Еще прошлой весной я
купила в местном дэлгуре книгу Шинкарева Л.И. «Цеденбал и Филатова: Любовь.
Власть. Трагедия.» Это документальное повествование о судьбе руководителя
Монголии 1940-1980-х гг. Ю.Цеденбала и его русской жены А.И.Филатовой основано
на письмах, дневниках, воспоминаниях его героев, свидетельствах современников,
а также на архивных материалах и личных впечатлениях автора.
(Где купить книгу:
http://www.sapronov-book.ru/bookshelf/b2004/60-l.-shinkarev-cedenbal-i-filatova.html )
Для историков, наверно,
больший интерес представляют документальные материалы, приведенные в книге,
конкретные исторические факты, но мне показался интересным также философский и
духовный аспект книги.
Вот как автор пишет о традиции иносказательной речи
монголов (цитата из книги):
Цеденбал
и Настя очень редко бывали у коллег мужа, в многодетных монгольских семьях. Из
уважения к гостье все старались говорить пусть на ломаном, но все же на
понятном ей русском языке. Она прислушивалась к разговору, раздражаясь тем, что
серьезные, как ей казалось, люди, впадают в какое-то детство, говорят о степных
цветах, о красках осеннего неба, о крепости рогов горного барана, о всяких
пустяках, не имеющих никакого отношения к государственным делам или к политике.
А по пути домой Цеденбал, словно в насмешку, как будто издеваясь, скажет ей,
как хорошо они обсудили проект постановления, которое завтра будет
опубликовано. Традиция иносказательной речи была для нее нова и непонятна.
Невинный для посторонних разговор об отвлеченных, казалось бы, предметах для
азиатов, оказывается, содержит конкретный смысл: согласие, сомнение, отказ.
Многое подразумевается, не будучи названым напрямую. Слыша слова, не имеющие
отношения к обсуждаемому предмету, люди по движению глаз, тембру голоса,
положению тела и рук прекрасно прочитывают суждения и оценки. Они могут
говорить о природе, но лексикой из этой сферы сообщить такое, о чем посторонний
человек никогда не догадается. Кодированный язык – элемент их традиционной
культуры, их наследие, голос предков.
Но
еще больше ее выводила из себя, заставляла сдерживаться, неприятная манера
монголов – не раздумывая, моментально соглашаться со всем, что говорит гость. И
если ты серое назовешь зеленым или круглое – квадратным, хозяева с готовностью,
даже с радостью тебя поддержат. Ну конечно, серое – это зеленое! И как они сами
не рассмотрели в круге очевидный квадрат?
Муж
понимающе улыбался. Хотя он сам давно оторван от кочевой жизни и молодые годы,
самые открытые для восприятия, провел в чужой культурной среде, в нем
сохранилось понимание степной этики, ее неписаных законов, которым не учат, но
они входят в монгола, в азиата вообще, с молоком матери. Один из главных
законов – не перечить гостю, быстро с ним соглашаться, какую бы чепуху он ни
нес, потому что нет в степи большей ценности, чем знать, что гость уходит,
довольный разговором с тобой. И даже когда можно возразить, когда ему известно
что-то доподлинно, хозяин ничего не будет утверждать, но, следуя традиционной
этике, из того же уважения к гостю, может позволить себе сказать робко, заранее
извиняясь: «Наверно, я ошибаюсь, но мне почему-то кажется…» Это не хитрость, не
высокомерие, не чрезмерная гордость, а только сильнейший контроль над своими
чувствами. Этикет азиатских народов, идущий из глубины веков: не подавлять
других своим знанием, не выпячивать осведомленность, даже если случайные люди
твою застенчивую манеру примут за тупость.
Или вот другой отрывок
из книги, про думы арата:
Хозяин
сидит и думает. Впереди зима, ее надо пережить. Внезапно возникающие бури
прикатывают травы к щебню, мир погружается во тьму, животные с забитыми снегом
глазами послушны только ветру, который несет их куда хочет. Пастухи по три дня
в седле, только бы отворотить скот от покрытой льдом речки или от спрятанного
под ледяной коркой болота, гарцуют с гиком вокруг стада, пока не пригонят
обессиленный скот в укрытие – в горы или в глубокий овраг.
Драматические
ситуации называют дзудом. Занесло землю большим снегом, не достать до сухих
прошлогодних трав – белый дзуд. Снег выметен ветром, нет нигде влаги, животные
падают от жажды, не в силах двигаться – черный дзуд. За снегопадом грянул
мороз, покрыл землю ледяным панцирем, не поддающимся копытцам, - железный дзуд…
Скотоводу приходится многое пережить за короткую зиму. В урочищах увидишь за
оградками памятники пастухам, погибшим при спасении общественного стада.
Есть
о чем думать арату в осенние дни. Когда трубка погаснет, он достанет из-под
кушака огниво, ударит о кремень стальной пластиной, наглухо прикрепленной к
кожаной сумочке с крышкой, украшенной металлическими бляшками, будет резко бить
и бить о кремень, пока не задымится разлохмаченный трут.
Мир
только кажется расщепленным, на самом деле он взаимосвязан, целостен, вечен.
Каждое существо в нем, как травинка в нескончаемой степи: к осени она усыхает,
а к лету снова зеленеет, идет в рост, весело колышется на ветрах. Так и люди, и
скот, и юрты, и монастыри, и города – у всех свое время умирать и возрождаться
в новом обличии. И от осознания не имеющего конца круговращения мира у кочевника
в высшей степени поэтическое состояние души.
