Ольга Агаркова, Сергей Антонов, Артур Асмарян, Дмитрий Гороховский, Лера Грант, Андрей Егоршев, ...
Ольга Агаркова, Сергей Антонов, Артур Асмарян, Дмитрий Гороховский, Лера Грант, Андрей Егоршев, Денис Зайцев, Екатерина Зекавица, Валерий Калныш, Дмитрий Лисицын, Любовь Лукьянова, Анастасия Малявко, Андрей Муравьев, Татьяна Мурзина, Юрий Образ, Алиса Релина, Збышек Стоцкий, Алексей Юсфин.
Денис Зайцев: Вы известны тем, что не даете интервью, а почему сейчас согласились пойти на контакт? И еще, как думаете, будут ли ваши произведения изучать через некоторое время в школе?
В.П.: Я никогда не брал на себя обязательств давать или не давать интервью. Я делаю то, что мне хочется. Кроме того, контакт – это сильно сказано. Если вы посмотрите на страницу, то увидите, что контакта нет даже между буквами, которыми мы обмениваемся. Что касается школьной программы, то я не создаю «произведений», которые надо «изучать». В школьную программу включают главным образом то, что ни один нормальный ребенок не будет читать сам, на то она и программа. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы мои книги читали в школе. Но я предпочел бы, чтобы это делали под партой, а не под плеткой.
Алиса Релина: Что из написанного вами вам самому нравится больше всего? Чьим мнением дорожите? За что вы себя ругаете?
В.П.: Я редко думаю об уже написанных текстах и практически никогда их не перечитываю. Иногда меня веселит какой-нибудь абзац, который я вижу в интернете, – бывает так, что я его не помню. Он может быть из любой книги. Дорожу я, разумеется, мнением читателя, особенно того, центр которого везде, а граница нигде. А ругать себя я избегаю, потому что с каждым годом мне все труднее раздваиваться на жаре.
Любовь Лукьянова: Вы не хотите написать детскую книгу?
В.П.: В определенном смысле все мои книги детские.
Валерий Калныш: Благодаря чему рождается у вас сюжет? Насколько сильно на вас влияет окружающая действительность и психотропные препараты? Вы вообще наркотики употребляете?
В.П.: Я не знаю, как и благодаря чему это происходит. Действительность на меня, конечно, влияет, а наркотики нет, потому что я их не люблю. Это как прыгать в колодец, чтобы насладиться невесомостью – рано или поздно наступает минута, когда самые интересные переживания кажутся не стоящими, так сказать, процентов по кредиту. С наркотиками эти проценты очень большие, даже если кажется, что их совсем нет. Человек просто не всегда понимает, как и чем он платит.
Екатерина Зекавица: Во всех ваших произведениях, без исключения, безупречный, не оставляющий вопросов конец. А ведь часто даже у очень сильных писателей окончание произведения оказывается слабым местом. Как вы этого достигаете? Можно ли этому научиться?
В.П.: Меня как раз часто не удовлетворяют финалы моих романов. Мне кажется, что вы в своей доброте склонны переносить скромные достоинства самого автора на его несовершенные книги. А научиться можно чему угодно.
Андрей Муравьев: Какое из ваших произведений, кроме «Generation П», заслуживает экранизации, на ваш взгляд?
В.П.: Мне кажется, интересный фильм мог бы получиться из «Желтой Стрелы». Егор Кончаловский говорил, что представляет, как создать визуальное пространство такого мира-поезда, но это сложно и дорого. Роман о графе Т. тоже вполне кинематографичен. Но я никогда не старался специально написать текст, который легко отснять на пленку. Дело в том, что у литературы намного более широкие возможности, чем у кино, потому что фильм по своей природе – это иллюзия событий, происходящих с плотными материальными объектами в физическом пространстве. А у текста таких ограничений нет.
Дмитрий Гороховский: Как вы относитесь к аудиокнигам, особенно к изданию ваших книг в аудио?
В.П.: Аудиокниги – это нормально. Главное, чтобы голос был без дефектов и чтец не был чрезмерно яркой творческой личностью, склонной к принудительной синергии. Если выполняется это условие, то происходит просто переключение с визуального канала восприятия на слуховой.
Артур Асмарян: Кто ваш любимый писатель, поэт, художник, композитор?
В.П.: Любимых писателей, художников и т. д. у меня нет. Мне иногда нравится текст, который я читаю, или музыка, которую я слышу, и все.
Андрей Егоршев: Если вам приходится общаться с сильными мира сего, что вы от них чаще слышите: слова благодарности, дескать, спасибо за подсказку, это хорошая рекомендация к действию, или же некие упреки?
В.П.: Сильные мира сего, как правило, общаются со мной во время глубокого сна, о котором они потом ничего не помнят. Но мне не хотелось бы слишком углубляться здесь в эту тему.
Алексей Юсфин: Читаете ли вы блоги о себе?
В.П.: В последнее время практически перестал из-за атаки сетевых сумасшедших. За что им большое спасибо, поскольку эгосерфинг хуже онанизма.
Лера Грант: Вы заходите в комьюнити ru_pelevin в «Живом журнале»?
В.П.: Не часто, но бывает.
Сергей Антонов: Берлин для вас как родной, а какая улица любимая?
В.П.: Grunewald, а если это не улица, а лес, тем хуже для улиц (в переводе с немецкого Grunewald – это «Зеленый лес». – Прим. ред.). В Берлине я стараюсь проводить все свободное время в треугольнике между Чертовым Озером, центром радиошпионажа и избушкой лесника. У меня там есть очень интересные ночные знакомства.
Валерий Калныш: У вас украинские корни, что вы думаете про Украину?
В.П.: Украину я очень люблю, мой отец оттуда. Украинский был для него вторым родным языком – но я его совсем не знаю. Еще мне безумно нравятся украинские девушки.
Татьяна Мурзина: В одном из интервью вы сказали об Андрее Платонове: «Такого писателя не могло быть в XIX веке. Платонов, если можно так сказать, лингвистический хибакуся». Как бы охарактеризовали себя, а возможно, это уже кто-то сделал и вам показалось, что это точно о вас?
В.П.: Я этого «себя» не смог обнаружить за много лет бессмысленной и беспощадной медитативной практики, а вы хотите, чтобы я его охарактеризовал. Или согласился с кем-то, кто описал то, чего я никогда не видел. Это как «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что».
Фото: Hannah Assouline, Jerry Bauer/Opale/EASTNEWS
Дмитрий Лисицин: Вы давно стали неотъемлемым персонажем российского литературно-художественного дискурса. Но, если бы вы сами появились в романе другого писателя в качестве персонажа или в качестве героя, намекающего на вас, как бы вы к этому отнеслись? Подали бы в суд? Не обратили бы внимания?
В.П.: Я про это даже не узнал бы. У меня для этого есть самые широкие возможности.
Татьяна Мурзина: Вы говорили, что литературные семинары в России нужно запретить. Почему?
В.П.: Главным образом из уважения к писательницам-женщинам (это не тавтология, потому что бывают писательницы-мужчины). Слово «семинар» вызывает ассоциации, связанные с мужской репродуктивной системой, поэтому оно неизбежно проецирует фаллическую гендерную энергетику на культурный план, укрепляя позиции патриархального сексизма. Такие же претензии у меня, кстати, и к Пен-центру. Мне кажется, надо шире вводить в литературный обиход такие символы, как лукошко и точилка.
Анастасия Малявко: Какие журналы вы читаете?
В.П.: Я читаю журналы главным образом в приемной у зубного врача. Мне нравится, когда они похожи на гадательные книги и содержат разрозненную концентрированную информацию в расчете на пятнадцать-двадцать минут читательского времени.
Юрий Образ: Как выглядит расписание вашего обычного «производственного» дня? Эрнест Хемингуэй, например, работал стоя босиком за бюро с шести утра и до одиннадцати. Ежедневно. То есть до той временной точки, с наступлением которой в бывшей Империи (СССР) начиналась торговля «огненной водой», о чем он, скорее всего, ничего не знал. Это так называемая самодисциплина, которая случайно совпала с питьевым режимом, установленным ЦК КПСС для гегемона. А О’Генри, напротив, следовал другому рецепту – бутылка виски и апельсин на письменном столе, и когда все это кончается – рассказ готов. Вы, судя по вашим темным очкам, не монах. Какова ваша производственная технология? До, после или в промежутках? Или вы аскет? Хотелось бы искренности.
В.П.: Юрий, вы должны понимать, что после такого вступления мне станет не по себе. Тем не менее постараюсь ответить вам честно. Как только в моей жизни появляется что-то похожее на расписание, я переезжаю на новое место. Поэтому можно считать моим распорядком привычку к постоянным переездам. В каждом таком переезде присутствует элемент страдания, связанный с очередным поворотом колеса становления, о котором так пронзительно и точно спел Макаревич. Но одновременно присутствует и радость.
Что касается моментов «до» и «после», о которых вы говорите, то они являются умозрительной абстракцией и не могут служить фундаментом ни для одного реального действия. С другой стороны, любое жизненное состояние является по своей природе промежуточным. Так что не ждите искренности. Искренность есть правдивость, сопровождаемая высечением эмоциональных искр. Правду я еще могу вам сказать. Но искры любой нормальный аскет тратит на стихи и девочек.
Збышек Стоцкий: Сколько раз вы любили?
В.П.: Я стараюсь любить все живое, поэтому подсчитать количество здесь довольно сложно, любовь – это качество.
Ольга Агаркова: Вы – единственная надежда… Скажите, как сделать так, чтобы нас всех отпустило?
В.П.: Мне кажется, что нас на самом деле ничто не держит. Просто наше эго постоянно стремится выжать из мозга еще одну капельку допамина, манипулируя засаленной колодой привычных состояний ума, и не дает нам перенести внимание на что-нибудь новое, хотя теоретически мы знаем, что давно пора это сделать. Это такое смешное ежедневное недоразумение, из которого со временем складывается трагедия жизненного промаха. Теперь о техническом аспекте. Сделать так, чтобы жопа нас отпустила, нельзя, потому что она даже не знает, что мы в ней. И объяснить ей это очень сложно – здесь не поможет даже молитва. Зато вполне реально понемногу отпустить ее самому. Для этого, если коротко, нужно вести трезвый образ жизни и внимательно наблюдать за тем, что происходит в нашем сознании.С
... (сорри, но факультет
таковым не считаю ...
Оригинал взят у
![[info]](http://l-stat.livejournal.com/img/userinfo.gif?v=88.8)
svinoryl в О цензуре и ее противниках
Небольшая выдержка из переписки между инвестонолитегами отечественных «дочек» иностранных инвестбанков. Посвящена вопросам цензуры в украинских медиа и защиты свободы слова.
Осторожно, обсценная лексика!
"… деловому журналисту легче жить не потому, что он пишет о делах, а бульварный политический – о политике. Будь по-твоему, все бы было с точностью до наоборот: самая гнилая цензура – как раз не политическая, а бизнесовая. Потому как облитый говном политик в нашей стране не теряет ровным счетом ничего (даже, возможно, приобретает – «о, а кого это говном полили, наверное, прикольный черт, дай проголосую за него» :-)), а облитый говном бизнес теряет вполне конкретные деньги. И готов эти деньги платить, чтобы его не обливали говном. А еще больше готов платить, чтобы поливали медом. Но то нюансы; цензура в деловых СМИ конкретная, и самоцензуры хватает.
Но жить деловому журналисту, действительно, легче. Потому что он, деловой журналист, попросту профессиональнее своего «политического», даже не скажу «коллеги» (много чести для клоунов с телека и подписантов разных акций) – собрата. Потому что деловой журналист вкриво, вкось, но понимает, что у него, конечно, есть мнение, но это мнение очень мало кого ебет. И задача журналиста (любого, делового ли, бульварного ли), та задача, за которую ему платят деньги – это сбор, фильтрация, анализ/синтез и выдача информации, интересной целевой аудитории. И этой задачей занимается. Зачастую через жопу – квалификация хуевая, школы нет и т.д., часами можно рассуждать – но занимается именно своим делом.
Журналисту политическому заниматься своим прямым делом скучно. И он вот решает, что у него социальная миссия, гражданская ответственность, задача формировать общественное мнение и прочая и прочая. На самом деле ему, конечно, просто хочется заниматься пиздежом перед большой толпой, причем пиздеть то, что хочется самому, да еще за это и получать деньги от работодателя. Когда обалдевший от таких запросов работодатель говорит «фигушки, родной, давай ты или на себя работай бесплатно или на меня за мои деньги, у нас тут капитализм, не совок» - политический журналист начинает кричать о цензуре. Вместо того чтобы взять голову в руки и подумать «я, конечно, шибко умный, но вот нужны ли мои гениальные мысли читателю/зрителю?». И прийти к логичному выводу, что нет, не нужны.
Гражданская позиция – это, конечно, да. Но ее никто и не мешает высказывать. Вот тебе интернет, вот тебе ютюб, пизди, что хочешь и что можешь. Если твой пиздеж настолько важен для общества – будь уверен, общество его увидит, заметит и прореагирует (случай с каким-то доктором, пропиарившимся во время свинячьего гриппа и с тех пор не вылезающим из журнальных статей тому пример). Не видит, не реагирует – вот и ответ на вопрос «почему злобный редактор отказывается ставить текст/сюжет». Потому что если тема/исполнение неинтересны даже редактору, с чего они должны быть интересны доброму десятку тысяч человек.
Вопли же о цензуре – это высказанное желание не просто пиздеть, но пиздеть за чужие деньги. Не больше и не меньше. Это уже не демократия никакая и не капитализм.
Кстати, вот еще вопрос. Почему гражданскую позицию общества должны «озвучивать» оболтусы 25-30 лет от роду, в подавляющем большинстве без высшего образования (сорри, но факультет журналистики таковым не считаю), вся заслуга которых в том, что устроились на работу в контору, которая занимается телевещанием. Почему именно эти ребята с телека, называющие себя журналистами, а не, к примеру, какие математики, инвестиционные онолитеги, программисты или, чего уж там, сантехники?.."
Наверное, каждый из нас попадал в какую-то неловкую ситуацию, но мало кому удавалось выйти из нее ...
+ развернуть текст 
