К весне, по факту, без церемоний, которых отец, видимо, ждал (надо было испросить), мы бросили съемную и переехали к моим родителям в маленькую комнату. Так было спокойнее. Стол у окна, диван, гардероб. Надя купила свободное, трапецией в крупную клетку платье песочного цвета. Живот рос, началось ожидание. Несколько раз задерживался на каких-то заводских праздничных сборищах, приходил нетрезвый, Надя, как это бывает – почти физиологически - чувствовала себя ненужной, плакала. Перехаживала. В конце мая, резко отпросившись с работы, отвез ее на скорой в роддом в Пушкине (наш был на ремонте); попросил скорую подождать, проводил, буквально запрыгнул на подножку, – ждать они были не обязаны.

Несколько раз ездил на электричке, роддом был недалеко от вокзала. Илья родился 31 мая. Рожался тяжело, гипоксия, заплакал не сразу, первые несколько дней – большая шишка на голове. В день выписки собрал Надины вещи: недавно купленную нежно розовую кофту, синюю юбку с белыми оборками – по отдельности красивые, но, как выяснилось, не сочетаемые. Взяли с отцом такси, приехали, Надя нервничала из-за одежды.

Первую ночь Илья проспал на дспшной плите, положенной на табуретки и загороженной с краю спинками стульев. Всё ждали, что проснется, кормить, менять пеленки. Не проснулся. Утром развернули как картошечку из фольги, пахнуло жизнедеятельностью. Я подгадал отпуск, днем на такси я – на месяц, Надя – на год, уехали в Запрудню к ее матери.

Илья был беспокойный. Но ночам плакал. Не по ночам тоже. Мы ругались. «Его дело сейчас – плакать», - говорил я. «Нет», - не соглашалась теща. Боялись, наорет грыжу, и даже, кажется, ворожили. Памперсов не было, стиральных автоматов тоже, пеленки стирали вручную, в ванной, в основном я.

В Запрудне был книжный магазин. Чопорная, с крашенными в рыжее волосами и макияжем Роза Афанасьевна, директор, - взгляд сторожкий, оценивающий, и видно, что торговка.

Заходы в книжный регулярны, как и в Загорске. Там в книжных бывал ежедневно, ритуалом, на обратном пути домой после работы – в тот, что напротив Советской площади и дальше по Проспекту в маленький, что у военкомата. В первом несколько отделов: общий, отдел подписок и обменный. В день завоза у входа в общий могла выстраиваться очередь, пускали партиями. Сначала смотреть на стенде с общественно-политическим. Тут могло попасться «атеистическое» «Раннее христианство: страницы истории» Свенцицкой, позже купил первый том Библии с Ветхим Заветом за 33 рубля (дорого, но недавно повысили зарплату и «могу себе позволить?» - риторически оправдывался перед Надей), еще позже журнал «Смена» с Меневским «Сыном человеческим». Потом в художку. Вообще, из-за дефицита брали всё мало-мальски: атласы-определители бабочек или беспозвоночных, Бориса Эйхенбаума «О литературе»… Канчуковы, чаще Юра, который здесь бывал тоже каждый день, могли что-то подсказать, «Законы Паркинсона», например, или «Катулла» в серии «литпамятники». Случалось и букинистическое (Сей-Сёнагон «Записки у изголовья»; был еще какой-то том той же серии «Классическая японская проза», но его взял Женя, он и «Записки» хотел взять, ждал, может, я положу обратно).

В отделе подписок стояли альбомы по искусству и подписки. На это приходилось больше смотреть. Но и здесь купил первый том трехтомника Айрис Мердок (на следующие тома оставил открытку, пришла только на второй, а в третьем был «Черный принц»!) и альбом-каталог Павла Филонова.

В обменном сначала сидела миловидная девица, потом угрюмая грымза. С обеими мне было напряженно. Сюда надо было идти со своим, они прикидывали, годится ли оно на то, что ты выбрал. Отсюда - двухтомники Сервантеса и Шекспира серии «Литература эпохи Возрождения», Софокл, Аристофан, Апулей и Сенека из «Библиотеки античной литературы». Всякие «серии» тогда были особенно популярны.

У Канчуковых был таинственный блат, они имели право потрепаться о чем-то постороннем с продавщицами; изредка им выносили то, что в общий зал не выкладывалось. «Не обязательно бить во все колокола, иногда достаточно подойти к звонарю» - любили повторять братья, подозреваю – цитата. Легко говорить!

Но и я пригодился. Как заходивший кроме книжного еще и в грампластинки, на обратном пути уже из маленького, на углу Шлякова и Валовой сказал Юре, что лежат Битлз «Hard day’s night». Он сдержался, но было видно, что ему не терпится, и как только, так быстрым шагом махнул вверх по Валовой; «Грампластинки» были в угловом доме на Красной Армии (182), где сейчас зоомагазин. Сам я их не купил, ранние Битлз малоинтересны.

Запрудненский книжный был совсем маленький. Из купленного там за всё время: Ален-Фурнье «Большой Мольн» и альбомище «Импрессионисты и пост-импрессионисты в советских музеях» на английском. «Мольна» читал, сидючи на скамейке под березкой с коляской во время Ильева дневного сна. Короткий, чуткий, как рядом с бомбой, промежуток личного пространства. С «Импрессионистами» вышла небольшая история. Увидев, альбом я очень захотел. Но, то ли сначала не было денег, а когда они появились, уже не было альбома… И пришлось просить Розу Афанасьевну, чтоб она привезла еще один из Талдома, где у них была оптовая база. И она снизошла, и за-спасибо и на собственных руках, как было особо отмечено, привезла-таки его специально для нас. Аж неловко.