Далеко не все согласны с тем, что в начале 90-х годов прошлого века у нас произошла революция. Вроде бы у власти остался тот же самый общественный слой, изменились лишь методы и идеология его господства. Однако по характеру геополитических перемен и по изменению форм собственности происшедшее тянет не просто на верхушечный переворот. «Революция сверху» затронула и перевернула все общественные отношения в нашей стране.

Другое дело, что, если кто-то связывает понятие «революция» только с изменениями к лучшему, он может расценивать события начала 90-х с приставкой «контр-». Но это не уменьшает масштаба совершившегося.

Вспомним этапы демонтажа социализма и СССР. Одним из ключевых стал подрыв легитимности советского строя путём «исторических разоблачений». Спору нет, монопольная трактовка советской истории официальными органами умалчивала или искажала многие неприятные для правящей партии моменты. Но обратим внимание ещё вот на что. В «разоблачениях» основной упор делался на репрессивный характер советского строя в 1917-1953 гг. Причём факты репрессий трактовались в отрыве от исторического контекста. Был положен негласный запрет на попытки выяснить объективные условия возникновения репрессивных явлений (кстати, он фактически действует до сих пор). И этот метод дискредитации советского прошлого сработал. О чём это говорит?

Это говорит прежде всего о том, что советское общество конца 80-х годов обладало вполне развитым демократическим правосознанием. Оно не принимало рассуждений об исторической обусловленности тех или иных репрессий, оно просто осуждало их как вид политической практики. А раз так, то очевидно, что реальность советского строя к 80-м годам очень и очень далеко отошла от репрессивной политики.

Политический режим позднего СССР неуклонно эволюционировал в сторону большего либерализма, гуманности, соблюдения прав человека. И советские граждане были уверены, что этот ход исторического прогресса необратим.

Нужно отметить и ещё одну черту правосознания граждан позднего СССР. Они отвергали любые попытки объяснить террор первых десятилетий советской власти классовыми причинами. Они просто не понимали, как это можно физически ликвидировать те или иные общественные классы. Это представлялось преступлением. Данная черта свидетельствует о том, что у большинства советских людей в 80-е гг. отсутствовало т.н. «классовое самосознание». А это означает, что к этому времени реально исчезли классовые различия, и всё советское общество было готово осознать себя самоё как единый политический субъект с общими интересами. Отсюда был только один шаг до возникновения советской политической нации. Но этот шаг не был сделан.

Можно даже предположить, что «перестройка» была начата в середине 80-х именно для того, чтобы предотвратить дальнейшее развитие советского общества по этому пути.

Итак, репрессивные черты советского строя, которые были предъявлены ему в конце 80-х гг. как некий «исторический счёт», исчезли из его практики задолго до этого времени. Советский порядок 80-х гг. был несравненно мягче даже порядка 60-х гг., не говоря уже о более раннем времени. И этот порядок был свергнут во имя «правды о репрессиях», давно прекратившихся, «памяти их жертв» и во имя некоего нового «светлого будущего», которое, как подразумевалось, навсегда гарантирует нас от повторения чего-либо подобного террору 1918-1938 гг.

Вот об идеальных чертах этого «светлого будущего», как оно вырисовывалось советскому обществу к началу «перестройки», стоит поговорить подробнее. Ведь не секрет, что даже самые отвязные диссиденты брежневского периода не призывали ко всему тому комплексу политических и экономических мероприятий, который был реально осуществлён в начале 90-х гг.

Любая политическая сила, вступающая в революцию, имеет свой образ «светлого будущего» и свою программу, которую начинает осуществлять после прихода к власти. Но того, что делалось в 90-е гг., мы не найдём ни в одной нелегальной политической программе 80-х!

Поэтому весьма важен для Истории ответ на вопрос: откуда взялась эта программа в начале 90-х? Как нашей стране был навязан переход к капитализму? И на этот вопрос историки современности дают свои ответы, но следует признать, что на нынешнем уровне знаний эти ответы часто взаимоисключающи.

Но не менее важно выяснить и вопрос о том, какими чертами рисовался общественно-политический идеал той лояльной советской интеллигенции 80-х гг., которая поначалу составила главную идейную опору «перестройки» и которая в массе своей (отдельные преуспевшие личности не в счёт) так жестоко разочаровалась в её конечных результатах?

Почему это важно? Да потому, что когда путь заходит в тупик, нет лучшего решения, кроме как вернуться к началу дороги.

Итак, попытаемся конкретизировать смутный политический идеал среднеарифметического служащего советского интеллигента 70-80-х гг. Того самого, который вполголоса пересказывал на кухне домочадцам политические анекдоты, услышанные им от сослуживцев – таких же, как он сам, членов КПСС.

Всем известно, что к началу 80-х гг. в грядущее построение коммунизма по рецептам правящей партии почти никто в СССР уже не верил (и меньше всего, конечно, сами руководители этой партии).

Соответственно, улучшения положения в стране ждали не от реализации коммунистической программы, а от мер иного характера.

Не будем вдаваться в анализ того, что именно в практике советского строя вызывало к 80-м гг. наиболее стойкое отвержение. Попытаемся обрисовать то, как должно было, по мнению этого среднеарифметического интеллигента, быть устроено эффективное государство.

1. Сравнение СССР с социалистическими странами Восточной Европы, а также историческая память о периоде НЭПа, настраивали на мысли о благотворной роли мелкого бизнеса, особенно в сфере розничной торговли и услуг. В то же время никто не мог помыслить о том, что государство должно передать в частные руки банки, землю, железные дороги, средства связи, телевидение, крупные предприятия. Государственная собственность на основные средства производства и плановое хозяйство представлялись не просто основой экономики, но и необходимым условием всё ускоряющегося экономического развития.

2. Идеологический диктат правящей партии должен быть сведён к минимуму. Самое главное – отмена принудительных ритуалов, призванных демонстрировать коллективную верность делу партии и строительству коммунизма. Следует заметить, что эта часть идеалов советской интеллигенции – о роли партии в будущем эффективном государстве – была самой смутной. Однако мало кто считал, что многопартийность является какой-то ценностью сама по себе или способна повысить эффективность государства. Вряд ли кто-то втайне всерьёз мечтал о запрете коммунистической идеологии или свободе пропаганды «реакционных» учений (расизма, фашизма и т.п.). Люди, более «подвинутые» на гуманитарных предметах, были убеждены, что в рамках КПСС должны более свободно обсуждаться идеологические вопросы и могут существовать (не оформленные организационно) разные платформы, причём эти дискуссии не обязательно выносить на всеобщее обозрение. Отказ от «социализма, переходящего в коммунизм» как магистрального ориентира, отдалённого идеала общественного развития, мало кому представлялся нужным и реальным. Просто коммунизм связывался не с отношениями собственности, а с гармоничными отношениями в обществе.

В этом отношении коммунистический идеал в общественном сознании постепенно всё больше приближался к христианскому идеалу и незаметно сливался с ним.

3. Отсюда, кстати, проистекал растущий интерес к религии, как правило, проявлявшийся поначалу в пиетете к её культурным творениям. Приобщение к Православию, например, нередко начиналось, в том числе у членов партии, с неподдельного эстетического интереса к древним русским храмам и иконописи. Религия как таковая и традиционные конфессии не воспринимались больше как препятствия на пути к совершенствованию общества. Более того, росло убеждение, что прекращение идейного противостояния Советского государства и религии послужит народу только на пользу. Государство должно перестать быть атеистическим. Но государственной церкви, государственной религии не нужно. То есть, принцип отделения религии от государства должен был быть воплощён в их параллельном неконфликтном сосуществовании на благо всего общества.

4. Руководство на всех уровнях должно осуществляться компетентными людьми! А деятельность государственной бюрократии не должна быть обременительной для граждан. Во всех смыслах. Отсюда, в частности, проистекали требования отмены необоснованных привилегий чиновникам – на поддержке которых впоследствии сильно выиграл Ельцин. Зарплата чиновника не должна быть выше зарплаты научно-технического работника соответствующей квалификации (так было со временем трансформировано положение Ленина об оплате труда чиновников – основатель Советского государства приравнивал её к зарплате квалифицированного рабочего). Короче, дешёвое государство и просвещённая бюрократия!

5. Для русского советского интеллигента всегда актуальным был вопрос о статусе русского народа в СССР.

Ни для кого не было секретом, что национальные квоты в органах власти других союзных республик (неофициальные), при поступлении в вузы (там они уже были официальными; правда, формально не национальными, а союзно-республиканскими) уже тогда вызывали раздражение. Люди видели, как в других союзных республиках ограничиваются права русских в тех же случаях административной карьеры и при получении высшего образования. Тревогу вызывали многие явления межнациональных отношений – от «выдавливания» русских из престижных сфер общественной деятельности в районах их компактного проживания в различных республиках до захвата розничной и мелкооптовой торговли на «колхозных» продовольственных рынках в центре России выходцами из Закавказья.

В качестве средств против этих негативных явлений никто не мыслил отделения РСФСР от остального Союза или создания отдельной Русской ССР. Государственное единство Союза и равенство прав всех его граждан независимо от национальности были аксиомами. Но было очевидно, что заклинания о «дружбе народов» (тогдашний аналог «толерантности») не способны оздоровить сферу межнациональных отношений.

Русский интеллигент считал, что о значении русского народа для всего Советского государства должно говориться с высоких трибун правящей партии. И кадровая политика должна диктоваться только деловыми соображениями, а не квотами для титульных национальностей республик.

В общем, национальные чаяния русской интеллигенции не шли дальше той официальной идеологии прославления русского народа, которая была характерна для первых послевоенных лет.

6. В последнем моменте, кстати, выразилось двойственное отношение интеллигенции к роли Сталина в нашей истории. Безоговорочно осуждая былую практику беззаконий и массовые репрессии (и потому так поддержав их разоблачение в начале «перестройки»), люди, в то же время, всегда готовы были поддержать (и, соответственно, оправдать их в прошлом) репрессивные меры в отношении тех, кто этого «заслуживает». Мы помним, каким сочувствием были встречены разоблачения явлений коррупции в эшелонах власти СССР и ряда союзных республик, начатые при Ю.В. Андропове.

Следовательно, у правящей партии до конца 80-х гг. оставалась возможность предотвратить любую вакханалию «исторических разоблачений» своей веской оценкой прошлого, в которой нашлось бы место как положительным, так и отрицательным заслуженным дефинициям. В частности, оценка Сталина как руководителя Вооружённых сил и внешней политики СССР в годы войны могла быть отделена от его оценки как главы политического режима, практиковавшего массовые нарушения законности(?Да не было массовых нарушений законности.НКВД действовал слгласно действующему законодательству. - Э.В.). До поры до времени, пока нас не захлестнула истерия «исторической чернухи», в которой тонула любая попытка добиться здравого смысла, общественное сознание было готово воспринять взвешенную, дифференцированную оценку ряда событий советской истории, данную правящей партией.

Беда в том, что руководство партии не видело в этом выгоды для себя. Кроме того, сказать всю правду о прошлом значило также осудить «волюнтаризм» Хрущёва. А такой оценкой элита поздней КПСС вынесла бы приговор собственной некомпетентности.

К чему мы формулируем этот политический идеал более чем 20-летней давности? А к тому, что он и теперь смотрится актуальным. С поправками, конечно, на отпадение союзных республик и на перекосы в противоположную сторону, произошедшие за это время в сфере идеологии и в отношениях собственности. С 1991 года мы ничуть к нему не приблизились.

Ожидание эффективного государства, существующего для народа (а не народ – для него), вдохновившее «перестройку», по-прежнему способно вдохновить любой порыв к переменам.

Означает ли это, что 20 лет с тех пор, как над Домом правительства России взвился бело-сине-красный флаг, прошли для нашей страны впустую?..

Э.В.:Очень рекомендую...Браво,Владимир Сергеевич!

Итак, мы дотянули-таки до юбилея. Как говорится, дожили. Ура! Правда, дожили не все, но все равно ура. Потому что ровно двадцать лет назад в стране произошло... Или произошла...

Тут и возникает главный вопрос - что произошло в стране 20 лет назад и юбилей чего мы собираемся отмечать? Некоторые считают, что это была Великая Августовская Демократическая Революция, которую, по примеру ВОСР, когда-то будут сокращенно называть ВАДР (жаль не ВОХР). Другие называют ее Великой Криминальной или ВКР.

А может это вообще был государственный переворот, кремлевский заговор, запланированный развал страны, незапланированный развал страны, передел или, точнее, беспредел собственности, великая смута, ползучая реставрация, гуляй поле, гуляй чиновник или что-то еще?.. Скажем, гуляй силовик. У нас там не закрытый перелом, это ясно, а что у нас там? Золото и бриллианты? Едва ли, их давно вывезли.

А если сформулировать по-другому, то как назвать ту государственную систему, в которой мы варимся последние двадцать лет и в которой выросло уже целое поколение? Которое, по замыслу прежних вождей, сейчас должно было жить при коммунизме, а живет неизвестно при чем.

Вот если взять "Двадцать лет спустя" Дюма-отца, так там все ясно. Через двадцать лет Д’Артаньян так и не стал капитаном мушкетеров, зато Атос совершенно бросил пить, а король за номером тринадцать сменился на четырнадцатого. Но все это строго в рамках исторически понятного монархизма, абсолютизма и угнетения трудящихся. А на какой странице учебника искать описание нашей невероятной государственной машины, а?

Ведь если мы не понимаем, где находимся сегодня, кто скажет, куда ехать завтра! Але, гараж? Ответа нет. Вместо этого телевизионные болтуны разводят нас на споры о тов. Сталине. Зачем им нужна эта провокация, ведь переубедить тут никого нельзя, тут симпатии и антипатии давно на уровне железобетона? Что, нужен хороший скандальчик, чтобы бы мы яростно кидались друг на друга, пока они со своими мигалками тихо проскользнут в персональное светлое завтра? Может поспорим об этом позже, когда на Марсе зацветут яблони, а новый мэр покроет всю Москву брусчаткой, которую потомки назовут "собянкой" , а сейчас о чем-то поближе?

Может о Ельцине, ведь десять лет человек как-то президентствовал, а о нем вообще молчок, будто и не было? Даже как-то неприлично. Или о других ныне вполне здравствующих бывших членах РСДРП - РКП(б) - ВКП(б) - КПСС? Или бывших тут не бывает?

А помните, сколько звона о золоте партии было двадцать лет назад? Давайте продолжим тему достояния республики, тут столько всего интересного? Райские острова в океане, английские замки, океанские яхты, швейцарские счета... Хватит на целый телевизионный сезон, а, главное, на множество уголовных дел, из которых потом можно будет налепить кучу сериалов. А почему бы и нет, разве у нас не правовое государство? Нет? А какое? Феодально-общинный империализм с элементами нанотехнологий? Автократия с нечеловеческим лицом?

Говорят, у нас олигархический капитализм. Это как? Это потомственная олигархия в одном флаконе с наследственной олигофренией? Семимильными шагами идем к высокотехнологичной победе рабского труда.

Еще говорят, что у нас полицейское государство и диктатура. Но тогда почему в стране ничего не работает, включая и полицию, а за это никто не отвечает? Извините, меня тут поправили - у нас, оказывается, диктатура закона. Тогда почему не работают и законы? А вообще что-то работает?

В общем, за истекший двадцатилетний период я так и не понял, что же мы будем отмечать? Хотя у нас и праздники теперь стали маловразумительные, что-то вроде какой-то там победы над поляками в каком-то там лохматом веке. Так что ничего страшного, поступим как обычно. Сначала отпразднуем, а потом разберемся, не впервой. Если, конечно, останется время.

Иосиф Линдер, президент Международной контртеррористической тренинговой ассоциации, по просьбе «Известий» анализирует норвежский теракт и его возможные последствия

фото: Reuters

— Иосиф Борисович, сейчас многие удивляются, как Брейвику удалось убить столько людей на острове?

— Для специалистов, которые занимаются подготовкой подразделений специального назначения, ничего удивительного нет: ограниченная территория, автоматическое оружие, большой запас боеприпасов, толпа подростков, которые шалеют при виде убитых товарищей. В такой ситуации неподготовленные люди сначала впадают в ступор, потом — в панику. 

— Кажется странным, что из 600 молодых человек никто не бросился на Брейвика, не попытался обезоружить.

— Нельзя исключать версию о сообщнике Брейвика. Но скорее дело в инфантильности европейской молодежи. У нас бы Брейвик мог убить несколько человек, а потом его порвали бы на куски. На Западе, когда стреляют — все разбегаются, а у нас сбегаются, чтобы посмотреть. Различные реакции на сходные раздражители.

— Звучит много упреков к местной полиции. Долго не могли попасть на остров, лодка утонула, вертолет не нашли.

— Все решения принимались медленно. Полицейский — это тот же чиновник, только в форме, который идет работать из-за пенсии, льгот и госдотаций. И никто не хочет воевать. Когда все рассосалось, приехали и стали в черные целлофановые пакеты паковать трупы.  

— Вы согласны, что двойной теракт — это провал?

— И полиция, и спецслужбы оказались абсолютно не готовы с точки зрения оперативного контроля, опережающей информации. В Норвегии, разумеется, есть подразделения, которые работают по терроризму и экстремизму, — они немногочисленные в государстве с 5 млн населения, но они есть. Держать такие структуры, как у нас, американцев или китайцев, в Норвегии нет финансовой возможности, да и необходимости не было. Норвежцы больше боролись с европейской рыбной мафией и нашими судами, которые ловят рыбу в спорных водах.

— Как признаются норвежские политики, удара они ждали от «Аль-Каиды», а не с другой стороны.

— В Скандинавии тоже были свои «звоночки». В Норвегии поджигал церкви националист Варг Викернес, в Швеции в супермаркете зарезали министра, хотя с ней было два охранника. Были неоднократные предложения по совершенствованию системы безопасности политиков определенного уровня, но все, как обычно, отмахнулись: мы страны мирные, ничего не надо. Надо учитывать тот факт, что общество давно расслоилось. До последнего времени Швеция и Норвегия были самыми «чистыми» европейскими странами — до 98% коренного населения, а сейчас — примерно 75%. Психология норвежского крестьянина местечковая, чужаков очень не любят. Там очень серьезный внутренний раскол — и в силовых ведомствах есть люди, которые поддерживают крайне правые позиции. 

— Вы бывали во многих странах, общались с офицерами. Насколько широко в военных кругах поддерживают националистические идеи?

— Если раньше в подобные движения вступали люди определенного психологического склада — скинхеды, футбольные фанаты, то сейчас — военный и политический истеблишмент, а также средний класс и интеллигенция. Какая причина? Система «единого котла» провалилась и в Израиле, и в Европе. Политики, которые позволили приехать в Норвегию огромному числу иностранного населения, не ассимилируя их, создали внутренние анклавы. Это очаги конфликтов с местным населением.  Рано или поздно либо одни, либо другие начнут резать, стрелять или взрывать — это закон любого социума.

— Что могло насторожить спецслужбы?

— Давно существуют программы, позволяющие отследить любое «юзание» на радикальных и экстремистских сайтах. Есть система блокировки сайтов, подключений к пользователям, которые постоянно там «чатятся». Потом эту «группу риска» надо сортировать — шизоиды, люди с нестабильной психикой, религиозные фанаты, владельцы огнестрельного оружия — и плотно работать с ними. Конечно, одиночку всегда тяжело найти. В случае с Брейвиком соответствующие службы вели полевую работу недостаточно интенсивно — не было должных специалистов или политической воли. Представители элиты достаточно пассивны, они боятся просачивания в прессу обвинений в тоталитаризме.

— Какие выводы будут сделаны норвежскими спецслужбами?

— Будет проведено расследование. Найдены крайние. Возможно, увеличат штат подразделений, которые будут контролировать интернет и работать с внутренней оппозицией — группой недовольных и экстремистов. Возможно, увеличат принудительную депортацию ряда категорий, но фундаментально, конечно, никто ничего не сделает. Психология норвежского общества не позволяет применять жесткие тоталитарные методы. А нетоталитарными — демократическими — методами такие «болезни» просто не лечатся.