Идея организовать ансамбль вслух и не обсуждалась. Мы уже им были. По умолчанию. Соломон, Толя и я. Не хватало клавишей и барабанов. Но об этом не думалось - всё придет в свое время.
  Пришло. В один из первых вечеров в зале корпуса ХТ играл приглашенный ансамбль. Играл хорошо. За клавишами сидел и пел… Саша из деревни.
  Репертуара не помню. Возможно, было что-то и из Uriah Heep.
  По окончании подходим, подзываем. Спрыгивает со сцены.
  - Саша, ты меня не помнишь?
  - Помню, - флегматично улыбается.
  Встреча, и то, что Саша не забыл, и райское деревенское музицирование, которое тут же вспомнилось и осветило – всё фантастично шло в руки.
  На первом этаже была комнатка, где стояла вся аппаратура. Тут мы несколько раз собирались, кто-то чего-то ради давал нам ключи от помещения, набитого «материальными ценностями». Бренчали. Саша играл на престижном по тем временам «Велтмайстере». Инструмент богатый, не «Юность».
  Возможно, вспоминали и «Геологов» и «Осенний лист». И мое английское. Одно точно - упорно долбили пугачевского «Волшебника-недоучку». Толя пел, подражая интонации. Вообще, загадочные упорство и выбор материала!
  Ничто не вытанцовывалось. Поменяли базу. Кто-то сказал, что нас готова принять директриса полиграфкомбината, того, что ближе к Мигалову. Пришли. Вальяжно прохаживались по конференц-залу. На сцене стоял кабинетный деревянный органчик. Саша тут же сел, начал что-то играть. Прятались за его игру. Казалось, он нас куда-то вытянет своим умением. О чем-то неопределенно поговорили, и директриса исчезла. Ушли и мы. Хотелось есть. В ближайшей столовке взяли, что осталось – жареная рыба с макаронами. Гляжу в тарелку, недоумеваю: несочетаемое! Общепит импровизировал.
  Саша никуда нас не вытянул.

  После зимней сессии я уехал в Загорск.
  На правах дорогого гостя вливаюсь в старую банду. Они ушли из ДК Гагарина и теперь находились в здании старой Лаврской гостиницы, в котором когда-то жила баба Фая. Были какие-то остатки аппаратуры, а помещения не было совсем. Расположились на узкой крутой лестнице внутри здания. Нетрезвые, вспоминаем, почти импровизируем старенькое. Я у них что-то вроде заезжей звезды. Демонстрирую игру. Рядом Ольга.
  А в новый год собирались на Клементьевке у лашковской новой подруги. Я, он, она и Женя Морозов. Показываю Жене свою тетрадку. В колхозе лазали в заброшенной школе, там я ее и нашел, аккуратненькую, без единой записи. Думал, как бы душевней распорядиться. Стал записывать схемы аккордов. Женя попросил на время, переписать. Так и не отдал. До сих пор жалко.
  Полумрак. Телевизор. Сидим за столом. Лашков завидует моим длинным волосам. Цокает. Мне приятно. Между стекол серванта фотография его девушки, сделанная в ателье. Как артистка, - говорил Лашков и ждет, что я подхвачу. Дежурно соглашаюсь – не мой тип.
  Не пилось, не веселилось, не оживало. Ночью ходили пешком через весь город к елке. Две унылые пары: Лашков в обнимку с девушкой и мы с Женей. Вернулись. Легли спать. Я на стульях, Лашковы тут же на диван-кровати. Всё стихло. Тело, с удивлением обнаружив перемену вертикали на горизонталь, испустило дух. Стало неловко и еще тоскливей.

  В Калинине троицей - я, Толя, Соломон - ходим в ДК «Строителей».
  Тут жизнь.
  Во-первых, торговля и обмен дисками. Решаем попробовать. Первый диск, который сложившись, купили был Cream «Disraeli gears» 1967 года. Изначально красно-зелено-желтая, обложка нашего экземпляра, изрядно выгорев, откровенно отдавала в зелень. Альбом добросовестно слушали, но музыка, за которую заплатили столько денег, расстраивала, казалась примитивной, ходульной, картонной, и очень похожей на свою, сегодня уже легендарную, обложку, которая, как известно, коллаж, аппликация. Это, конечно, крамола, но такой эта музыка кажется мне и посейчас. Надуманной, ложно глубокомысленной. Для 67 года, безусловно, интересной (а для Советского Союза того времени и вовсе невозможной). Но пафос новизны давно улегся. И ничего не осталось. Так мне кажется.
  В общем, первая покупка не удалась, и мы ее долго пристраивали. Продавец, у которого во владении был целый стол плотно уложенного импортного богатства, с презрением косился на потертые углы конверта, а сам диск, рассмотрев в отраженном свете, объявлял весьма «попиленным».
  Вторым был диск Santa Esmeralda «Don't Let me be Misunderstood», с длинной, попсово-заиспаненной версией знаменитой песни на одной стороне и неплохой романтической лирикой на другой. Я вслушивался в гитарку.
  Впрочем, возможно, наоборот - первым был диск Santa Esmeralda, который удалось потом обменять лишь на старый и потрепанный Cream. Оба диска были, так сказать, не первого эшелона. На первый не хватало денег.
  Во-вторых, в ДК «Строителей» вечерами играли «Славяне». Их Толя и Соломон знали по именам. Помню вокалиста – Сергея Калинина, симпатичный, высокий парень, чем-то похожий на Лешу Бурковского.
  Мы не танцевали, - не для нас – только слушали, фантазировали. Когда настал перерыв, решили подойти. Поднялись в репетиционную комнату, устланную синим, мягким паласом, сказали, мол, послушайте. Они доброжелательно согласились, дали микрофон, подключили гитару. Спели «Не убивайте». Нас похвалили. Мы какими-то словами дали понять, что хотим играть, набираться опыта и проч. Конечно! Без вопросов! – был ответ. - В конце концов, мы вас можем брать с собой, у нас перерыв, вы подхватываете!..
  Тут мы совсем зардели и оставшееся время, втроем, в угаре обсуждали перспективы.
  Ничего не получилось. Уже не вспомнить почему. Может, и без причины. Просто не получилось и всё. Так бывает.

  Часто собираемся у Толи. Штаб-квартира.
  Заходим с Соломоном. Сидит над магнитофоном.
  - У нас кое-что есть…
  - Да что у вас есть, одна бутылка какого-нибудь сухого!
  - Во-первых, не одна, а две, и не сухого, а портвейна.
  - Ну так это другое дело!
  Двух бутылок вина хватало вполне, - пьяны от жизни!
  Пиво в Калинине было двух видов: обычное, «Жигулевское» и «Колос». Последнее, с желтой этикеткой, было крепче, стоило 45 копеек. В городе свой пивзавод, - с гордостью говорил я в какой-нибудь некалининской компании. Это означало, что имеется широкий ассортимент из двух разновидностей (везде было только «Жигулевское») и пиво всегда свежее.
  Норма, восемь бутылок на двоих.

  Толя тоже сочиняет. Записывает на магнитофон. Я слышал эту запись. Голос, неловко взмывающий легато вверх на гласной «у». Вдруг посторонний шум. Это открылась дверь, и вошел Толин старший брат. На заднем плане детский голос. Какой-то бестолковый диалог, - оба, видимо, не совсем трезвы.
  Глухой зимой кто-то принес жуткое – брат сгорел. Был в деревне в компании, топили печку, угорели, дом вспыхнул. В квартире вдруг что-то засуетилось, и раздались странные звуки. Это кричала жена брата, но от ужаса крик не был криком.
  Они потом ездили на место. Нашли лишь кости. Их и похоронили.
  Позже я слышал ту запись еще раз. Всё изменилось. Толя специально завел, чтобы слушать и, кажется, плакал.