Ранним утром летнего дня скамейки вокруг детской площадки, что в двух шагах от реки, обложены телами пенсионеров в купальниках, принимающих солнечные ванны. На одной примостился, как цирковой тюлень на тумбу, грузный мужчина в лысине, усах и с книгой -- увлеченно читает. Рядом с ним, запрокинув голову и раскинув руки навстречу солнцу, стоит пузатая баба в довольно тесном для ее корпулентной фигуры бикини, беспрерывно галдонит. По раздраженному тону явно слышно, что с мужчиной-тюленем они давно и уныло повязаны браком. Легкий ветерок доносит обрывки монолога: ... разлегся, лежишь, пузо развесил... жир по скамейке растекся... а вот на пляже мужчины... и что-то там еще про молодыеупругиеподтянутыетела.

А Васька слушает, да ест, даже усом не шевелит, знай себе страницы все переворачивает.

-- Свекровь? Свекровь, наконец-то, свалила на дачу, вырастила там несчастный килограмм клубники, но решила его испортить -- нашла в интернете какой-то рецепт конфитюра с перцем.

В живенькой толпе глаз неожиданно заприметил женщину с активной артикуляцией -- трубка мобильного телефона у левого уха. К активной артикуляции прилагалась малиновая юбка в пол и футболка ярко-розового цвета -- символ светлого образа романтичной Барби, на выдающейся груди колыхалось стразами «I'm your pussy».

-- Трр-ридцать два двадд-ццать два --  раза три повторила женщина романтическая в трубку. -- Да-да, я запомнила, Ваня. Трр-ридцать два двадд-ццать два... Ваня, Ваня, -- задергала она активно за рукав, буквально затрясла по правую руку от себя неприметного юношу во всем черном и лопоухих наушниках. 

Зашли со мной в вагон метро на одной станции. Молоденькие тоненькие стебельки росой умытые, солнцем напоены. Он ее за плечи цепко обнял, челом к челу припал тесно, и все воркочет, что-то воркочет ей, скрепляя слова щенячьими причмокивающими поцелуями то в лобик, то в глазик, то в щечку, то в темечко.

Дама все еще фертильного возраста, как говорится, еще не старая, но пожившая, оказавшись в тесном вагоне вынужденной соседкой стебельков, достаточно долго страдая чужими чувствами -- две станции, откровенно молчала: через поцелуй громко вздыхала, через два закатывала глаза под потолок. На пересадочном узле ее терпение закончилось. Поймав попутный ветер хлынувшей внутрь вагона толпы, она увесистой сумкой стукнула стебелек-девочку по ягодицам и с громким криком "Хватит тут целоваться, дай пройду!" устремилась вглубь, туда, где инвалиды, дети и нет страстей.