Слушать здесь:

A l'ombre des maris Les dragons de vertu n'en prennent pas ombrage, Si j'avais eu l'honneur de commander à bord, A bord du Titanic quand il a fait naufrage, J'aurais crié:"Les femm's adultères d'abord!" Ne jetez pas la pierre à la femme adultère, Je suis derrière ... Car, pour combler les vœux, calmer la fievre ardente Du pauvre solitaire et qui n'est pas de bois, Nulle n'est comparable à l'epouse inconstante. Femmes de chefs de gar', c'est vous la fleur d'époi. Ne jetez pas la pierre à la femme adultère, Je suis derrière... Quant à vous, messeigneurs, aimez à votre guise, En ce qui me concerne, ayant un jour compris Qu'une femme adultère est plus qu'une autre exquise, Je cherche mon bonheur à l'ombre des maris. Ne jetez pas la pierre à la femme adultère, Je suis derrière... A l'ombre des maris mais, cela va sans dire, Pas n'importe lesquels, je les tri', les choisis. Si madame Dupont, d'aventure, m'attire, Il faut que, par surcroit, Dupont me plaise aussi! Ne jetez pas la pierre à la femme adultère, Je suis derrière... Il convient que le bougre ait une bonne poire Sinon, me ravisant, je détale à grands pas, Car je suis difficile et me refuse à boire Dans le verre d'un monsieur qui ne me revient pas. Ne jetez pas la pierre à la femme adultère, Je suis derrière... Ils sont loins mes débuts ou, manquant de pratique, Sur des femmes de flics je mis mon dévolu. Je n'étais pas encore ouvert à l'esthétique. Cette faute de gout je ne la commets plus. Ne jetez pas la pierre à la femme adultère, Je suis derrière... Oui, je suis tatillon, pointilleux, mais j'estime Que le mari doit être un gentleman complet, Car on finit tous deux par devenir intimes A force, à force de se passer le relais Ne jetez pas la pierre à la femme adultère, Je suis derrière... Mais si l'on tombe, hélas! sur des maris infames, Certains sont si courtois, si bons si chaleureux, Que, même apres avoir cessé d'aimer leur femme, On fait encore semblant uniquement pour eux. Ne jetez pas la pierre à la femme adultère, Je suis derrière... C'est mon cas ces temps-ci, je suis triste, malade, Quand je dois faire honneur à certaine pecore. Mais, son mari et moi, c'est Oreste et Pylade, Et, pour garder l'ami, je la cajole encore. Ne jetez pas la pierre à la femme adultère, Je suis derrière... Non contente de me dé plaire, elle me trompe, Et les jours ou, furieux, voulant tout mettre à bas Je cri:"La coupe est pleine, il est temps que je rompe!" Le mari me suppli':"Non ne me quittez pas!" Ne jetez pas la pierre à la femme adultère, Je suis derrière... Et je reste, et, tous deux, ensemble on se flagorne. Moi, je lui dis:"C'est vous mon cocu préféré." Il me réplique alors:"Entre toutes mes cornes, Celles que je vous dois, mon cher, me sont sacrées." Ne jetez pas la pierre à la femme adultère, Je suis derrière... Et je reste et, parfois, lorsque cette pimbeche S'attarde en compagni' de son nouvel amant, Que la nurse est sorti', le mari à la peche, C'est moi, pauvre de moi! qui garde les enfants. Ne jetez pas la pierre à la femme adultère.

Под сенью мужей Пусть это вас не печалит, о стражи добродетели, Но, если б мне выпала честь командовать судном, То на борту терпящего крушение «Титаника» Я бы заорал: «Прежде всего – неверные жены!» Не бросайте камень в неверную жену* – Сзади стою я... Ибо для исполнения желаний, для утишения пылкой страсти Бедного холостяка, сделанного не из дерева, Ничто не может сравниться с неверной супругой, О, жены станционных начальников** – что может быть изысканней? Не бросайте камень в неверную жену – Сзади стою я... Вы, господа, любите, что хотите, в свое удовольствие, Я же – с того самого дня, как понял, Что за лакомый кусочек неверные жены, Ищу свое счастье под сенью мужей. Не бросайте камень в неверную жену – Сзади стою я... Под сенью мужей, но, само собой разумеется, Не лишь бы каких, я их подвергаю строгому отбору. Если, скажем, мне приглянулась мадам Дюпон, То необходимо, чтоб сам Дюпон мне понравился тоже. Не бросайте камень в неверную жену – Сзади стою я... Требуется, чтобы парень имел приятную физиономию, Иначе, спохватившись, я удираю со всех ног, Потому как непрост в обращении и отказываюсь пить Из стакана месье, к которому не лежит душа. Не бросайте камень в неверную жену – Сзади стою я... Далеко позади остались времена, когда по неопытности Я останавливал свой выбор на женах полицейских. Тогда глубины эстетики мне еще не открылись. Сегодня я уже не допущу такой безвкусицы. Не бросайте камень в неверную жену – Сзади стою я... Да, пусть я мелочен и придирчив, но считаю, Что муж обязан быть истинным джентльменом, Ибо, в конце концов, мы вступаем с ним в интимные отношения Посредством некоего промежуточного звена. Не бросайте камень в неверную жену – Сзади стою я... Но если и сталкиваешься порой с недостойными мужьями, Иные настолько добры, обходительны и сердечны, Что иногда уже вроде разлюбил их жену – А приходится притворяться исключительно ради них. Не бросайте камень в неверную жену – Сзади стою я... Вот и сейчас – мне становится просто нехорошо, Когда я должен воздать должное этой дуре, Но мы с ее мужем – все равно как Орест и Пилад***, И я продолжаю ее ласкать, чтобы сохранить друга. Не бросайте камень в неверную жену – Сзади стою я... Мало того, что она перестала мне нравится – она мне еще и изменяет! И вот в ярости, желая положить всему конец, Я кричу: «Довольно! Чаша терпения переполнена! Ухожу!»****, Но муж умоляет: «О нет! Не покидай меня!»***** Не бросайте камень в неверную жену – Сзади стою я... И вот я остаюсь, и мы начинаем петь друг дружке дифирамбы. Я ему говорю: «Вы – мой самый любимый рогоносец!» А он мне отвечает: «Среди всех моих рогов Те, которыми я обязан вам – для меня святыня!»****** Не бросайте камень в неверную жену – Сзади стою я... И вот случается, что эта фифа Задержалась в обществе нового любовника, Нянька куда-то вышла, муж на рыбалке*******, И я, как дурак, должен сидеть с их детьми! Не бросайте камень в неверную жену. © NM sova_f

*Отсылка к известной евангельской фразе («Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень»)
**В песнях Брассенса начальник станции - символ рогоносца. «Il est cocu, le chef de gare...» («Начальник станции - рогоносец...») – известная песня времен первой мировой. Эта фраза фигурирует целиком в более ранней песне Б. «Le cocu», а здесь явная на нее отсылка.
***Орест и Пилад в древнегреческой мифологии – двоюродные братья, которые были связаны столь тесной и бескорыстной дружбой, что были готовы пожертвовать жизнью ради друг друга.
****«La coupe est pleine, il est temps que je rompe!» – Зловредные аналитики утверждают, что помимо естественного смысла тут есть еще намек на католический ритуал святого причастия: когда чаша наполняется вином, священник преломляет (rompre) хлеб
*****A здесь может быть отсылка к знаменитой песне Бреля
******Возможно, тут тоже игра слов-оксюморонов: «рога» и «святыня»
*******Здесь тоже отсылка к песне «Le cocu» («Рогоносец»). Жаль, у меня нет времени ее перевести, она тоже замечательная... и гораздо более грустная, чем смешная.

Комментировать в основном посте

Слушать здесь:

Supplique pour être enterré à la plage de Sète La Camarde qui ne m'a jamais pardonné, D'avoir semé des fleurs dans les trous de son nez, Me poursuit d'un zèle imbécile. Alors cerné de près par les enterrements, J'ai cru bon de remettre à jour mon testament, De me payer un codicille. Trempe dans l'encre bleue du Golfe du Lion, Trempe, trempe ta plume, ô mon vieux tabellion, Et de ta plus belle écriture, Note ce qu'il faudra qu'il advint de mon corps, Lorsque mon âme et lui ne seront plus d'accord, Que sur un seul point : la rupture. Quand mon âme aura pris son vol à l'horizon, Vers celle de Gavroche et de Mimi Pinson, Celles des titis, des grisettes, Que vers le sol natal mon corps soit ramené, Dans un sleeping du Paris-Méditerranée, Terminus en gare de Sète. Mon caveau de famille, hélas ! n'est pas tout neuf, Vulgairement parlant, il est plein comme un œuf, Et d'ici que quelqu'un n'en sorte, Il risque de se faire tard et je ne peux, Dire à ces braves gens : poussez-vous donc un peu, Place aux jeunes en quelque sorte. Juste au bord de la mer à deux pas des flots bleus, Creusez si c'est possible un petit trou moelleux, Une bonne petite niche. Auprès de mes amis d'enfance, les dauphins, Le long de cette grève où le sable est si fin, Sur la plage de la Corniche. C'est une plage où même à ses moments furieux, Neptune ne se prend jamais trop au sérieux, Où quand un bateau fait naufrage, Le capitaine crie : "Je suis le maître à bord ! Sauve qui peut, le vin et le pastis d'abord, Chacun sa bonbonne et courage". Et c'est là que jadis à quinze ans révolus, A l'âge où s'amuser tout seul ne suffit plus, Je connu la prime amourette. Auprès d'une sirène, une femme-poisson, Je reçu de l'amour la première leçon, Avalai la première arête. Déférence gardée envers Paul Valéry, Moi l'humble troubadour sur lui je renchéris, Le bon maître me le pardonne. Et qu'au moins si ses vers valent mieux que les miens, Mon cimetière soit plus marin que le sien, Et n'en déplaise aux autochtones. Cette tombe en sandwich entre le ciel et l'eau, Ne donnera pas une ombre triste au tableau, Mais un charme indéfinissable. Les baigneuses s'en serviront de paravent, Pour changer de tenue et les petits enfants, Diront : chouette, un château de sable ! Est-ce trop demander : sur mon petit lopin, Planter, je vous en prie une espèce de pin, Pin parasol de préférence. Qui saura prémunir contre l'insolation, Les bons amis venus faire sur ma concession, D'affectueuses révérences. Tantôt venant d'Espagne et tantôt d'Italie, Tous chargés de parfums, de musiques jolies, Le Mistral et la Tramontane, Sur mon dernier sommeil verseront les échos, De villanelle, un jour, un jour de fandango, De tarentelle, de sardane. Et quand prenant ma butte en guise d'oreiller, Une ondine viendra gentiment sommeiller, Avec rien que moins de costume, J'en demande pardon par avance à Jésus, Si l'ombre de ma croix s'y couche un peu dessus, Pour un petit bonheur posthume. Pauvres rois pharaons, pauvre Napoléon, Pauvres grands disparus gisant au Panthéon, Pauvres cendres de conséquence, Vous envierez un peu l'éternel estivant, Qui fait du pédalo sur la vague en rêvant, Qui passe sa mort en vacances. Vous envierez un peu l'éternel estivant, Qui fait du pédalo sur la plage en rêvant, Qui passe sa mort en vacances.

Просьба быть похороненным на пляже в Сете Старуха Смерть, никак не желая простить мне то, Что я щекотал ей нос цветами, Преследует меня с дурацким усердием. И вот, окруженный со всех сторон похоронами, Я решил вытащить на свет божий свое завещание И сделать к нему приписку. Обмакни в синие чернила Лионского залива*, Обмакни свое перо, мой старый нотариус, И самым красивым твоим почерком Напиши, что должно произойти с моим телом, Когда они с душой дружно Согласятся на разрыв. Когда моя душа улетит за линию горизонта Вслед за душами Гавроша и Мими Пенсон**, Уличных мальчишек и гризеток***, Пусть мое тело доставят на родную землю В спальном вагоне Париж–Средиземноморье. На станцию назначения Сет. Мой семейный склеп, увы, не нов И набит, прямо скажем, до отказа, А ждать, чтобы кто-то оттуда вышел, Придется, видимо, долго. И не могу же я, право, Сказать всем этим славным людям: «Потеснитесь, мол, И уступите место в некотором роде молодежи». На самом берегу моря, в двух шагах от синих волн, Выройте, если это вас не затруднит, небольшую ямку – Мягкую уютную нишу, Рядом с моими друзьями детства – дельфинами, Там, где песок такой мелкий и теплый – На пляже Корниш. Здесь, даже в моменты ярости, Нептун никогда не принимает себя всерьез, И, если корабль вдруг терпит крушение, Капитан кричит: «Слушай мою команду! Спасайся, кто может, сначала вино и пастис**** – Каждый свою бутыль, и без паники!» Здесь когда-то, пятнадцати лет от роду, Когда развлекаться в одиночестве уже скучновато, Я познал свою первую любовь. У сирены, у женщины-рыбы Я получил первый урок любви – Проглотил первую рыбью кость. При всем почтении к Полю Валери, Я, скромный трубадур, собираюсь его переплюнуть – Да простит мне добрый мэтр такую наглость! И даже если стихи его лучше моих, Мое кладбище будет более морским*****, И пусть это не смущает местных жителей. Эта могила-сандвич между небом и землей Не придаст пейзажу и тени грусти, А, напротив, какой-то неуловимый шарм. Купальщицы будут переодеваться за ней, Как за ширмой, а дети скажут: «Вот здорово! Песочный замок!» На моем клочке земли не сочтите, пожалуйста, за труд Посадить что-нибудь вроде сосны, Желательно – зонтичной. Она предохранит от солнечного удара Добрых друзей, которые придут почтить Место моего захоронения. То из Испании, то из Италии Принесут с собой чудесные мотивы и запахи Мистраль и трамонтана******, И усладят мой последний сон отголосками Сегодня вилланеллы, а завтра фанданго, Тарантеллы или сарданы*******. А когда, приняв мой холмик за подушку, Уляжется на него вздремнуть русалка В том, что с трудом можно назвать одеждой, Я заранее прошу прощения у Иисуса, Если тень моего креста полежит на ней немного К моей маленькой посмертной радости. Бедные короли и фараоны, бедный Наполеон, Бедные знаменитости из Пантеона, Несчастные великие покойники! Вы позавидуете еще вечному отпускнику, Который крутит во сне педалями по волнам, Превратив свою смерть в каникулы. Вы позавидуете еще вечному отпускнику, Который крутит во сне педалями по волнам, Превратив свою смерть в каникулы. © NM sova_f

*Лионский залив – залив Средиземного моря, на побережьи которого расположен Сет (почему-то по-русски называется именно так, хотя должен был бы «Львиный залив»).
**Мими Пенсон – героиня одноименной повести Альфреда де Мюссе, ставшая олицетворением т.н. «гризетки».
***Гризетка – девушка, живущая своим трудом (модистка, швея, хористка) и не считающаяся с правилами строгой буржуазной морали.
****Пастис – французский ликер-аперитив, анисовка в русском варианте. Вот что надо спасать конкретно:

*****Морское кладбище. О, тут целая история! И понятное дело – игра слов. «Морское кладбище» – самое известное, хрестоматийное стихотворение Поля Валери (1871 – 1945), которое во Франции все знают со школьной скамьи. Брассенс считал Поля Валери своим учителем, тем более что они родились и похоронены в одном городе – непосредственно в Сете. В Сете два кладбища: «кладбище бедняков» Пи и «Морское». Причем раньше это последнее носило другое название («Saint Charles»), а в «Морское» было переименовано в 1946 году, в честь прославившего его стихотворения Валери.
******Мистраль и трамонтана – названия ветров, дующих на французском Средиземноморье
*******Вилланелла и тарантелла – из Италии, фанданго и сардана – из Испании.

Комментировать в основном посте

Начало

Архив для скачивания (webfile).


Les trompettes de la renommée (1961) Медные трубы
К теме издержек популярности, платы за нее и прочих медных труб близко лежит другая программная песня: «Le Pornographe» – она написана еще раньше, в 1958 году.

Программная, впрочем, не без кавычек. И тут я снова передаю микрофон Марку Фрейдкину – большому спецу по этому делу и к тому же автору прекрасного перевода. «Скажу сразу, я терпеть не могу, когда в песнях, да и не только в песнях, тупо и бессмысленно матерятся. В произведении искусства обсценная лексика допустима только тогда, когда этого требуют художественные задачи. Иначе говоря, тогда, когда ее употребление является тропом и несет какую-то художественную нагрузку. Брассенс в этом деле придерживался примерно таких же взглядов, и для него употребление ненормативной лексики никогда не было самоцелью. Скажу больше, мне кажется, что у него не было и осознанной задачи эпатировать слушателя – это просто было проявлением его раблезианского темперамента и одним из элементов литературной игры, которая всегда оставалась едва ли не главной составляющей его поэтики. Хотя в песнях он лукаво утверждал, что употребляет нецензурные выражения исключительно ради дешевой популярности, в угоду низким вкусам публики. И вот сейчас мы послушаем в моем переводе и исполнении отчасти программную песню Брассенса, которая называется «Сквернослов». До такой степени программную, что она дала название всему пятому (5 из 12, 7 из 14 - Н.М.) альбому – хотя программность эта несколько провокативная. Брассенс как бы говорит своей публике: «Вы хотите видеть меня таким? Получите!»»

В замечательном клипе Марка Фрейдкина, который по ссылке ниже, «Сквернослов» неотделим от бесплатного приложения в виде «Пупка жены сотрудника полиции». Эта песня Брассенса мне сейчас вроде совсем не в тему, но явно еще пригодится в одной из следующих частей, так что вы уж ее послушайте тоже заодно.

Жорж Брассенс/Марк Фрейдкин: «Le Pornographе»/«Сквернослов»

Надо сказать, что из этих двух песен на близкую тему («Le Pornographе» и «Trompettes de la renommée») мне больше нравится про трубы: она мне кажется тоньше, изысканнее, ну и я вообще люблю у Брассенса песни более поздние: длинные, с высокой плотностью текста и особенно – с логическими построениями «а ля тонтон». Даже по мелодии она мне нравится больше, не говоря о роскошной второй гитаре. Однако как из иной песни грубого слова не выкинешь – так этого «Сквернослова» из творчества Брассенса.

Давайте-ка я еще объясню, кто такой есть упомянутый мной Тонтон. «Tonton» по-французски – «дядюшка», а если вам встретится ласково-ироническое словосочетание «Tonton Georges», то под ним всегда имеется в виду Брассенс – так его прозвали, начиная с какого-то момента, я не уследила, с какого. И даже просто «тонтон». В песне 1966 года «Bulletin de sante» (кстати, продолжающей линию «Медных труб») он и сам себя упоминает под этим именем, ну и я буду время от времени так его называть.

А сейчас я возвращаюсь к дому в тупике Флоримон и его хозяйке. Вот, пожалуй, самый известный фотопортрет Жанны Планш.

Выразительная утка, подсунутая ей предприимчивым фотографом, должна изображать героиню шуточной песенки «La canne de Jeanne», из которой Жанна впервые стала известна миру. Но мистификация разоблачается на раз, поскольку утка из песни прямо в песне же и померла, а до песни не имело смысла ее фотографировать. Неважно, портрет все равно прекрасен, а я в прошлый раз обещала рассказать, при каких обстоятельствах Брассенс все же покинул дом Жанны.

История была такая. В 1965 году на Жанну Планш обрушиваются буквально тридцать три несчастья. Сначала умирает Марсель, потом сама Жанна ломает шейку бедра, потом заболевает воспалением легких... И потом, когда наконец она из всего этого выкарабкивается, Жанна вдруг сообщает Брассенсу, что вот, мол, Марселя уже нет, а Жорж бывает дома гораздо реже, ей скучно и одиноко, и поэтому она решила выйти замуж. При этом заметим, что невесте 75 лет, а жениху – 37.

Тщетно Жорж пытается ей внушить, что не надо выходить замуж за человека моложе ее на 35 лет. Жанна гордо заявляет, что не на 35, а на 38, они венчаются тайком в церкви и на следующий день отправляются в свадебное путешествие в Бретань. Счастливый молодожен сидит за рулем мотоцикла, а Жанна – на заднем сидении, одной рукой ухватившись за мужа, а другой держа клетку с попугаем – поступок, между прочим, вполне достойный героя какой-нибудь песенки Брассенса. Однако сам Жорж почему-то этого не оценил, а окончательно оскорбился и перебрался жить в другое место, купив квартиру по соседству – буквально в десяти минутах ходьбы от дома Жанны. А Жанна осталась замечательной страницей в его жизни и песнях. Главным образом, благодаря не утке, а второй посвященной ей песне, одной из самых красивых и трогательных у Брассенса. Она так и называется «Жанна».



Jeanne (1962) Жанна

В первой части я говорила о книге «Вся жизнь для песни», написанной священником Андре Сэвом (или «Братом Андре», как его в шутку называет Брассенс). В одном из интервью Андре Сэв спрашивает Брассенса, встречал ли тот в своей жизни исключительных людей. «Задавая этот вопрос, ты наверняка имеешь в виду нечто из ряда вон выходящее, – отвечает Брассенс. – Я же думаю о простых людях, о таких, как Жанна и ее муж Марсель. Для меня исключительный человек – тот, кто постоянно ставит себе вопросы там, где другие прут как бараны. Например, когда народ хором твердил: «Все немцы – сволочи», исключительным человеком был тот, кто говорил: «Возможно, вы ошибаетесь». Когда в послевоенные годы Марсель с трудом доставал пакет табака, он отдавал мне половину, притом что знал наверняка, что завтра ему будет нечего курить. Давать, когда это дорого стоит – вот исключительный поступок».

Сейчас мы услышим, наверное, самую знаменитую песню Брассенса – «Песню для Овернца». Считается, что она посвящена Марселю, который был родом из Оверни, и это довольно странный момент, потому что согласно одним источникам, Марсель родился недалеко от Парижа, согласно другим – в Нормандии, а согласно третьим – из Оверни была его семья. Но так ли это важно? Тем более что и вообще-то в разговорном языке «Аuvergnat» означает и просто «угольщик» – непосредственно по смыслу песни.


Chanson pour l'Auvergnat (1954) Песня для овернца
Обсуждение «Овернца» на уже упомянутом сайте Брассенсо-аналитиков начинается с заголовка «Евангелие от Брассенса». Приводится цитата из Евангелия от Матфея (25, 35-36): «Я был голоден, и вы накормили меня; Я хотел пить, и вы напоили Меня; Я искал приюта, и вы пригласили Меня в свой дом. Я был наг, и вы одели Меня». Похоже, правда? И Брассенс записывается в аналитические анналы как «христианин, сам о том не ведающий». Затем приходят аналитики-оппоненты, и они явственно видят, как дядюшка Жорж, яростный антиклерикал, переворачивается сейчас в гробу. Эти посмертные перетягивания Брассенса каждым в свой лагерь как две капли воды напоминают прижизненные, и все это ничуть не удивительно на фоне реального внутреннего конфликта как в жизни Брассенса, так и в его творчестве.

Брассенс был не просто агностиком, он был, подобно своему отцу, воинствующим антиклерикалом, и «служителям культа» в его песнях доставалось порой похлеще, чем полицейским и судьям. Но при всем его вольнодумстве и хулиганстве, в песнях Брассенса, как ни у какого другого автора, проявляется милосердие и сострадание к ближнему. Об этом же он говорит в «Жанне» и еще во многих других песнях. Вот еще одна такая, схожая с «Песней для овернца» своим гуманитарным пафосом. И вообще, если подумать, это тот же «Овернец», но с фокусировкой на «прохожего». Может быть, эта фокусировка, да еще и неожиданность финала, еще более усиливает ее пронзительность. Из меня, честно говоря, вышибает слезу только так.

Celui qui a mal tourné (1957) Сбившийся с пути
Что касается самого Брассенса, то при его-то отношении к догматам даже трудно себе представить принятие хоть какой-то конфессии. И тем не менее, возникает ощущение, что он испытывал глубокую внутреннюю потребность в вере. Следствие ли это радикальных различий в родительских мировоззрениях? Вывод напрашивается, но не обязательно верен.

В своих песнях с Господом Богом Брассенс обращается весьма фамильярно и по-свойски, чему пример тот же «Le vieux Leon», где этот Господь, неизвестно какой, то ли христианский, то ли иудейский – свой в доску, обожает аккордеон и потчует подопечных местным винишком. Но в «Старом Леоне» хотя бы никто не сомневается в существовании Бога, а во многих других песнях именно это и происходит. Одна из моих любимых строф у Брассенса – из песни «Завещание» 1955 года:

Я поникну, как ива,
Когда Господь, не спускающий с меня глаз,
Положит руку мне на плечо и скажет:
«А ну, пойдем наверх, посмотрим, есть я там или нет».

А с другой стороны – есть ведь все эти песни «Жанна», «Овернец», «Сбившийся с пути», которые мог бы вполне написать какой-нибудь Отец Дюваль (см. фото, а также примечание к «Медным трубам»).

Особенно после «Овернца» церковь великодушно прощает Брассенсу все его мелкие выходки антиклерикального толка и с радостью зачисляет в «свои». Вот что пишет по этому поводу Альфонс Бонафе – бывший школьный учитель, а впоследствии биограф Брассенса – в предисловии к классическому сборнику из серии Сегерса.

«Публика обожает патетику «Овернца» и «Сбившегося с пути», находя в них проповедь благотворительности и христианского милосердия. Автору же в первую очередь близка эта маленькая вспышка протеста, которая на одно мгновение заставляет людей, считавшихся тихими и мирными, вступить в союз с бунтовщиком. На это мгновение он вытаскивает их из общины обывателей и отпускает им грехи в его понимании, а именно – привычное подчинение порядку. Таким образом угольщик, хозяйка таверны и прохожий завоевывают право на вход в рай, который вовсе не совпадает с раем благонамеренных прихожан. Забавно видеть добровольную готовность некоторых людей к самообману и то упорство, с которым традиционная мораль хочет ассимилировать не больше, не меньше как самого Брассенса. Он позаботился о том, чтобы рассеять это недоразумение, написав «Неверующего».

Думаю, что Бонафе тоже перегибает палку в желании доказать свою, атеистическую, правду. Безусловно, сочувствие к бунтовщику – достойная рая добродетель, однако такие добродетели как милосердие и сострадание к ближнему тоже никто не отменял. Вот только вопрос, почему «христианское» настолько прочно приросло к «милосердию», что уже не отдерешь? Почему вдруг церковь узурпировала право на управление моральным кодексом? Отчасти об этом – песня, упомянутая Бонафе.


Le mécréant (1960) Неверующий
Всю жизнь Брассенс разрывался между отрицанием Бога и сильным желанием верить. Вот несколько цитат из бесед с «братом Андре».

«Я сильно страдаю от отсутствия веры. Я пытаюсь ее найти, и ничего не имею против христиан. Раньше среди них у меня было много поклонников. После "Неверующего" – не знаю».

«Я не верю в Бога, я его не встречал. Скорее я придерживаюсь антиклерикальной тенденции, хоть и не так прочно, как раньше, ибо вижу, что церковь многим помогает жить».

«Моей матери удалось привить мне ощущение присутствия Бога: что мы никогда не находимся одни, и что мы должны ощущать себя нагими перед его взглядом: и внешне, и внутренне. Но заметь, что я инстинктивно считал этот взгляд взглядом любви. А вы, католики, с вашим адом, с вашими бесконечными обвинениями и тем гипертрофированным значением, которое вы придаете cексу – вы уверяете, что над вами довлеет взгляд судии. Вы внушили людям страх, и вот этого я вам простить не могу».

Есть и песня, в которой Брассенс оплакивает тот факт, что люди потеряли ощущение доброго Бога. И более того: что утеряно ощущение единства Бога и природы, характерное для древних. «Le Grand Pan» – одна из моих любимых песен. Мне даже жалко, что в свое время я не написала к ней подстрочник, поскольку был уже стихотворный перевод, и не кого-нибудь, а Александра Кушнера. Сейчас принято делать эквиритмические, поющиеся переводы; непоющиеся вроде как-то даже не комильфо. А тогда вполне допускалось. Помимо этого, есть еще в переводе пара огрехов, из которых главный – что Пан не «таинственный», а «великий» (с историей и значением крылатого выражения «Умер Великий Пан!», служащего Брассенсу рефреном, можно ознакомиться здесь). Но в остальном перевод Кушнера вполне хорош и как-то особенно выпукло показывает Брассенса как совершенно классического поэта.


Le Grand Pan (1964) Великий Пан

На этой оптимистической ноте про Христа и конец света я бы и откланялась эффектно, но вот перечла эту часть и осталась недовольна ее однообразием: начали за здравие сквернословием, закончили за упокой религиозными заморочками, а посередине и нет ничего. Сейчас мы это немножко поправим. Дело в том, что я строю свой рассказ по темам, одновременно пытаясь соблюдать хронологию, и пока что каким-то чудом мне это удавалось. К примеру, в этой части самая поздняя песня была 64-го года, а далее все они будут еще более поздние, и у меня наверняка не будет шансов вплести в дальнейшее повествование следующие две знаменитые песни. Одна про любовь, другая про дружбу: темы, о которых мы уже говорили в прошлый раз. Вот пусть они и разнообразят наш сегодняшний рассказ, тем более что относятся к этому периоду.

Первую песню (она называется «Гроза») я бесконечно обожаю за изумительную мелодию, чудную гитару и метеорологические изыскания. Часть подстрочника я позаимствовала у МФ, но и многое изменила, чтоб приблизить к оригиналу. А по форме это опять вирелэ.

L’orage (1961) Гроза



Вторую песню мы услышим в переводе, в исполнении и с предисловием Марка Фрейдкина. «И еще одна из самых известных песен Брассенса — «Все за одного». Она была написана для фильма Ива Робера "Друзья" и впоследствие дала название восьмому альбому (опять же, 8 из 12, 10 из 14 - Н.М.). Я уже говорил, что у Б. много песен о мужской дружбе, но эта, пожалуй, самая яркая. Как и некоторые другие песни Б. она несколько приджазована, и в ней едва ли не единственный раз в творчестве Б. даже есть проигрыш, где имитируется американский фольклорный инструмент казу. В первом куплете упоминается плот "Медузы". Речь тут идет о печально знаменитом крушении в 1816 году французского судна "Медуза". 149 его пассажиров пытались спастись на большом плоту. Плот был обнаружен 12 дней спустя. На нем оказалось 15 человек. Остальные погибли или были съедены выжившими. Во втором куплете фигурирует латинское выражение "Fluctuat nec mergitur!" с французским ударением на последнем слоге, которое означает "качается, но не тонет" и является девизом города Парижа, в гербе которого есть изображение корабля. В третьем куплете речь идет, я извиняюсь, о гомосексуализме. Никомед — античный персонаж, вифинский царь, который, как известно, склонил к сожительству юного Юлия Цезаря, когда тот был римским послом при его дворе. Боэси — легендарный друг великого французского философа Монтеня. Их тоже связывали, если так можно выразиться, романтические отношения. В четвертом куплете опять латинское выражение с французским акцентом — ки про кво. Здесь оно употребляется в значении «наоборот», и вообще, признаюсь, честно, что это, как и многое другое в этом переводе, отсебятина переводчика и в оригинале его нет.»

Жорж Брассенс/Марк Фрейдкин: «Les copains d’abord»/«Все за одного»


Марк же и прислал мне это видео (с того самого концерта "Бобино" 1973 года), утверждая, что в конце просто испытываешь катартические ощущения. Что правда, то правда: испытываешь.



И уж совсем в заключение второй части – вот такой великолепный портрет. Угадайте с трех раз, с какой фотографии он сделан.


Продолжение, вестимо, следует.