+ развернуть текст сохранённая копия
Перед тем, как очередной раз разъехаться из Москвы по своим городам, стоим с Толей в буфете Ленинградского вокзала. Толя ведет не вчера начатый разговор о нашем будущем, о моей нерешительности. Интонация мирная, просящая: поступать в училище, пробовать, - всё, что угодно, только не бросать. Сейчас понимаю, как у него земля уходила из-под ног. Я устало отмалчивался; после измотавшей Москвы хотелось, чтоб разговор быстрей закончился, - сесть, наконец, в электричку и уехать в Загорск.
Еще накануне окончания политеха был эпизод с Калининским музучилищем. Решаем туда сходить, попеть, разузнать перспективы поступить (разумеется, поступок эмоциональный: в ореоле калининской известности, были уверены, что нас узнают, и это, считали мы, сильно увеличивает шансы). Попеть не дали, узнали, что мы учимся в КПИ, и сказали, что одновременное пребывание там и здесь невозможно по форме.
Между тем в Загорске налаживалась новая жизнь. С сентября на заводе началась школа молодого специалиста: раз в неделю собирались в учебном отделе, и разные специалисты завода что-то рассказывали нам, надеясь наши отвлеченные знания развернуть к практическим нуждам завода. Слушали вполуха – в шобле тебе ровесников сидеть было необременительно, весело, и этот день, заканчивающийся раньше обычного, рабочего, считался чуть ли не еще одним выходным, во всяком случае, библиотечным. Настроение портила лишь старая еврейка (с чем-то классическим, вроде, Розы Абрамовны Зайденберг), она поднимала с места и спрашивала о только что рассказанном. За ней приходилось записывать – грозила зачетом. Так или иначе, спрошены были все; я сидел рядом с Женькой Канчуковым, он не записывал, его авторитет в моих глазах был высок, я даже с интересом ждал, как он вывернется, когда его поднимут. Он плавал, но держался с достоинством.
Вечером мог зайти Ключарев с КСП-шной компанией. У меня скопилось много пластинок (в том числе зеленовато-жабий конверт Рыбниковской «Юноны и Авось», подаренный мне не помню по какому случаю калининцем Борей Готлибом), они стояли стоймя в коробке узкими торцами наружу, когда надо было достать ту или иную, я безошибочно вынимал, на это даже кто-то обратил внимание, мол, смотрите, совсем не промахивается; и вот, сидели в маленькой комнате на разложенном диване, слушали пластинки, что-то пели, пел и я, что-то вещал (ко мне и заходили как к гуру), пахло ключаревскими носками.
Интересно же мне было только с Канчуковым. Он приехал в Загорск из Харькова уже женатый, с ребенком. Я наблюдал, как он обустраивается, психологически приспосабливается; у него позже узнавал насчет съемной квартиры (не подсказал, отмахнулся); первый год он сам жил на съемной в четырехэтажке у фабрики-кухни, случайно видел, как он идет домой и глядит, как-то счастливо улыбаясь, на верхнее окно. К нему один раз поднялся. Постояли на пороге, я похвастался книгами, только что пришедшими от тети Веры («История русской церкви» Н. Никольского и «Хранители» Толкиена; а буквально за несколько дней до этого мы стояли на углу дома на Каменном поселке, у книжного, и Женя с любовью мне рассказывал, что есть такой английский писатель, книгами которого давно зачитывается весь мир, и я завидовал его посвященности), - простодушно надеялся его заинтересовать, зацепить. Он дежурно выслушал, разговор иссяк, и я ушел. В общем, после переезда из Калинина, к стрессоустойчивому Канчукову я пытался прислониться, как когда-то прислонялся к Соломону и Толе в Калинине. С ним болтались под парами по Рабочке в тягучих разговорах. Говорил больше он, я слушал. Один раз затащил его днём к себе слушать «Юнону и Авось»; до этого говорили про «И.Х. – суперзвезду», я сказал, что, мол, есть наша, Рыбниковская, нисколько не хуже, и он выразил сомнение. Поднялись. Внимательно, не проронив ни слова, за пивом прослушали обе пластинки. Ну и что?.. – риторически сказал Канчуков. Но мне его скепсис показался лукавым: если не быть преднамеренным и позволить себе увлечься, можно обнаружить в «Юноне» интересные куски. Сейчас бы я сказал, что имею слышать то, что Жене, с его рацио и отсутствующим слухом (да-да, редко ошибаюсь), не услышать никогда.
Тэги: мэмуар
как мы снимались в "Утренней почте" (82 г.)
2013-04-18 19:53:06
+ развернуть текст сохранённая копия
Вероятно, в день съемок в "Шире круг" мы и запёрлись в комнату редакции программы «Утренняя почта». Ее настойчиво смотрел от начала до конца, когда могли показать артиста страны Варшавского договора – суррогат, уже не мы, но еще не запад – отчего оставалось чувство досады. В числе режиссеров была Лариса Микульская. Для себя я решил, что именно с ней мы и разговаривали (лицо не помню, серое пятно). Представились, она спросила зачем-то отчество, услышав мое Сергей Олегович, сказала: у, как красиво. Сказали, что хотим спеть и расчехлили гитары (считали, что такая наглая непосредственность в этих кругах должна нравиться). Лариса всех призвала к вниманию (в комнате было еще человека четыре), попросила снять телефонные трубки. Спели что-то медленное и следом быструю «Бруснику». На ней они сломались, хлопали, улыбались и сказали время съемок.
Почему-то кажется, что это было в парке недалеко от театра Совесткой Армии.
Кроме нас в тот день снималась компания: Юрий Николаев, Раиса Мухаметшина, Амаяк Акопян - бегали по кустам, вылезали из листвы, корчили рожи, застывали в финальных позах. Как я потом понял, делали досъем знаменитого выпуска «почты» про немое кино и эстраду 30-50-х годов:
В выпуске ничего выдающегося нет, но он мне нравился, возможно, из-за харизмы места (основные съемки делали в таинственном, полуразрушенном тогда Царицино), ну и уж, конечно, из-за того, что мы к нему (выпуску), тоже таким образом были причастны.
Снимался Кобзон. Вошел с двумя мужиками мутного (не могу объяснить, но в их повадках было что-то отталкивающее, полу-алкаши, полу-подлецы, хотя, возможно, это были просто его продюсеры) вида в автобус для персонала, держался важно, немногословно. Пел «Я возвращаю ваш портрет» на заросшей аллее парка.
Наша очередь. Легкий грим а автобусе, Толя хвастается элегантной рубашкой, сшитой ему недавно матерью (светло-коричневая в легкую клетку, маленький воротничок, шнурочки под горло - модно, - поясок). Примерно вот такими мы были тогда:
Кто-то из персонала притворно ноет: хорошо иметь такую маму. Я – в своих неизменных вельветовых Lee и обычной синей рубашке, хотел завернуть рукава - не дали. Петь будем «По ночам ходят в гости друг к другу деревья», и нас, разумеется, ставят в кусты. Прожектора, фонограмма, снято. Идем в аппаратную – автобус ПТС – посмотреть. Клипам на воздухе под фонограмму не верю, в них условность происходящего доведена до бредового конца. Но тогда ни о чем таком пижонском и думать не моглось.
«УП» с нами не вышла, вернее, мы не вошли ни в один из последующих выпусков. Будучи одним из режиссеров программы и по совместительству, вероятно, кем-то еще, без объяснений нас зарезал некто Вячеслав Пронин. По раздолбайству мы не очень и интересовались причинами. Да и это было бы глупо.
Тэги: мэмуар
ВР и ЦТ
2013-04-10 22:10:19
+ развернуть текст сохранённая копия
В июне (82 год) Щуплов ведет нас на радиостанцию «Юность» к Максиму Кусургашеву рассказывать про БАМ. Кусургашев и сам ездил туда (именно в Чару) в составе каких-то существовавших тогда радиобригад и знает больше нашего. Перед записью сидим все вместе, прикидываем о чем говорить. Щуплов придумывает историю, про то, как мы, якобы, выступаем перед доярками, и у коров от наших песен повышаются надои. Годится. Кусургашев интересуется откуда мы. Говорю, что работаю в Загорске на секретном оборонном предприятии, почтовый ящик. Нас на заводе этим накачивали, рассказывали истории о задержаниях иностранцев (агентов) с фотоаппаратами в опасной близости к заводским заборам, инструктировали, - на случай обнаружения подозрительных субъектов, немедленно сообщать в соответствующие (не помню, наверняка, говорили куда) службы; на картах на месте завода было серое пятно. На ЗОМЗе что ли? – угадывает Кусургашев, - да там любой дворник всё знает, - и смеется над словом секретный и вообще, моей наивностью. Я про себя думаю, что корреспонденты, конечно, люди опытные, много чего знают и видели, но еще и циники и скептики, часто напоказ. Вообще, Кусургашев мне показался человеком светлым, хоть на лицо был смугл, много курил и говорил с приятной и, думаю, ценимой среди радийщиков хрипотцой.
Наконец, садимся в студию, в светлый кружок темного помещения, говорим про коров, поем. Запись окончена, и Кусургашев интересуется авторством песен. «Сага», «Август» формально написаны Толей, но аранжировки мои, да и некоторые ходы были мной, кажется, подправлены. Именно это я имею в виду, когда настаиваю на совместном авторстве. Но Толя неумолим. Горячимся и, наконец, откровенно ругаемся. Щуплову неловко, шутя, говорит Кусургашеву: угораздило затронуть больную тему.
На юбилейном вечере Риммы Казаковой в ЦДЛ Ирина Гущева была с подругой, редакторшей отдела ЦТ (кажется, «Народное творчество») Ольгой Молчановой. Та в Останкино снимала не особо мне интересную программу «Шире круг» (зрительски «Утренняя почта» была интересней, могли быть сюрпризы).
И вот, снимаемся. Гримерная, кресло - припудрили (до обидного быстро и скупо) и – в павильон. «Шире круг» вели Татьяна Веденеева и Лев Лещенко. Процесс съемки оказался нудным, сказали, что наша очередь после обеда; стояли в потемках студии, смотрели, как пишется Марина Капуро с группой «Яблоко». В пегой национальной юбочке с бахромой, сапожках, притопывая ножкой спела Морозовскую «Горницу» в несколько дублей. Толя был очарован. Потом появился сам Александр Морозов; сидя за роялем, чередовал какие-то рассказы с фрагментами песен, старался, чтоб было увлекательно. Опять рывками и дублями: запись прерывалась, и следующий кусок начинался из-за такта, с нахлестом, с повтором слов, какими заканчивался предыдущий; один в один тут главные слова, эта заученность расстраивала. Потом объявили большой перерыв. Мы спустились в буфет, пили кофе с бутербродами. Появился Морозов; сидя за столиком, с кем-то беседовал, наверняка обсуждал съемки новых программ.
После перерыва опять Морозов, всё повторилось едва ли не с начала, теми же словами, поворотами, заходами на аплодисменты. Я понимал, что всё это придумано заранее, и так и должно быть, и, типа, вот как работают профессионалы, но стало скучно; под финал артист уже был самопародией, а его апломб комиковатым.
Наш черед. Мне неловко из-за роста, до последнего надеялся, что нас с ведущими посадят куда-нибудь на первый ряд, к массовке, где мы изобразим непринужденную беседу (хотел даже им это предложить, и вообще, это выглядело бы органично, удивился, что никто не додумался). Но нет – выстроили на помосте в рядок, в середине громадный Лещенко и Веденеева на каблуках, по краям мы. Пошла запись, меня тут же спросили что-то про наши песни, растерялся, промычал глупость и кивком перевел на Толю. Он нашелся, заговорил про Галину Безрукову, автора стихов песни «По ночам», которую предстояло исполнить; я стоял и сгорал от позора.
Рассадили на исполнение. Пели под кругозоровскую фонограмму. В конце Толя должен был уходить за моей спиной в романтическую даль (всякое движение рассчитывалось и оговаривалось), он и уходил, но незапланированно обернулся, чем вызвал недовольство: э, нет-нет, как посмел без предупреждения!
Поднялись наверх, в аппаратную, и вроде даже смотрели материал, помню картинку. Молчанова говорила, сглатывая окончания, как бы не фокусируясь на переднем плане, на тебе, скользя на дальний, была терпелива, но до известного предела, обусловленного не прямым доступом к звездам эстрады, а рутинной профессиональной экономией времени. Мы не были навязчивы.
Тэги: мэмуар
***
2013-04-05 19:57:19
+ развернуть текст сохранённая копия
Лашков с Ольгой решают расписаться. Юра приглашает меня свидетелем. С ее стороны – Римма Гребешкова из их скобянковской компании.
Скобянка всегда жила отдельно, в ней все друг друга знали. Здесь раньше всех в городе стали покуривать травку. Вот идем с Лашковым в какой-то дом в Афанасово: парень, сидит с папиросой, то ли набил, то ли собирается; вот Витька Горьков из доинститутского музыкального детства, - теперь понятна его милая, так веселившая нас дурашливость. Примерно в это время вдруг новость – Витька умер. Говорили о передозировке. Лашков подавлен, встречаемся у ресторана «Золотое кольцо» с Попеску (тот самый легендарный барабанщик из кинотехникума), сидят на парапете, молчат, скупо говорят, что Витьку нашли сидящим на стуле у стола (того, посередине комнаты, покрытого клетчатой клеенкой), рядом ложка, спички, шприц – инструменты для дозы.
У самого Юрки был период (видимо, короткий, после армии, во время моей учебы в Калинине) увлечения всем этим. Вспоминает брезгливо, с ужасом. Но выпивать мы с ним несколько раз серьезно выпивали. Вскоре после моего переезда, встречаемся у «Дружбы» (первый этаж теперешней налоговой инспекции, а всё здание было, кажется, казенным – гостиница для командировочных). На двоих у нас пять рублей, этого хватает на графинчик водки и два салата «Столичный». На невысоком подиуме музыканты, все они – знакомые Юрки, и в перерывах мы переговариваемся. Гитару надо бы настроить, - говорю гитаристу; неслышные другим, неверные восьмушки тона мне как песок на зубах. О, да мы гитаристы! – отвечает тот, уже не вполне трезвый. Лицо его сейчас стерто, остался общий облик, и, сдается, был это Юрий Калмыков, в 2010-х сидевший в городском Совете депутатов и какое-то время поработавший даже главой городской администрации. А закончился тот день коньяком, на лавке у ресторана, в компании музыкантов. Помню, кажется, провожал Юрку на скобянский автобус. Дальше – неизвестность.
Были и в «Золотом кольце». Сидели на втором этаже. Позже подошла Римма, заказала салаты на общий стол – ее доля, - чем удивила, девушка могла бы присесть и просто так. В тот раз где-то за столиком рядом была Галька Морозова (дочь отцовых соседей по саду). Из местной богемы, она меня окликнула однажды за кулисами ДК Гагарина, посчитала, что я ее должен знать, я не узнавал, это было видно, и тогда она сказала: Саша Чапни. Ах, да, ну, конечно! – воскликнул я, но так и не узнал. В «Кольце» Галька была с каким-то парнем, явно моложе ее; оба были уже на стадии выяснения отношений, и она ему театрально выговаривала что-то вроде: а сейчас они будут тебя бить, и тебе будет очень больно. Было видно, что Галька любит гульнуть и вообще, что и закончилось соответствующим: когда умерли ее отец и мать, не работала, летом жила натуральным хозяйством в саду, в маленькой беседке, с каким-то парнем, - старела, они пили, в наше отсутствие парень рвал нашу клубнику, зимой – в нашем доме на Рабочке, в последнем подъезде в запущенной квартире, последнее время ходила с палочкой, в каком-то полубреду, но со следами былой красоты на испитом лице – пока совсем не спилась и не умерла.
Есть цветная фотография из Загса: Юра с Ольгой в середине, Юра в бордовом бархатном костюме, Ольга с прической (одутловатое, некрасивое лицо, вавилоны), в длинном кремовом платье, по краям мы с Риммой, - больше на процедуре никого не было.
Потом поехали на Скобянку к Лашкову на квартиру, сидели за столом: родители, только близкие друзья, максимум человек десять. Римма жила с Володькой Кольцовым, он пил, скорей всего, баловался и травкой, а то и чем посильней, за столом сидел с характерным мутным взглядом, был разговорчив, нес белиберду, Римма была напряжена. Она была стройная, тонкая, мне было ее жалко, и к ней я испытывал не совсем безобидную симпатию. Приехал и Толя из Калинина. Всё было как-то безрадостно: Римма, Кольцов под кайфом, Лашков, озабоченный присутствием Толи рядом с Ольгой. Дежурно выпив, разошлись. [По рассказам Юрки, Кольцов закончил где-то на трубах теплоцентрали, в компании бездомных; Римма вышла замуж, теперь она Герасимова (гм, в свое время Ольга Попонина тоже стала Герасимовой), ее муж, Игорь (это выяснилось случайно, они смотрели новости, которые я вел, и оба меня узнали), делал нам неоднократные ремонты в разных частях квартиры, спокойный, положительный мужик, поигрывал в юности в ансамбле, знает Лашкова. Я спросил, не знакома ли ему фамилия Кольцов? Не знакома, - ответил он торопливо и как-то зло. Звонил Римме, узнала, но цели звонка, видимо, не поняла, разговор получился сухим и коротким].
К слову про Ольгу Попонину. Вдруг звонок часов в восемь вечера. Звонит Юрка, быстро передает трубку, - Ольга, сказала, что они тут сидят с Лашковым, просила приехать. После восьми я обычно уже мало куда выходил, да и на Скобянку ехать через весь город. А тут сказал матери, что надо съездить к Юрке, и сорвался.
Ольга немного раздалась в ширину. Сидели втроем на кухне, выпили самогонки, потом Лашков ушел. Ее тянуло повспоминать старое, мне это было неинтересно, да и время было позднее. Сонная проводила до двери - ушел за десять минут до прихода мужа (она, видимо, еще раз звонила, иначе, как бы я узнал). Мне, понятно, это совсем не сдалось, знай о муже в десяти минутах ходьбы, я бы этого не допустил. Хех, проваляйся я лишние десять минут на диване! Но вспоминаю ее, сонную, и подозреваю, что эта трагикомичная ситуация ее как-то до странного мало волновала. Такой простор для фантазий.
Тэги: мэмуар
лытдыбр из прошлого
2013-04-02 21:38:01
+ развернуть текст сохранённая копия
В 82-м Толя был в Загорске несколько раз.
Спели-таки моим родителям, - наконец, они узнали, чем их сын тщится так серьезно заниматься. Всё было церемонно: сели с Толей в большой комнате на стулья, отец с матерью напротив, пели «По ночам» и «Листопад». Отец сказал: ну, да, мелодично, голоса хорошо сочетаются. Но я услышал снисходительное но ничего особенного. Мать промолчала.
На заводе через ту же Алешину познакомился с некой Аллой Дударевой. Встретились у технической библиотеки; улыбчивая, полногрудая. Пригласила в их компанию – местные КСП-шники, собираются в красном уголке ЖКО на Валовой, 50, она у них за главного. Приходил. Компания человек десять; пел, уважительно, внимательно слушали.
Алла жила в этом же доме на третьем этаже; так называемое общежитие молодых специалистов коридорного типа: отдельные малогабаритные квартирки с кухней, санузлом и комнатами на 18 и 12 метров; Алла жила в 12-метровке на пару с Тамарой (страшненькая, с крючковатым носом ее ровесница, безошибочно - быть старой девой). Тут мы с Толей два раза устаивали квартирники, на которые Алла приглашала немногочисленных слушательниц. Оба раз нас записывали. Сначала был ее знакомый из Москвы, расставлял микрофоны, сидел в наушниках, следил за уровнем, напомнил звукооператора с центрального радио, когда уезжали с БАМа. Второй раз - Сергей Ключарев из местных КСП-шников. Его запись неожиданно всплыла в 2011 году, когда у Нади появилась новая знакомая Лена. У них была общая с Ключаревым компания, и Лена вовсю слушала диск с оцифрованными Сергеем нашими записями. Их я, слегка обработав, выложил потом на Youtubе.
Артистами мы себя не воспринимали, слова «квартирник» не слышали, особого значения тому, что исполняли, не придавали, настоящей ценности его не знали, нас попросили, и мы пели что-то такое в узком кругу. Толя кокетничал сотрудничеством со Щупловым и Казаковой, было неловко.
Пели у Селиверстовых, знакомых Аллы. Они жили на Угличе. Володя закончил Физтех, был себе на уме, сам пел и сочинял, и здесь кокетство уже на проканывало. Толя остался у них ночевать (утром уезжал в Москву); мои родители относились к нему настороженно, он это чувствовал.
Канчуковы в шутку говорили, что Дударева – человек, от которого надо держаться подальше. На Звездочке устроила какие-то платные посиделки, пришел местный немногочисленный народ, слушал беспомощных девчонок из КСП, в конце был я, и хотя Алла потом сказала, что на контрасте с ними я выглядел зрело, общего настроения это не исправило, народ законно возмущался: как можно на это продавать билеты?!
Были какие-то проходные знакомые с Фермы, лиц уже не помню, приезжие, муж и жена, тоже из околоКСП-шников; ее встречал в магазине грампластинок - теперешний зоомагазин на остановке ДК Гагарина, - покупая классику, пафосно удивлялась: о, у вас тут, хорошие исполнители, оказывается, лежат. Тогда в магазине можно было найти пластинки чехословацких, немецких фирм, - взяла «Оркестровые пьесы итальянских композиторов в исполнении Братиславского симфонического оркестра радио» фирмы OPUS и что-то еще, я и сам их чуть раньше купил. Проходом по центру, с остановкой на повороте с проспекта на Карла Маркса, эта пара говорила со мной как было тогда модно говорить в определенных кругах: намеками, умолчаниями, мол, ситуация в стране того, будут завинчивать, и вообще, надо быть осторожней. Наслаждаясь собственной конспиративностью, принимали не за того, и я, многозначительно качая головой, всяко старался соответствовать их представлению обо мне.
Один раз сходил по приглашению в общежитие кинотехникума, к Таньке и ее подружке (обе из КСПшниц), рассказал (показал) про свою игру на гитаре. Затея благородная, но бессмысленная.
Давал Алле читать «Воспоминания» Анастасии Цветаевой. Захожу, ее нет. Спускаюсь в красный уголок, сидит одна в комнате, обхватив голову руками, читает, говорит, дома не может, отвлекают. Не стал мешать. Сам книгу так и не читал.
Алла была не в моем вкусе, но во вкусе Толи; проговорился: вот это женщина! С ней можно было бы.
В очередной Толин приезд заходим к ней опять. Стоим с ним на балконе, курим, говорим (видимо, о нас, о дальнейшем). Со стороны перекрестка Валовой и Бероунской идут мои отец с матерью. Окликаем, спускаемся. Из Калинина мне домой звонила Толина мать: умер отец. Толя уезжает.
Вскоре Алла уезжает к себе на родину, в Смоленск, и с тех пор я ее не видел. Оказывается, 10 лет работала в школе, преподавала программирование, потом познакомилась с англичанином. Сейчас живет на востоке Англии, в графстве Норфолк в деревушке Winterton-on-sea на берегу моря. Муж Джон – инженер-инспектор нефтяного и газового оборудования. Недавно случайно узнал у знакомых ее e-mail, списались, поговорили по скайпу. Не изменилась, всё такая же, длинноносенькая, оптимистичная, несколько отстраненная, но это просто такой род деликатности. Преподает английский для иностранцев в местном колледже (у них, как и везде сейчас, много иммигрантов, - португальцы, болгары, сербы). Подходил Джон, сказал несколько слов по-русски.
Тэги: мэмуар
Главная / Главные темы / Тэг «мэмуар»
