробовать отдалиться от своих переживаний, попытавшись описать, что именно я ощущаю. В моей голове победили два слова – «невероятные страдания». И когда спустя день пришло время 15-минутной встречи с приставленным ко мне наставником, из меня просто полились слова. После моего панического страдальческого признания он посмотрел на меня с блаженной полуулыбкой. «О, это абсолютно нормально, – невозмутимо, хотя и сердечно произнес он. – Не беспокойся. Не теряй терпения. Все решится само собой». И со временем так и произошло. На следующий день чувства пошли на убыль, медитировать стало легче, и тоска превратилась в спокойствие. Я ощутил другие аспекты своего детства – красоту лесов, радость дружбы, поддержку сестры, любовь бабушки. Конечно, я много молился об облегчении, но это облегчение не показалось мне божественным вмешательством или результатом каких-то усилий. Это было похоже на естественный процесс мысленного обращения к прошлому, излечения и восстановления. Я чувствовал себя так, будто получил древний, давно забытый подарок.

окончание в комментариях

via

Не понимаю людей, которые одобряют собянинские изменения в Москвы и радуются тому, что автомобилей в центре стало меньше. Все эти нововведения работают по одному принципу: «давайте сделаем автомобилистам больно» – сузим проезжую часть, резко уменьшим количество бесплатных парковок и увеличим стоимость платных, будем эвакуировать машины и пр.

Для того, чтобы сделать кому-нибудь плохо, много ума не надо. Можно резко уменьшить количество машин в центре и более простыми способами. Например, сделать платным въезд в пределы Садового кольца – 1000 рублей в день (покупайте наши транспондеры). Нечего всякой голытьбе делать в центре столицы нашей Родины. Можно ввести ограничение – по четным дням по Москве ездят только машины с четными номерами, а по нечетным – с нечетными. И ввести огромные штрафы для нарушителей. А можно просто увеличить цену на бензин в пять раз. И в десять раз – налог на автомобили. И москвичи будут радоваться – как мало стало машин, какой хороший у нас мэр.

В Москве появляется все больше домов в стиле «Незнайка в Солнечном городе»