F.Papetti - Summertime

Африка - таинственный и непонятный обывателю континент. Совершенно непостижимые для привычного восприятия обряды связаны там с посвящением в мужчины, женитьбой, отношениями между родственниками. Сегодня пойдет рассказ о некоторых замечательных обычаях африканских народов.

Отдыхающая африканка

Посвящение в мужчины

Полнолуние для некоторых африканских племен освящено особым таинством. Это - самое подходящее время для проведения обряда посвящения в мужчины. К ритуалу допускаются только те юноши, которые уже доказали свое мужество и силу в суровых буднях охоты и борьбы за выживание. К претендентам величественно подходит жрец Луны. Двенадцать обнаженных юношей становятся перед ним на колени. Перед каждым из молодых людей наклоняются женщины и начинают усиленно увеличивать их возбуждение лаской рук.

Первые соки своей любви будущие мужчины посвящают сексуальному божеству, а женщины растирают добытой из юношей семенной жидкостью свою кожу. Начинается настоящее пиршество для женщин. Каждая из них старается превзойти других в искусстве соблазнения. Таинственные запахи, позвякивающие украшения и неестественно затвердевшие соски грудей от втертых в кожу соков деревьев делают их на эту ночь необычайно привлекательными. Юноши реагируют мгновенно. Они хватают тех девушек, что всего ближе к ним. Магический лунный свет придает сказочную таинственность происходящему и до изнеможения возбуждает всех зрителей, наблюдающих за обрядом.

Трио

Выкуп невесты

В Западной Африке существует интересный обычай выкупать свою невесту. Причем даже не выкупать, а доказывать свои мужские способности ее семье. Отец невесты придирчиво осматривает претендента: щупает мускулы, заглядывает в рот и взвешивает на ладони его мужское достоинство. Потом объявляет цену: "Двадцать раз". Это означает, что столько раз жених должен доставить удовольствие матери своей будущей невесты. Будущую тещу и жениха оставляют одних до окончания всех двадцати раундов. В хижине раскладывают запасы еды и питья на неопределенное время. Некоторые юноши, проходящие это испытание, сбегают через неделю, так и не выдержав такого количества соитий с матерью невесты. Что ж,, нокауты бывают не только в профессиональном боксе.

Сидящая африканка

Потомство

Детям в африканских племенах уделяется очень большое внимание, потому что их долг - забота о своих родителях. И естественно, каждая семья хочет иметь как можно больше детей. Но не у всех женщин полноценные мужья, и поэтому у вождя существует специальный помощник, освобожденный от работы, в обязанности которого входит воспроизводство племени. Претенденты на это звание должны доказать свои способности в ходе соревнования. Несколько недель они должны воздерживаться от контакта с женщинами, чтобы оказаться в равных условиях.

На центральной деревенской площади под перестук барабанов начинается эротический танец молодых женщин, не имеющих детей. Мужчины надевают на себя львиные шкуры и начинают хвостами стегать женщин, до предела обостряя их сексуальное желание. Подбадриваемые восторженными криками соплеменников сильнополые приступают к демонстрации своего мужества и способностей, силы и ловкости. Наконец определяется победитель, сильный и выносливый как бык. В деревне начинается праздник для всех, кроме победившего. Он тотчас же удаляется в одну из хижин с толпой женщин, где и начинает исполнять свой долг перед родным племенем.

Африканка с кувшином

Кто кого выберет

У племен Северо-Западной Африки каждый месяц проводится сексуальная лотерея. Каждый из мужчин тянет жребий, с кем из женщин ему предстоит провести эту ночь. Все собравшиеся женщины бросают в корзину свои эротические талисманы. Мужчина, который вытащит талисман женщины, и будет ее сексуальным кавалером на этом празднике любви. Радость и счастье озаряют тех мужчин, которым достались самые красивые и сексуальные женщины. Мгновенно они утаскивают свою добычу в окрестные кусты и исчезают там до самого утра. А огорчены те, кому выпало провести ночь с одряхлевшими старухами. Но таков обычай. Если ты откажешься от своего жребия, то будешь навечно отстранен от дальнейшего участия в подобных конкурсах. Зато как довольны старые женщины! Они тащат в свои хижины здоровых и сильных мужчин, как упрямых ослов: И никуда не сбежишь от своей судьбы - ведь это же лотерея!

@ Сергей ДОНЦЕВ


Золотая страсть
 

Негритянка

Если бы ты Эдельвейсом была, Я залез бы на горную кручу, Чтобы тебя сорвать. Если бы ты Была растеньем морским, Погрузился бы я В зеленую бездну, Чтобы тебя Со дна морского достать. Если бы ты Звонкоголосою птицей была, Я пошел бы в глухие леса, Чтобы услышать тебя. Если бы ты Звездою была, Я бы все ночи не спал, Чтобы только смотреть на тебя… Зехор Зерари (Алжир)

Красная страсть


Сиеста


Натюрморт


Африканки


Africana sentado


Chicharrera


Chicharrera africana








Охотница


Золотые африканки


Негритянская Мессалина


Африканка с корзиной


Африканский жемчуг
 

Африканка с копьем

Золотая африканка

Танцующая королева

Стынет кофе. Плещет лагуна, сотней
мелких бликов тусклый зрачок казня
за стремленье запомнить пейзаж, способный
обойтись без меня.

Иосиф Бродский
 

Andrea Bocelli - Le Tue Parole


Мокрая коновязь пристани. Понурая ездовая
машет в сумерках гривой, сопротивляясь сну.
Скрипичные грифы гондол покачиваются, издавая
вразнобой тишину.
Чем доверчивей мавр, тем чернее от слов бумага,
и рука, дотянуться до горлышка коротка,
прижимает к лицу кружева смятого в пальцах Яго
каменного платка.

Площадь пустынна, набережные безлюдны.
Больше лиц на стенах кафе, чем в самом кафе:
дева в шальварах наигрывает на лютне
такому же Мустафе.
О, девятнадцатый век! Тоска по востоку! Поза
изгнанника на скале! И, как лейкоцит в крови,
луна в твореньях певцов, сгоравших от туберкулеза,
писавших, что – от любви.



Ночью здесь делать нечего. Ни нежной Дузе, ни арий.
Одинокий каблук выстукивает диабаз.
Под фонарем ваша тень, как дрогнувший карбонарий,
отшатывается от вас
и выдыхает пар. Ночью мы разговариваем
с собственным эхом; оно обдает теплом
мраморный, гулкий, пустой аквариум
с запотевшим стеклом.



За золотой чешуей всплывших в канале окон -
масло в бронзовых рамах, угол рояля, вещь.
Вот что прячут внутри, штору задернув, окунь!
жаброй хлопая, лещ!
От нечаянной встречи под потолком с богиней,
сбросившей все с себя, кружится голова,
и подъезды, чье небо воспалено ангиной
лампочки, произносят «а».



Как здесь били хвостом! Как здесь лещами вились!
Как, вертясь, нерестясь, шли косяком в овал
зеркала! В епанче белый глубокий вырез
как волновал!
Как сирокко – лагуну. Как посреди панели
здесь превращались юбки и панталоны в щи!
Где они все теперь – эти маски, полишинели,
перевертни, плащи?



Так меркнут люстры в опере; так на убыль
к ночи идут в объеме медузами купола.
Так сужается улица, вьющаяся как угорь,
и площадь – как камбала.
Так подбирает гребни, выпавшие из женских
взбитых причесок, для дочерей Нерей,
оставляя нетронутым желтый бесплатный жемчуг
уличных фонарей.



Так смолкают оркестры. Город сродни попытке
воздуха удержать ноту от тишины,
и дворцы стоят, как сдвинутые пюпитры,
плохо освещены.
Только фальцет звезды меж телеграфных линий -
там, где глубоким сном спит гражданин Перми.
Но вода аплодирует, и набережная – как иней,
осевший на до-ре-ми.



И питомец Лоррена, согнув колено,
спихивая, как за борт, буквы в конец строки,
тщится рассудок предохранить от крена
выпитому вопреки.
Тянет раздеться, скинуть суконный панцирь,
рухнуть в кровать, прижаться к живой кости,
как к горячему зеркалу, с чьей амальгамы пальцем
нежность не соскрести.



Смятое за ночь облако расправляет мучнистый парус.
От пощечины булочника матовая щека
приобретает румянец, и вспыхивает стеклярус
в лавке ростовщика.
Мусорщики плывут. Как прутьями по ограде
школьники на бегу, утренние лучи
перебирают колонны, аркады, пряди
водорослей, кирпичи.



Долго светает. Голый, холодный мрамор
бедер новой Сусанны сопровождаем при
погружении под воду стрекотом кинокамер
новых старцев. Два-три
грузных голубя, снявшихся с капители,
на лету превращаются в чаек: таков налог
на полет над водой, либо - поклеп постели,
сонный, на потолок.



Сырость вползает в спальню, сводя лопатки
спящей красавицы, что ко всему глуха.
Так от хрустнувшей ветки ежатся куропатки,
и ангелы - от греха.
Чуткую бязь в окне колеблют вдох и выдох.
Пена бледного шелка захлестывает, легка,
стулья и зеркало - местный стеклянный выход
вещи из тупика.



Свет разжимает ваш глаз, как раковину; ушную
раковину заполняет дребезг колоколов.
То бредут к водопою глотнуть речную
рябь стада куполов.
Из распахнутых ставней в ноздри вам бьет цикорий,
крепкий кофе, скомканное тряпье.
И макает в горло дракона златой Егорий,
как в чернила, копье.



День. Невесомая масса взятой в квадрат лазури,
оставляя весь мир - всю синеву! - в тылу,
припадает к стеклу всей грудью, как к амбразуре,
и сдается стеклу.
Кучерявая свора тщится настигнуть вора
в разгоревшейся шапке, норд-ост суля.
Город выглядит как толчея фарфора
и битого хрусталя.



Шлюпки, моторные лодки, баркасы, барки,
как непарная обувь с ноги Творца,
ревностно топчут шпили, пилястры, арки,
выраженье лица.
Все помножено на два, кроме судьбы и кроме
самоей Н2О. Но, как всякое в мире "за",
в меньшинстве оставляет ее и кровли
праздная бирюза.



Так выходят из вод, ошеломляя гладью
кожи бугристой берег, с цветком в руке,
забывая про платье, предоставляя платью
всплескивать вдалеке.
Так обдают вас брызгами. Те, кто бессмертен, пахнут
водорослями, отличаясь от вообще людей,
голубей отрывая от сумасшедших шахмат
на торцах площадей.



Я пишу эти строки, сидя на белом стуле
под открытым небом, зимой, в одном
пиджаке, поддав, раздвигая скулы
фразами на родном.
Стынет кофе. Плещет лагуна, сотней
мелких бликов тусклый зрачок казня
за стремленье запомнить пейзаж, способный
обойтись без меня.

1982