| Сегодня 12 декабря, четверг |
      |
  
|
  
Какой рейтинг вас больше интересует?
|
Главная /
Каталог блоговCтраница блогера Размышления о любви/Записи в блоге |
 |
Размышления о любви
Голосов: 0 Адрес блога: http://tinkanew.blogspot.com/ Добавлен: 2012-03-01 13:43:19 |
Сегодняя решила добавить в свой блог, раздел в котором писать стихи. Нет, конечно, несвои, т.к. бог не даровал такого дара. Но я очень люблю стихи и часто в чужихстихах ищу отображение своих чувств. Или же просто пытаюсь сопереживать автору,прочувствовать смысл его творения.
Вообще,я не мастер анализировать стихи, но попробую. Возьмем для примера,стихотворение А.А. Блока «Незнакомка».
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной
Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» кричат.
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!» кричат.
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
(24 апреля 1906, Озерки)
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
(24 апреля 1906, Озерки)
Условно стихотворение можно разделить на две части.В первой части автор описывает дачный поселок со всеми его навевающими тоску и безнадежностьвидами. Во второй – размышления лирического героя и образ Прекрасной Незнакомки.
Охарактеризовать атмосферу дачного поселка можно как бездуховную, обыденную, тоскливую. Не смотря на то чтоего жители вроде бы и развлекаются, но в то же время их развлечения не вызываютникаких положительных эмоций и интереса ни у автора, ни у лирического героя стихотворения.Автор подчеркивает:
«А в небе, ко всему приученный
Бессмысленно кривится диск»
что такое положение вещей наскучило даже вездесущемусолнцу. Или все же луне? Ведь зачастуювечерами уже не солнце светит, а луна.
Лирический герой испытывает явное отвращение ко всему,что происходит вокруг. Он пытается залить свою тоску и одиночество. Он утратил верув красоту, в духовность, в добро. Окружающий его пейзаж невыносимо давит на нежнуюнатуру. Герой страдает от одиночества, но при этом не желает его скрашивать в толпепьянчуг.
И вот находясь в таком упадочном состоянии духа, лирическийгерой видит её – Прекрасную Незнакомку, окутанную туманом таинственности, но они не пытается развеять эту тайну. Во всей этой тоскливой повседневности она становитсясимволом красоты, романтики, высоких чувств. Меняется душа героя, меняется стих.На смену резким рифмам приходит мелодичность.Невозможно сказать кем на самом деле является Незнакомка, возможно, это просто женщина,но из-за огромного контраста с общим пейзажем, она становится идеалом женственностии красоты, символом того чего так не хватает миру и герою – любви, духовности, красоты,романтики.
Испытывая все эти глубокие чувства, лирический геройпонимает, что для него не все потеряно, что еще есть шанс вырваться из этой рутины,что только он может ее разрушить для себя. В этом его путь и его миссия. Хотя мне кажется, он сомневается, что она так хорошаи это только бред пьяного. И он так и говорит «Иль это только снится мне»...
ЛЮБОВЬ В АНТИЧНОЙ ГРЕЦИИ
2012-03-01 10:51:00 (читать в оригинале)Нераз приходилось слышать, как говорят, что, мол, в Древней Греции (и в Риме)любви не было, что феномен любви возник только в средние века. В истоках этоговесьма распространенного предрассудка лежит, возможно, высказывание Ф.Энгельса, которое кочует из книги в книгу не делаясь от этого бесспорным. УЭнгельса мы читаем: «...для классического поэта древности, воспевавшего любовь,старого Анакреонта, половая любовь в нашем смысле была настолько безразлична,что для него безразличен был даже пол любимого существа».
Видимо,именно из этого высказывания и делается вывод, что в древности не было любви,«любви в нашем смысле», что такая любовь была для древнего грека безразлична, аесли что и было, то это нечто принципиально иное, такое, что и любовью назватьникак нельзя. Такое истолкование не очень удачного и несправедливого поотношению к древним грекам суждения Энгельса неправильно.
Ак этому еще добавляют, что любовь, мол, дело интимное и личное, а личностидревние греки якобы не знали, ибо они до этого еще не доросли. Конечно, верно,что обезличенной любви быть не может, а именно такую «любовь» приписал древнимгрекам Энгельс. Если это так, то это, конечно, не любовь. Как писал Н. А.Бердяев, истинная любовь есть утверждение лика любимого, его неповторимойиндивидуальности. В противном случае это вовсе не любовь, это в лучшем случаесекс.
Чемже отличается любовь от секса? Что ни говори, но в основе любви лежитсексуальная чувственность. Однако любовь — нечто принципиально большее, любовь— не только чувственное, но и духовное наслаждение от общения, не толькогармония тел, но и гармония душ.
Любовь— союз двух полноценных личностей, а каждая личность так же неповторима, как иотпечатки ее пальцев. Более того, часто именно любовь делает человекаличностью.
Любовьозначает незаменимость. Если говорить с позиции мужчины, то любимая женщина —не просто одна из женщин, а Женщина, ибо в ней как бы сосредоточился ивоплотился весь женский род. Но, разумеется, только для любящего. Изъясняясьязыком Гегеля, можно было бы сказать, что любовь — снятие дурной бесконечности(бессмысленного повторения) в сексуальных отношениях между разными полами.Трагедия Дон Жуана как раз и состояла в том, что не смог он, полюбив, снятьдурную бесконечность своих авантюрных увлечений.
Мысказали «между разными полами». Да, это так. Однополая любовь — извращение нетолько любви, но и самой жизни. Такая «любовь» угрожает самому существованиючеловечества, ибо бездетна, не говоря уже об ее патологии.
Впрочем,древние греки грешили однополой любовью. Само слово «лесбиянство» произошло отназвания одного из крупных ионийских островов — острова Лесбоса, где впервыебыла описана любовь женщины к женщине, и сделала это сама лесбиянка и некак-нибудь, а в пронзительной лирике. Эта женщина — знаменитая древнегреческаяпоэтесса Сапфо (VI в. до н. э.).
Пришедшаяв Грецию из Персии «любовь» между мужчинами — обыкновенное явление в кругудревнегреческого философа Платона, более того, она им восхваляется как высшаяформа любви.
Так,в диалоге Платона «Пир» содержится мифологическое и философское «обоснование»однополой «любви» между мужчинами. В «Пире» любовь мифологически олицетворенав образе Эрота. Эрот описывается одним из участников беседы, Федром, как «самыйдревний, самый почтенный и самый могущественный из богов» Это бог любви, нодля Федра Эрот — прежде всего и по преимуществу олицетворение любви междумужчинами. Следующий оратор — Павсаний подводит под этот странный тезис некую«теоретическую» базу. Согласно мнению Павсания, Эротов должно быть два, так жекак две Афродиты. Есть Афродита небесная, старшая. Она родилась без матери отбога неба Урана. Младшая Афродита — дочь Зевса и Дионы, это та Афродита,«которую мы,— говорит Павсаний,— именуем пошлой». И оказывается, что ЭротАфродиты небесной — «это любовь к юношам»
Развивая далеемысль Павсания, другой участник беседы о любви — Аристофан истолковывает Эротакак стремление человека (мужчины или женщины) к своей изначальной целостности.Когда-то, рассказывает свою басню Аристофан, люди были не такими, как ныне.
Они были как быдвойными: имели по четыре руки, по четыре ноги, по два лица, по две пары ушей ит. д. и т. п. Это делало их столь сильными, что они осмеливались угрожатьсамим богам, отчего устрашенный Зевс вынужден был разделить каждое из такихчудищ вдоль пополам. Чудища же были не двух, а трех полов: однополые мужские,однополые женские и разнополые. При разделении из однополого мужского чудищаполучились два мужчины, из однополого женского — две женщины, а из разнополого— мужчина и женщина.
Став искусственноотделенной от своей половины, каждая половина стремится к своей половине. Это влучшем случае. Но найти свою половину нелегко. Поэтому в- худшем случае каждаяполовина стремится к соединению с любой половиной соответствующего пола. Отсюдаи разнополая, и однополая любовь. «Женщины... представляющие собой половинкупрежней женщины, к мужчинам не очень расположены, их больше привлекаютженщины, и лесбиянки принадлежат именно к этой породе. Зато мужчин,представляющих собой половинку прежнего мужчины, влечет ко всему мужскому...»И именно такая однополая «любовь» восхваляется Аристофаном в платоновском«Пире», тогда как нормальные мужчины и женщины там унижены: «Мужчины,представляющие собой одну из частей... двуполого прежде существа... охочи доженщин, и блудодеи в большинстве своем принадлежат именно к этой породе, аженщины такого происхождения падки до мужчин и распутных.
Здесь всепоставлено с ног на голову! Но это вполне соответствует мировоззрению Платона,согласно которому идеи — это причины вещей, существующие до вещей, идеи вещейпервичны, а вещи как явления материального, предметного мира вторичны.
Кажется,что древнегреческие идеалисты и древнегреческие материалисты разошлись междусобой не только в основном вопросе философии, в вопросе о том, что первично:материальное или духовное бытие. Известно, что у Платона не было ни жены, нидетей, тогда как материалист Демокрит имел жену, взяв, правда, в жены женщинумаленького роста, наивно полагая, что тем самым он выбрал наименьшее зло...Христианский идеолог Тертуллиан пустил о Демокрите слух, будто Демокрит самослепил себя (долго смотря на отражение солнца на гладкой отполированнойповерхности щита), так как не мог видеть женщин без вожделения, а это отвлекалоего от научных и философских занятий, что для Демокрита было главным.«Вожделение» Демокрита — это, скорее всего, выдумка Тертуллиана с цельюкомпрометации материалиста. Но эта же басня говорит и о том, что древнегреческиефилософы-материалисты были нормальными людьми настолько, что клеветнику даже ив голову не пришло обвинять кого-либо из них в гомосексуализме, а через этоокончательно уронить материалистов в глазах христиан.
Известно,далее, что в философской школе Платона — Академии не было ни одной женщины,приобщенной к философии, тогда как в школе последователя Демокрита, Эпикура, в«Саду» Эпикура, таковые были.
Итак,осудив однополую «любовь», далее будем говорить только о разнополой,нормальной, любви в Древней Греции.
Любовь,как уже отмечалось, предполагает незаменимость. Была ли у древних грековнезаменимость, а тем самым и любовь? Этот вопрос даже в своей постановке стольже нелеп, как и вопрос: «Была ли у древних греков совесть?» Логика здесьпроста: совесть — личностное явление, у древних греков личности не было,значит, не было и совести. Так же и в случае любви: нет личности — нет любви. Имы читаем: «...вся античность принципиально отличается от новой Европы ещенедостаточно развитым сознанием неповторимости личности, задавленной сначалародовыми, а затем и полисными авторитетами, или на Востоке неограниченным владычествомдеспота, перед которым миллионы людей были все на одно лицо и лежали ниц»
Однакоэто было не так. Любовь — важнейшая часть человеческой жизни, и ее, как и самужизнь, нельзя задавить тиранией.
Любовь,несомненно, была в Древней Индии, где не было политической свободы. Тем болееона была в Древней Греции, где впервые в истории распустился редкий и хрупкийцветок демократии, а тем самым возникли условия для расцвета личности.
Дванеотъемлемых свойства характерны для личности: свобода и нравственнаяответственность, ибо без свободы не может быть нравственной ответственности, асвобода без такой ответственности означает произвол. И эти свойства в какой-тостепени были у древних греков, иначе Платон не доказывал бы, что тираническаядуша несчастна: пользуясь насильственно присвоенной себе сверхсвободой, то естьсвободой без нравственной ответственности, тиран добром не кончает. Недаромзадолго до Платона первый древнегреческий философ Фалес на вопрос, что самоеудивительное, ответил, что самое удивительное — увидеть старика тирана.
Личное начало удревних греков было не только в политике, но и в любви. У раннегодревнегреческого лирика Стесихора есть стихотворение, где проникновенноописывается, как некая девушка по имени Калика умирает из-за неразделеннойлюбви к юноше. Кстати, и у Анакреонта идеи, что пол любимого существа не стольважен, нет; но если бы она и была, разве можнобыло бы судить о всех древнихгреках на основании мнения одного человека?
Возьмемдревнегреческие любовные романы. Их было немало. Но до нас целиком дошли только«Херей и Каллироя» Харитона (I—II вв.), «Дафнис и Хлоя» Лонга (II—III вв.),«Эфиопика» Гелиодора (III в.), «Левкиппа и Клитофонт» Ахилла Татия (II — III вв.). Вовсех этих романах воспеваются любовь девушки и юноши и их верность ввынужденной разлуке, несмотря на постоянные искушения, провоцируемые ихкрасотой, и претерпеваемые ими муки.
Возьмемдля примера «Эфиопику». Чего там только нет! Полно там и секса. Есть там некаяТисба — легкодоступная женщина. Но ведь Тисба — рабыня! Уже в «Одиссее» Гомерасказано о пагубности рабства: «Тягостный жребий печального рабства избравчеловеку, лучшую доблестей в нем половину Зевес истребляет». Легкодоступность,конечно, не в любви, а в сексе, мешает любви. 3. Фрейд писал, что «психическаяценность любовной потребности сейчас же понижается, как только удовлетворениестановится слишком доступным. Чтобы увеличить возбуждение либидо, необходимопрепятствие; и там, где естественные сопротивления удовлетворению оказываютсянедостаточными, там люди всех времен создавали условные препятствия» Применительнок Древней Греции и Риму Фрейд замечает: «Во времена, когда удовлетворение любвине встречало затруднений, как, например, в период падения античной культуры,любовь была обесценена, жизнь пуста». Здесь Фрейд несколько преувеличивает. Изтворчества римского поэта Катулла (I в. н. э.) известно, насколько серьезныепрепятствия встречал он в своей любви к замужней женщине.
Ив «Эфиопике», через которую проходит как сквозная тема любовь 17-летнейХариклеи и 20-летнего Теаге- на, препятствий и разлук у влюбленныхпредостаточно. Но они верны друг другу. И это несмотря на то, что их любовь —сплошное мучение, ибо все разнообразное зло, что есть в мире, стремится их другот друга навсегда оторвать
Конечно,могут сказать, что Гелиодор — поздняя античность, а там все было иначе, чемраньше, в эпоху классического полиса, точнее говоря, полисов — суверенныхгородов-государств, из которых и состояла Древняя Греция в свои лучшиевремена. В полисах человека, личность в человеке подавлял гражданин полиса. Вэпоху же эллинизма (III — I вв. до н. э.) человек перестал быть гражданином. Вусловиях громадных эллинистических монархий, поглотивших былые полисы, отрядового человека государственная жизнь уже совсем никак не зависела. Такойчеловек вынужден был уйти в свою частную жизнь, замкнуться на сугубомежличностных отношениях, а что сильнее в этих отношениях, чем любовь?Перестав быть гражданином, став подданным, человек, мол, стал личностнее. Ноэто не совсем так. Да, человек эллинизма стал личностнее, но стал меньшеличностью, чем человек полиса, ибо у гражданина демократического полиса,каковыми были в эпоху своего расцвета Афины — центр Аттики, были и свобода, иответственность, как административная, так и нравственная...
Итам, в ранней Греции, мы находим не один пример любви, именно любви. Разве нелюбила Одиссея Пенелопа, осаждаемая претендующими на царский трон женихами? Иэто при том, что от Одиссея не было ни слуху ни духу в течение двадцати лет.
Древнегреческийдраматург Еврипид (V в. до н. э.) рассказывает о любви Медеи к Ясону, любви,принявшей форму чудовищной ревности, но может ли быть ревность без любви?Ревность — тень любви, часто зловещая тень. Ради Ясона Медея убила и брата, идядю, а когда Ясон пожелал жениться на другой, то погубила и свою соперницу, азатем, чтобы отомстить Ясону, эта внучка Гелиоса (бога Солнца) убила и своихсовместных с Ясоном двух сыновей, случай чудовищный, но не уникальный и в нашивремена... Надо ли говорить о Прокне, которая, желая отомстить мужу, не толькосилой овладевшему ее сестрой Филомелой, но и вырезавшему ей язык, чтобы та немогла ничего рассказать, убила своего сына. Могут сказать, что любовь Медеи иПрокны — не любовь, а безумие. Да, это безумие, любовное безумие.
Древниегреки различали несколько видов любви.
Этопрежде всего, конечно, Эрот, обожествленный эрос. Эрот, или эрос,—любовь-страсть, любовь, пограничная с безумием, безумная любовь. Древние грекитак и говорили: «эротоманиа» — «безумная (безрассудная) любовь». Был глагол«эреоманео» — «быть безумным от любви».
Эрос— главным образом половая любовь. Отсюда «эротикэ» — искусство любви. Отсюда иназвание произведения римского поэта Левия «Эротопайнион» — «Любовнаязабава», аналогичная латиноязычной поэме Овидия — «Искусство любви». Правда,любовь-страсть может быть направлена и на другое. Геродот писал о спартанскомцаре Павсании (это не тот, который в «Пире»), что тот «имел страсть» («эротасхон») стать тираном всей Эллады... Однако любовная страсть, как всякаястрасть, редка и непродолжительна. Как все безмерное (древние греки понималинеразумное, безумное как безмерное), страсть, пожирая своего носителя, пожираетсебя.
Болееспокойна «филиа». Существительное «филиа» имеет свой глагол — «филео» — «я люблю» («филео су» — «я люблютебя»), У этой любви больший спектр значений, чем у эроса. Такой любовью можнолюбить многоразличное. Это, кроме того, не только любовь, но и дружба. Поэтомуэротическая любовь — лишь один из видов «филии».
«Филиа» — это не столько любовь, сколько влюбчивость («фи- лерастйа»). Остальные виды «филии»: любовь к отцу («филопа- тор»— «любящий своего отца»), любовь к матери («филомэтор»— «любящий свою мать»), любовь к детям («филопайс» — «детолюбивый»), любовь к братьям и сестрам («филадельфйа», от «адель- фос» — «брат» и «адельфэ» — «сестра»), любовь к своим товарищам («филетайрйа»), к друзьям («филофилйа»), вообще дружелюбие («филофронэсис»), любовь к своему родному городу («фило- лоли»), к своим согражданам («филополйтэс» —' «любящий своих сограждан»), любовь к своему отечеству («филопатрйа»), любовь к своей родине — Греции, преданность ей («филеллэн» — любящий Грецию, Элладу), любовь к народу («филодэмос» — «народолюби- вый»), любовь к человеку («филантропйа», отсюда «филантропия»), «Филиа» — любовь к наслаждению («филэдонйа»), к славе («филен- доксйа»), к власти («филархйа»). Это любовь к свободе («филелеу- терон»), но любви к несвободе, к рабству у древних греков не было, хотя было «филотюраннос» — «стоящий на стороне тиранов, приверженец тирании». «Филиа» — любовь к прекрасному («филокалйа») — любви к безобразному не было; любовь к добродетели, к добру, к доброте («филагатос»), но возможно и стремление к пороку («филопонэрос» — «тяготеющий к пороку» в отличие от «филаретос» — «любящий добродетель»), <Филиа» — любовь к правде, к истине («филалетёйа»), но возможна и любовь ко лжи («филопсеустйа»), «Филиа» — любовь к деятельности («филергйа»), труду («филопонйа»), к земледелию («филогеоргйа»), к искусствам, ремеслам («филотехнйа»), любовь к музам, т. е. также любовь к наукам и искусствам («филомусйа»). Это также любовь к богатству («филоплутйа»), жадность к деньгам («филохрэматйа»), страсть к наживе, корыстолюбие («филкёрдейа»), «Филиа» — любовь к общению («филокойнос» — «любящий общение») и любовь к одиночеству («филёремос» — «любящий одиночество»), «Филиа» — любовь к своему телу, т. е. тщательный уход за телом («филосоматон»), любовь к самому себе («филоаутос»), любовь к своей душе, к своей жизни («филопсюхйа» и «филодзойа»), однако это осуждалось как чрезмерное жизнелюбие, жалкая привязанность к жизни, как источник трусости и рабства.
Любовькак высшая степень хорошего эмоционального отношения «я» к «не-я» колеблетсямежду себялюбием, где «не-я» — это «я», и «друголюбием», любовью к «не-я», закоторой, однако, может скрываться опосредованное себялюбие, когда предмет любви(«фи- лэтон») сводится лишь к объекту и к средству удовлетворения себялюбия, ане рассматривается как нечто самоценное, как нечто даже более ценное, чем «я».Любовь в первом смысле — любовь потребительская. Это не настоящая любовь.Только вторая, самоотверженная, любовь истинная. Гегель не зря сказал, чтонастоящая любовь — это обретение самого себя в отказе от самого себя и висчезновении себя в другом. Настоящая любовь самоотверженна. Она включает всебя и элемент жалости и сострадания к предмету любви. Можно сказать:
Любовькак высшая степень хорошего эмоционального отношения «я» к «не-я» колеблетсямежду себялюбием, где «не-я» — это «я», и «друголюбием», любовью к «не-я», закоторой, однако, может скрываться опосредованное себялюбие, когда предмет любви(«фи- лэтон») сводится лишь к объекту и к средству удовлетворения себялюбия, ане рассматривается как нечто самоценное, как нечто даже более ценное, чем «я».Любовь в первом смысле — любовь потребительская. Это не настоящая любовь.Только вторая, самоотверженная, любовь истинная. Гегель не зря сказал, чтонастоящая любовь — это обретение самого себя в отказе от самого себя и висчезновении себя в другом. Настоящая любовь самоотверженна. Она включает всебя и элемент жалости и сострадания к предмету любви. Можно сказать:
Да, нет любви из жалости,
но нет любви без жалости,
а если нет в ней жалости —
то это просто шалости...
Выберем из всехвидов «филиа» какой-либо один вид. Остановимся, например, на «филадельфиа» — набратской любви, в частности на любви сестры к брату. Это тема одной изтрагедий Софокла — «Антигоны». Но тема «Антигоны» — не только братская,сестринская любовь. Люди живут в обществе. Поэтому их, казалось бы, сугуболичные отношения имеют социальную сторону, они не безразличны для общества. Втрагедии «Антигона» тема самоотверженной любви к брату органически связана стемой «человек — общество — государство», с темой двух правд: личностной игосударственной, с вопросом о том, кто для кого существует: государство длячеловека или человек для государства, с вопросом о пределах государственнойвласти и неотъемлемых правах человека, индивида, личности, с вопросом осоотношении человека и гражданина. Означает ли гражданственность истребление всебе всех человеческих чувств и симпатий, если они противоречат интересамгосударства? Таковы вечные вопросы, поднятые великим древнегреческимдраматургом Софоклом (496—406 гг. до н. э.).
«Антигона»была поставлена на афинской сцене в середине V в. до н. э.
Вдревнегреческом городе-государстве Фивы должны были править поочередно двабрата — Этеокл и Полиник, причем в период правления одного из братьев другойдолжен был находиться в изгнании. Этеокл нарушил договор и отказался уступитьбрату престол. Тогда Полиник уговорил аргосского царя, на дочери которого онженился, находясь в изгнании, пойти в поход на Фивы.
Такимобразом, Полиник поставил свою дерзкую гордыню («хюбрис») выше «филопатрии» —любви к своему отечеству. Он явно не «филополитэс» («любящий своих сограждан»).Ведь падение Фив, взятие полиса аргос- ской армией означало, что часть гражданперебьют, а оставшихся в живых продадут в рабство. Город же разрушат. Так ислучилось позднее, когда Фивы были взяты сыновьями пошедших с Полиником шестиаргосских вождей. Но пока что Фивы устояли и почти все аргосские вождипогибли.
Погиби Полиник в единоборстве со своим братом Этеоклом, также погибшим. Так кончилсязлосчастный род, на котором лежало проклятие, павшее на деда Полиника и ЭтеоклаЛая и на его потомство. Кроме того, Этеокл и Полиник были прокляты своим отцомЭдипом, сыном Лая.
Лай— потомок легендарного основателя Фив, выходца из Финикии Кадма, фиванскийцарь — совершил преступление, надругавшись над юношей редкой красотыХрисиппом, после чего тот покончил с собой. За это Гера, хранительницанравственной чистоты, определила Лаю наказание — его убьет собственный сын. Лайпопытался тут же избавиться от своего новорожденного сына, но тот выжил,вырос, возмужал и, не зная, что это его отец, убил своего отца и оказался мужемсвоей матери, не зная, что это его мать. Эдип стал царем Фив. Этеокл и Полиник— сыновья, а Йемена и Антигона — дочери Эдипа и его матери Иокасты... Когда всеэто раскрывается, Иокаста кончает самоубийством, Эдип ослепляет себя и бежит.Власть в городе переходит к брату Иокасты Креонту. Эта часть древнегофиванского эпического цикла была художественно обработана в трагедии Софокла«Царь Эдип».
Сампоход Полиника против Фив изображен Эсхилом (525—456 гг. до н. э.) в трагедии«Семеро против Фив» (с Полиником аргосских вождей было семеро). У Эсхила былахудожественная обработка всего фиванского цикла, но трагедии «Лай» и «Эдип» несохранились. В «Антигоне» Софокла мы видим изображение событий, происшедшихпосле поражения агрессора и гибели братьев Антигоны.
ПравительФив Креонт, дядя Антигоны по матери, приказывает похоронить с почестями толькоЭтеокла— защитника города, тело же врага отечества Полиника оставить безпогребения. «Никто не волен ни земле предать Изменника, ни похоронным плачемЕго почтить; непогребенный, отдан Он на съеденье и алчным псам и хищникамНебес»,— распоряжается Креонт. Нарушитель будет казнен. Однако Антигона неможет согласиться с этим распоряжением. Ей невыносима мысль, что тело ее братаосталось без погребения, что его терзают звери и птицы. Она решает совершитьобряд погребения и просит о содействии свою сестру Йемену. Однако робкая Йеменабоится нарушить приказ правителя. С этого разговора сестер и начинаетсядействие трагедии. Антигона совершает обряд погребения одна. Многого она немогла сделать, она только, когда приставленная к трупу стража отошла, успелапосыпать тело брата песком, однако вернувшаяся стража сбросила песок с телаПолиника, а когда Антигона вернулась, чтобы повторить обряд погребения,схватила ее и привела к Креонту. Узнав в нарушителе свою племянницу, Креонтсмущен, однако гражданское побеждает в нем личное, и Антигону замуровывают вгробницу, где она должна умереть медленной смертью... Однако фиванский народ,несмотря на то что победа Полиника сулила ему, народу, безмерные бедствия,осуждает Креонта. Осуждает его и его сын Гемон — жених Антигоны. Но Креонтнепреклонен. Только вмешательство слепого прорицателя Тиресия, которыйугрожает Креонту гневом богов и гибелью его близких, заставляет Креонта одуматься.Он решает освободить Антигону. Однако она уже повесилась. Над ее трупомзакалывается Гемон. Супруга Креонта Эвридика, узнав о смерти сына, тоже кончаетжизнь самоубийством. Креонт нравственно сломлен. А ведь он хотел добра своемуродному городу!
Такстолкнулись две правды: правда Креонта и правда Антигоны, правдагосударственная и правда человеческая, правда в данном случае семейная. Этапроблема двух правд в связи с «Антигоной» породила громадную полемику,которая продолжается уже двадцать пять веков.
Креонт иАнтигона: кто прав? На первый взгляд Антигона выглядит темной, отсталой женщиной.Да откуда ей быть иной? Ведь в Афинах времен Софокла (а изображая далекоепрошлое, Софокл фактически изображал людей своего времени), в этом культурнейшемцентре Древней Греции, женщины были начисто выключены из общественной икультурной жизни, они не получали никакого образования, они были некультурны(исключение составляли гетеры, но они все были иногородними, не афинянками).Поэтому Антигона в свое оправдание ссылается, во-первых, на «долг крови», народственные связи, хотя в Фивах времен Антигоны родственные связи уже быливытеснены полисными, городскими, гражданскими. Родовые связи остались только вчастной жизни, они не имели уже государственного значения. Общество из родовогобыло перестроено в территориальное. Во-вторых, Антигона следует религиоз- ] нымобычаям, согласно которым никто не может быть лишен погребения, ведь душа, покатело не предано земле (у Гомера, пока не сожжено на погребальном костре), неможет уйти в царство мертвых, в Аид, и обрести там успокоение. Креонт оскорбилАида и Персе- фону — богов царства мертвых, они разгневаны, и Антигона боитсяих больше, чем Креонта: ведь ей самой рано или поздно придется оказаться вАиде. Кроме того, Антигона ожесточена. Ведь у них, детей Эдипа, уже было однострашное несчастье: они узнали, что они дети отца и матери отца, что по материони братья | и сестры своему отцу, а по отцу — внуки и внучки матери. (Длягреков это уже было страшным несчастьем. Сожительство сына с матерью для них —тяжкий грех. Однако так было не всегда, например в древнеегипетском преданиибог Амун говорит: «Я Амун, который сделал беременной собственную мать», и этовоспринимается как нечто совершенно естественное.)
Таковаправда Антигоны. Но у Креонта тоже своя правда. Он тоже не чужой Полинику,одн
Многие философы, психологи, ученые считают, что во время античности любви небыло, а был один только телесный эрос, простое половое влечение. Эросантичности — так называют они любовь того времени.
По мнению Гегеля, трагедия древних, «также не знает страсти любви в ееромантическом значении». И в скульптуре, например в Венере Медицейской,«совершенно отсутствует выражение внутреннего чувства, как его требует романтическоеискусство».
Рождение индивидуальной любви
2012-02-27 08:35:00 (читать в оригинале)Новые ступени впсихологии любви запечатлевают римские поэты I в. до н. э.— Катулл, Тибулл,Пропер- ций, Овидий, Гораций, Вергилий. Любовь достигает у них огромных высот,утончается, приобретает новые свойства, которых не было раньше.
Конечно, речьидет о высших точках тогдашней любви, о любви, пропущенной через сердцехудожника и поэтому опоэтизированной, рафинированной. Любовь в жизни обычнониже по своему уровню, чем в лирике. Говоря о своих чувствах стихами, поэт ужеодним этим дает им другое звучание, облагораживает, утончает их, делает болеебогатыми — делает другими. И кроме того, любовь в искусстве — это вершина горы,а много ли места занимает вершина в общей массе горы?
Многие, наверно,знают, что в Риме той эпохи любовь часто превращалась в сластолюбие, визощренную игру. В «Анналах» Тацита и «Жизни, двенадцати цезарей» Светонияподробно рассказано о любовных оргиях, которые достигали вакханальных высот придворе цезарей. Императоры предавались любви публично, на глазах у народа. Онистановились любовниками или любовницами мужчин, брали себе в наложницы сестер— как Калигула и даже мать — как Нерон.
Конечно, немалобыло в те времена любви без озарений, простой, может быть, грубой, и любвиобычной, незаметной, ничем особенным не выдающейся. Наверно, именно таким ибыло большинство любовных связей того времени — подножье, на котором возвышаласьлюбовь искусства. Но в искусстве той поры больше всего запечатлелись высшиевзлеты чувства, и особенно ярко видно это в поэзии.
Катулл, певецантичного изобилия любви, воспевает ее неумеренную бескрайность:
Помни: только лишь деньпогаснет краткий,
Бесконечную ночь намспать придется.
Дай же тысячу сто мнепоцелуев,
Снова тысячу дай и сновасотню.
И до тысячи вновь иснова до ста.
Эта титаническаяненасытность — особое свойство античной любви, и о нем много рассказывают нами мифы и стихи древних. Именно с такой ненасытностью любили в мифах и Зевс, иПосейдон, и Аполлон, и другие боги. Среди греческих легенд о Геракле есть илегенда о его тринадцатом подвиге, о котором у нас почти не знают. Это былнастоящий любовный подвиг — по приказу царя Эврисфёя Геракл в одну ночьоплодотворил сорок девять дочерей Фёспия. Те же подвиги совершал и Ра- вана,страшный царь ракшасов из индийской мифологии: у него были сотни жен, и онкаждый день посещал всех их. И здесь любовь титанична, и здесь она чрезмерна, полнабуйного изобилия.
Эта тяга,гремящая в древних с силой открытия, окрашивает их любовь в особые цвета. Онипоют любовь как величайшее откровение человека перед человеком, и это новаянота в подходе к ней. Когда они прославляли женское тело, когда слали проклятияскрывающим его одеждам, когда Овидий писал:
И малолетен и наг Купидон: невинен младенец,
Нет одеяний на нем — весь перед всеми открыт,—
они говорили нетолько о телесной открытости, а именно обо всей человеческой открытости, о тойраспахнутости до конца, которая открывает влюбленным все друг в друге. И,наверно, обнаженность античных статуй тоже говорила не только о телеснойоткрытости.
Все в любви былодля них естественным, не запретным,— и это тоже было одним из главных свойствтогдашней любви. И поэтому великий Овидий так прям и открыт, когда пишет обинтимных подробностях любви. Он язычески, плотски любит свою Коринну, и еголюбовные элегии, которые рассказывают о светлых радостях любви,— один изярчайших шедевров мировой лирики.
Но не только«телесной» была любовь у Овидия. Все его телесные тяготения одухотворены,опоэтизированы, и в этом их скрытая, внутренняя духовность. Правда, единстводуши и тела меняет здесь свой характер — оно уже не такое, как в классическиевремена. Теперь тело одухотворено не только этическими свойствами, как это былораньше, к ним все больше прибавляются и эстетические свойства.
Впрочем, рольэтических свойств теперь уменьшается, красота как бы оттесняет их назад, ицентр тяжести идеалов передвигается с этических свойств человека налюбовно-эстетические.
Такразвертывается в те времена цепь потерь и приобретений в человеческихчувствах, так расширение и усложнение любви идет рядом с ее сужением. По дорогеэтих утрат и обогащений и идет развитие человеческой любви, созревание ееновой духовности, которая сменяет старую — «телесную духовность». Красотавыходит в первые ряды этой новой духовности, и сам спектр духовностиусложняется, делается «многослой- нее». Она уже начинает внутренне созревать,делаться самостоятельной, отделяться от тела.
Поэтому-то втворчестве Овидия как бы сливаются два потока: ярко чувственная (ноодухотворенная красотой) любовь «Любовных элегий» и «Искусства любви» — сглубокой и открыто духовной любовью «Метаморфоз». Имена многих героев этихметаморфоз сделались нарицательными, стали примерами глубокой и вернойлюбви,— вспомним хотя бы Орфея и Эвридику, Пирама и Фисбу, Филемона и Бавкиду.
Тем, кто называетэрос античности телесным чувством, которое не идет дальше жара в крови, стоилобы вспомнить и многие стихи Пропёрция. Вот он прямо говорит о своейвозлюбленной, гетере Кйнфии:
Но не фигура ее довела меня, Басс, до безумья;
Большее есть, от чего сладко сходить мне с ума:
Ум благородный ее, совершенство в искусствах, а также
Грация неги живой, скрытая тканью одежд.
Любовь его — ителесное и духовное влечение, тяга и к ее грации, красоте, и к благородству ееума, к ее совершенству в искусствах. Калокагатия уже перестает быть смутным инеразделимым единством, она как бы начинает кристаллизоваться внутри себя,члениться на «доли». Любовь тут — сложное чувство, уже «цивилизованное», как бысостоящее из разных потоков.
Это совершенноновое чувство, которого почти не могло быть несколько веков назад. И рождениеэтого чувства — звено в цепи тех огромных психологических и социальныхпереворотов, которые происходят во времена эллинизма в человеке и в обществе.
Древнийсинкретизм жизни начинает тогда быстро распадаться,— первые шаги этого распадаможно было заметить и в классическую эпоху. Неразвитость личности, узостьлюдских связей постепенно уходят в историю. Разделение труда растет, обществовсе больше дробится на слои и ячейки, социальная и частная жизнь усложняется,растет соревновательность людей, их борьба между собой.
Центробежныесилы, разрывающие общество, все больше нарастают. Внутренний разлад пронизываетжизнь во всех измерениях. Смутное единство личности и общества пропадает,старый монолит дробится, его раскалывают миллионы трещин, и глыба делается внутримозаикой.
Личность начинаетобособляться от общества, начинает все больше осознавать свои отдельные,частные интересы, все больше выдвигать их на первый план. И вместе с этимобособлением резко углубляется и любовь, она как бы выдвигается вперед,попадает под увеличительное стекло, и постижение ее ценностей делается кудаболее глубоким и разветвленным.
Овидий радостнопризнается, что писать о любви для него куда важнее, чем о богах или битвах.Про- перций с ликованием говорит, что не боги вдохновляют его на стихи, а егомилая. С такой же радостью говорят об этом Катулл, Тибулл, Гораций.
Троянская войнаначалась у Гомера из-за любви, но любовь в «Илиаде» — только внешняя веха, ацентр ее — битвы героев и народов. В римской лирике именно любовь, а не битвы —центр жизни и поэты говорят не о войне, а о мире, не о народах, а о двух людяхи не обо всей их жизни, а только об их любви.
Частная жизньличности делается суверенной, противопоставленной всему остальному, и лирика«специализируется» на ней.
Сначала у Сапфо,Архилоха, Анакреона, потом у Фео- крита, Мосха, Биона, потом — уже решительно —у римских лириков любовь начинает превращаться в ось жизни, ось мировойпоэзии. Не с начала нашего тысячелетия, как это считают многие, а на целую эрураньше.
Именно тогда появляетсяощущение исключительности любви, ее несравнимости с другими чувствами. То идело говорят поэты, что любовь — центр жизни, самое главное в ней, что онасильнее всего на свете — сильнее уз крови, сильнее даже инстинкта жизни.
Любовь, о которойидет речь в искусстве, была индивидуальной уже и в те времена. Любимый человеккак бы отделялся от других, все в нем начинало казаться особенным,неповторимым. Недаром так ярко говорят античные поэты о своей любви именно кэтой женщине. Недаром Овидий, который не был приверженцем строгих нравов,писал, что хочет любить только одну Корин- ну и хочет славить только ее одну(хотя он любил не только ее и славил не только ее одну).
В это время влирике появляется почти немыслимый раньше мотив верности любви. Этот мотивверности — явная ветвь на стволе индивидуальной любви, такой же обычный еепризнак, как и ревность.
Появляется тогдаи мотив вечности, поэты — как это делал Проперций — начинают давать клятвы влюбви до гроба. И это не случайно. Во времена, когда не было еще любви, а былоодно только телесное влечение, долгота этого влечения была меньше. Родившисьна свет, любовь резко удлинила сроки любовных связей. Ведь телесную радостьмогут дать многие, а полную радость любви — и телесную и духовную — дает тольколюбимый. И поэтому так важно стало, чтобы источник этой радости — любовь кодному человеку и его любовь к тебе — не иссякал как можно дольше.
Поэтому вантичной поэзии начинает звучать нота нескончаемости любовного чувства.Проперций пишет:
Тот, кто безумствам любви конца ожидает, безумен:
У настоящей любви нет никаких рубежей.
Слова эти,конечно, иллюзорны: все мы знаем, что вечной любви нет, и поэзия, котораяговорила о любви до гроба и после гроба, питалась утопическими взглядами — тонаивно-романтическими, то мистическими.
Но Проперцийлишен восторженности трубадуров, он понимает, что счастье мгновенно, что онобыстро проходит. И именно потому, что он горестно ощущает всю егобыстротечность, он и хочет, чтобы оно было всегда. И это еще одна примета настоящейиндивидуальной любви — желание, чтобы она не кончалась, невозможностьпредставить, что она когда-то умрет.
Такой стройощущений рождала в людях и развивающаяся в них личность, и всятрагически-вакханальная атмосфера тогдашней жизни: водоворот смертей ипроизвола, ощущение неустойчивости и заката.
Конечно, не стоитдумать, что любовь была в те времена одним только вихрем наслаждений. Античнаялирика — и греческая, и римская — много говорит и о бедах, горе любви, отерзаниях и тоске, которую она дает. И в самой жизни было, наверно, многотяжелой, тусклой любви — любви в ярме рабства, закабаления, бедности.
Любовь, которуювоспевали греческие и римские лирики, была чаще всего любовью к гетерам, женщинамвыдающимся, исключительным. Энгельс говорил о них, что это «единственные яркиетипы греческих женщин, которые так же возвышались над общим уровнем женщинантичности своим умом и художественным вкусом, как спартанки своим характером».
Уровень любви кэтим женщинам был равен их собственному высокому уровню, и он мог сильноотличаться от обычной любви в жизни, мог быть намного выше ее; об этой разницемежду вершиной и подножием стоит помнить всегда.
Что касается«субъективной глубины чувства», в которой отказывают древним, то психология ихлюбви часто совсем не однолинейна, особенно когда они говорят о противоречияхлюбви, о горе, которое она дает им. Катулл, например, писал:
И ненавижу ее и люблю.Это чувство двойное!
Боги, зачем я люблю! — иненавижу зачем!
Биениепротивоположных чувств, борьба любви и нелюбви — обо всем этом много говорилипоэты эллинизма. Вот, например, эллегия Овидия «Много я, долго терпел».
Япобедил, я любовь наконец попираю ногами,—
говорит он о борьбес собой, которую породили в нем измены Коринны. Он рассказывает о своих муках,о ее вероломстве, он ликует, что теперь он свободен,— и вдруг с болью инедоумением замечает, что его тянет к ней:
Борются все же в груди любовь и ненависть... Обе
Тянут к себе...
Нрав недостойныйпретит,— милое тело влечет...
Если б не так хороша тыбыла иль не так вероломна!
И он бессильноговорит:
Так, не в силах я житьни с тобой, ни в разлуке с тобою,
Сам я желаний своих не всостояньи постичь.
Непростота чувств— хотя и чуть схематичная — не уступает тут многому в позднейшем искусстве.Это уже первое — пусть далекое — предварение той психологической сложности,которая появится позднее у Петрарки или у Шекспира, и это еще раз говорит обусложняющихся переменах в самом укладе человеческих чувств.
В одной из своих вещей Проперций говорит, что любойпустяк, любая мелочь, которая напоминает ему о милой, рождает в нем стихи. Онготов писать целые элегии о ее одежде, прическе, пальцах, о том, как онаиграет, ходит...
Еслиже дрема смежит ей усталые глазки,—
Сыщетпоэт для стихов тысячу новых причин;
Еслинагая со мной затеет борьбу за одежду,
Будуя рад сочинить целые тьмы «Илиад»;
Что бни сказала она и что бы ни сделала, тотчас
Изпустяка у меня длинный выходит рассказ.
Здесь, как насрезе дерева, видно, как в человеческое сознание входит новый масштаботношения к человеку. Любовь делает самоценным каждое движение любимогочеловека, каждую частицу его тела, его облика. Она — пока еще в первомприближении — начинает вводить в искусство «психологию подробностей», расширяетдиапазоны психологии, добавляет в человеческую этику и эстетику целые новыеобласти жизни.
С ходомцивилизации все больше распадается древний синкретизм, все дальше уходятвремена, когда духовность еще не вышла из лона телесности. Теперь она частоуже самостоятельна, независима, уже существует сама по себе. Любовь все большепронизывается духовными тяготениями, и это видно не только в лирике, но и впозднеантичном романе — в сказании об Амуре и Психее из «Золотого осла» Апулея,в «Левкйппе и Клитофонте» Ахилла Татия, в «Повести о любви Херея и Каллирои»Харитона и особенно в «Эфиопике» Гелио- дбра, романе, который служит как бымостом к позднему средневековью и который явно предвосхищает мироощущение тойэпохи.
За временаантичности любовь проходит расстояние от Афродиты Пандемос — через АфродитуКнидскую — до Афродиты Урании. Телесный эрос сменяется любовью. В жизньчеловечества, в его психологию входит совершенно новая, гигантская область,которая резко меняет и психологию людей, и их мораль, и всю систему ихпредставлений о добре и зле, счастье и горе.
Но только ли одни приобретения далалюдям любовь? Не потеряло ли что-нибудь человечество с этим переходом от эросак любви?
Федра изеврипидовского «Ипполита» спрашивает кормилицу:
— Ты знаешь ли, чтоэто значит — «любит»?
И та отвечает:
— Да, слаще нет,дитя, и нет больней.
Для древнихлюбовь — смесь меда и яда, и недаром их трагедия с таким страхом писала о ней.Вместе с появлением любви резко выросли не только радости жизни, но и —пожалуй, еще больше — ее горести, ее боль, тревога. Любовь — огромныйпсихологический усилитель восприятия, и она увеличивает в глазах людей исчастье и несчастье, и, может быть, несчастье даже больше, чем счастье. Ипоэтому так много горя и боли в античной драме, в античной лирике, да и вообщеу поэтов всех других эпох — от Петрарки до Блока и Маяковского.
Входя в жизньчеловечества, любовь меняет весь строй ее ценностей. Это совершенно новыйстимул среди стимулов человеческого поведения, и, появляясь, он бросает свойотсвет на все другие стимулы, смещает их равновесие, резко меняет пропорции.Простота человеческой жизни теперь пропадает, рождение любви запутывает,усложняет индивидуальную жизнь, лишает ее былой ясности и цельности.
В эпохусоциальной и материальной несвободы, во времена низкого жизненного уровня инеравенства она несет людям особенно много бед. Один только контраст междуслепящими радостями, которые дает любовь, и тусклыми невзгодами, которыеотравляют жизнь любящих, резко увеличивает горести людей, делает последниеневыносимыми.
Конечно, в разныевремена и у разных людей это выглядит по-разному. Но ясно одно — и это давным-давно стало понятно людям: любовь приносит человечеству не только свет, но имрак, она не только поднимает, но и гнетет человека.
Чем отличались чувства древних от нынешних чувств
2012-02-24 13:02:00 (читать в оригинале)В греческоймифологии есть группа преданий, в которых любовь — уже явно не простой эрос.
Все, наверно,помнят легенду о певце Орфее, который так любил Эвридику, что даже хотелвернуть ее из Тартара, а потом отказывался смотреть на других женщин и былразорван за это вакханками. В другом мифе — об Адмёте и Алкестйде — Мойрыготовы сохранить умирающему Адмету жизнь, если кто-то возьмет его смертьсебе, и любовь Алкестиды так велика, что она умирает вместо него.
Такую же сильную любовь питает Пенелопа, которая ждетОдиссея, Пигмалион, любовь которого оживила статую, Лаодамия, которая пожелалаумереть вместе с Протесилаем, Филлйда, которая повесилась от тоски, когда еелюбимый, афинский царь Демофонт, вовремя не вернулся из-под Трои. И Эвадна сгоря кинулась в погребальный костер мужа; и покинутая Энеем Дидона любила так,что от горя бросилась на меч; и знаменитая Геро, увидев утонувшего Леандра, втоске бросилась в море...
Для каждой из них — вопреки Гегелю — «бесконечнаяважность обладать именно этим человеком» была дороже жизни, сильнее смерти.
От мифа к мифурастет значение любви, ее роль в жизни людей. В эпосе об аргонавтах она ужеделается одним из главных рычагов жизни, который сильней всех других чувств ипривязанностей. В троянском цикле любовь — чуть ли не основная двигательнаяпружина. И она теперь — не эпизод, не дело двух существ, как в других мифах;она связана с судьбами людей и государства, с их обычной жизнью и с ихвойнами.
Великолепной силыдостигает любовь в древней лирике. Стихи гениального лирика Архилоха (VII в.до н. э.), первого в Европе поэта любви, рождены огромным, хотя и сдержаннымнапором энергии. Бурная сила захлестывает Архилоха, страсть его мощна илапидарна, как удар копьем, и он говорит о ней:
От страстиизнемогши весь,Бедный, без сил я лежу,и боги мучительной болью
Суставы мне пронзаютвдруг!
С такой жепламенной силой, но уже по-женски ощущает любовь Сапфо (VII в. до н.э.)—десятая муза, как называл ее Платон. Она пишет:
Словно ветер, с горы надубы налетающий,Эрос души потряс нам...Страстью я горю ибезумствую...
Сила этойстрасти, сотрясающей человека,— сила телесной страсти, и выражается она в«категориях» телесных, а не духовных ощущений. Но поэтичность этих телесныхощущений, их эстетическая - настроенность — это и есть их духовность; такаяпоэтичная телесность была тогдашней формой духовности.
Еще в доклассические времена многиепоэты Греции писали о любви как о главной радости жизни.
Так говорил о нейи современник Сапфо Алкей, и Мимнёрм (VII—VI вв.) в своих песнях к прекраснойфлейтистке Нанно, и Феогнйд (VI в. до н. э.) в своих элегиях, и Ивик, иАнакреон, жившие в то же время, и другие поэты. Такой же была любовь и дляпоэтов эпохи эллинизма (конец IV—I в. ); особенно ярко видно это в знаменитыхидиллиях Феокрита, в стихах Мосха, Биона, в греческой и римской комедии тоговремени. Любовная лирика была очень важна в жизни древних, до того важна, чтосреди их девяти муз была даже особая муза любовной поэзии — Эрато.
И уже тогда сталоосознаваться раздвоение любви, ее деление на плотскую и духовную. В V в. до н.э. философы стали говорить о двух Афродитах: Афродите Пан- дёмос (Всенародной)—божествегрубой чувственной любви и Афродите Урании (дочери Урана) — богине любвивозвышенной, утонченной. А в сократических теориях о любви говорилось как ошколе мудрости, важной части добродетели, помощнице разума.
Великолепновыражена античная любовь и в классической скульптуре греков.
АфродитаКнидская, эта скульптурная поэма, изваянная Праксителем, появилась на светпочти два с половиной тысячелетия назад. Афродита недаром была богиней любвии красоты — для греков любовь и красота были неотделимы. И она вся переполненаэтой изобильной красотой тела и духа.
Она стоит,опираясь на одну ногу, и тело ее выгнуто от этого плавно и музыкально. Какбудто медленная волна прошла по ее талии, по ее бедру и по ее ноге, прошла иоставила там свой изгиб. Во всем ее теле есть контуры этой волны — и в ееплечах, и в ее груди, и в изгибе ее рук, и в ее приоткрытых губах, и в кудряхее головы. Рожденная из волны, она несет в себе ее медленную и спокойнуюкрасоту.
Она вся —естественность, вся — умиротворенность. Она нагая, но она стоит спокойно, в еепозе нет никакого стеснения. Она не боится, что ее нагота может привестикого-то в ужас; она не боится, что ее может осквернить чей-то взгляд. Ее любовь— в полной гармонии с миром, между ней и миром нет никакого противоречия, и вэтом — особый тип ее отношения к жизни.
Афродита как быживет в особом мире — мире нормальных, не извращенных чувств. Она живет для простогочеловеческого взгляда, который увидит в ней и ее этос — выражение ее духовноговеличия, и ее эрос — выражение ее телесной, любовной привлекательности, увидитих гармонию, их красоту.
Афродита Книдская— богиня гармонической духовно-телесной любви. Она воплощает в себе знаменитыйгреческий идеал «калокагатии» (калос кай агатос — прекрасный и хороший) — идеалпросветленной гармонии тела и духа, сплава физической красоты и духовногосовершенства.
Но греки понималиэту гармонию совсем не так, как ее понимаем мы. И сама душа и само тело былидля них не такими, как для обиходного сознания нового времени. Этому сознаниютело кажется чем-то неодухотворенным, чисто физическим, а психика — чем-тоидеально-бестелесным, и они так непохожи между собой, что их невозможносмешать.
В обиходномсознании греков душа и тело еще не отделялись друг от друга с нынешней чистотой.Слияние их было синкретическим, нераздельным, гармония души и тела была полнымих растворением друг в друге, и в этом сплаве частицы души и тела былинеотличимы друг от друга.
И так женеразличимо сплавлены телесные и духовные мотивы в любви доэллинской Греции.Частицы духовных и телесных тяготений смешиваются там, превращаются друг вдруга, существуют в смутной неразделен- ности, и эта смесь видна в каждомдвижении чувств, в каждом переливе эмоций; она как бы первичная клеточка этихэмоций.
Такой смутныйсплав — стержневая особенность той любви, о которой рассказывает классическоеискусство, главное ее отличие от всех остальных видов любви. Тут лежит оченьважное отличие чувств древних людей от чувств людей нынешних. В чувствахнынешнего человека нет этой неразделимости, они внутренне кристаллизовались,и духовные ощущения существуют часто отдельно от телесных, да и друг от друга.
Особый складчувств рождался у греков особым типом тогдашнего отношения к миру, он прямозависел от особого типа доэллинского человека, от особого уклада его жизни.
Вся эта жизньбыла тогда как бы «синкретической», представляла собой полупервичную смесь, изкоторой только начинали выкристаллизовываться будущие грани и формы. Тело почтине отделялось от души, художественное сознание от научного, науки — друг отдруга, личность — это особенно важно для нас — от общества. Как писал Маркс,«отдельный индивидуум еще столь же крепко привязан пуповиной к роду или общине,как отдельная пчела к пчелиному улью».
Личность не противостоялатогда обществу как что- то особое, она была частью его и не осознавала, что еенельзя свести к этой части, что она больше, чем просто часть.
На почве зрелого и уже подходящегок своему концу синкретизма выросла и классическая трагедия древних, трагедияЭсхила, Софокла, Еврипида. Отношение к любви там особое, уникальное, и вглавных своих чертах оно никогда не повторялось больше в мировом искусстве.
Любви как чувствапочти нет в трагедии древних, хотя как пружина действий героев она очень важнатам. Трагедия древних — как и их скульптура — непсихологична: психология невыделялась еще из действий человека, как дух не всегда выделялся из тела (хотяи в жизни и в искусстве той поры есть и явные выходы за эти рамки).
Недаром действиевсех классических драм происходит на площади, под небом, недаром оно никогдане входит под своды дома. Не частная жизнь, а только то, чем живет общество,интересует трагиков. Любовь, как частное, психологическое чувство, живет запорогом дома, и поэтому она в большинстве случаев остается за порогом трагедий.Трагедия говорит чаще не о самой любви, а о ее общественных последствиях, оцепи событий, которую она развязывает.
Это, конечно, незначит, что у греков того времени любовь была лишена психологии. Лирика тоговремени уже говорит о любовных переживаниях, в ней уже рождаетсяпсихологический подход к любви, и, конечно, приходит он туда из жизни.
Кстати говоря,лирика — как особый род поэзии — это и есть выражение личных чувств,психологических состояний. И она может возникнуть только тогда, когда людипостигают ценность этих личных чувств, их громадный человеческий иобщественный смысл. Лирика родилась сначала в Египте в XVI—XV веках до нашейэры, потом в Греции в героическую эпоху, и уже в VII—VI вв. до н. э. она сталатеснить греческий эпос и делаться главным видом поэзии.
Само рождениелирики говорило, что в человечестве начался огромный психологический сдвиг,стали появляться совершенно новые стороны психологии, новые чувства, новыевзгляды на себя и на мир. Все это означало, что синкретическое сознаниедревности вступило в полосу кризиса, готовится уйти с арены истории, уступитьее новому типу сознания.
У классическойтрагедии есть, кроме непсихологич- ности, еще одно отличие от лирики; онамолчит о благах и радостях любви и больше всего говорит о ее горе и бедах.Страх перед любовью, леденящая боязнь ее — это главное настроение, котороепронизывает большинство трагедий.
В «Агамемноне»Эсхила, в «Трахинянках», «Геракле» и «Эдипе-царе» Софокла, в «Ипполите»,«Медее» и «Электре» Еврипида любовь — это кровавый двигатель людскихпоступков, она несет людям муки и ужас, смерть и измену.
Медея, которуюразлюбил Ясон, мстит ему, убивая своих детей; Федра, полюбив Ипполита, своегопасынка, кончает с собой, а Тезей, ее муж, убивает Ипполита; Геракл в припадкебезумия приканчивает жену и детей, а потом и сам гибнет от любви Деяниры;Клитемнестра, полюбив Эгиста, губит мужа, Агамемнона, а их дети, Орест иЭлектра, убивают ее; Эдип, который убил своего отца, Лая, и стал мужем матери,Иокасты, узнав об этом родстве, выкалывает себе глаза...
Ужас перед этиминфернальным чувством, страх перед этой демонической силой насквозьпронизывают классическую драму.
Но откуда все этоберется? Почему так тесно смыкаются самые «дружеские» и самые «вражеские» чувства?Почему кровное родство омывается кровью? Почему люди, связанные самыми теснымиузами жизни, несут друг другу смерть?
Греки по-своемухотят понять сущность жизни, и такое соединение нетерпимых полюсов и есть дляних эта сущность. Полюса эти враждебны, они не могут жить вместе, но жизнь длягреков — всесмешение, в ней все слито в синкретической неразделенности, и,сталкивая между собой ее крайние силы, они хотят постичь их смысл.
Поэтому-то Эротклассической трагедии — это не тот веселый и порхающий летун, которого мыпривыкли видеть. Хор в еврипидовском «Ипполите» называет его царем над смертными,жестоким богом, который сеет смерть и проклятья. «Вы ужасы миру о силе Кипридымогли бы поведать»,— поет он. Эрот — это страшный бог, которого боятся другиебоги, такой, каким он был у Гесиода, или в древних гимнах, или у первых лириковГреции.
Это еще ступеньстраха перед непонятной силой, ступень цепенящего недоумения. Для греков тойэпохи жизнь полна тайн, и самый, пожалуй, ясный ее двигатель — это воля богов.Герои многих классических трагедий, особенно ранних,— всего лишь наперстки напальце рока, и они действуют так, как он велит им.
Боги — этопсевдоним неясных человеку движущих сил жизни, и чем больше эта неясность, тембольше пружин своей жизни человек отдает богам — и тем страшнее, сильнее,могущественнее кажутся они ему.
И любовь выглядитв трагедии такой же страшной и непонятной, как эти боги, силой — и такой жемогущественной. Чувства, которые испытывают герои,— это не обычныечеловеческие чувства, а титанические импульсы души. Как будто обычные чувствавзяты под увеличительное стекло, чтобы лучше рассмотреть их, и от этого резковыросли в масштабах, стали неузнаваемо другими.
Вот, например,какую ураганную силу ненависти извергает Клитемнестра, эта леди Макбетантичности, убив Агамемнона:
Там он, с хрипеньем, вкрасной луже отдал дух;И вместе с жизнью хлынувиз гортани, столб
Горячей крови обдал емулицо волной
Столь сладостной, кактеплый ливень сладостен
Набухшим почкам, алчущимрасторгнуть плен.
Это не чувствачеловека, а сверхчеловеческие страсти, циклопические клокотания души. Любовь,ненависть, радость, тоска, горе — все они достигают у древних накала страсти, иэта страсть швыряет человека, как песчинку, владеет им, как рабом, несет его,как ураган щепку.
Таким было тогдапонимание чувств, такими были представления классических времен о чувствахчеловека. Видимо, до психологического реализма тут еще далеко, и тогдашняялирика ближе стоит к нему, чем драма.
Возможно, впрочем, что «увеличенныечувства», «чувства-великаны» и есть на самом деле чувства древних — или хотябы какой-то их части. Возможно, что накал эмоций, переходящих в страсти,—особое свойство синкретического чувства древних, такой же стержень тогдашнейсинкретической психологии, как и неразличимое смешение телесных и духовныхощущений.
Детство любви
2012-02-20 14:00:00 (читать в оригинале)А вы задумывались когда-нибудь когдавозникла любовь — вынес ли ее человек из животного царства, или она появиласьпозднее?
Есть мнение, что любовьродилась позже своих собратьев — ненависти, зависти, дружелюбия и материнскогочувства. Пещерные люди, которые жили ордой, групповым браком, наверно, не зналиникакой любви. Исследователи древности говорят, что ее не было даже тогда,когда стало возникать единобрачие.
Исходя из работ таких исследователей —Моргана и Бахофена,— Энгельс писал:
«До средних веков не могло быть и речи обиндивидуальной половой любви. Само собой разумеется, что физическая красота,дружеские отношения, одинаковые склонности и т. п. пробуждали у людейразличного пола стремление к половой связи, что как для мужчин, так и дляженщин не было совершенно безразлично, с кем они вступали в эти интимныеотношения. Но от этого до современной половой любви еще бесконечно далеко».
Многие философы, психологи, ученые считают, что во время античности любви небыло, а был один только телесный эрос, простое половое влечение. Эросантичности — так называют они любовь того времени.
Гегель писал, что в искусстве античностилюбовь не встречается «в такой субъективной глубине и интимности чувства», какпозднее. «Она вообще выступает в этом искусстве как подчиненный для изображениямомент или же только в аспекте чувственного наслаждения». В одах Сапфо, говоритГегель, больше виден изнурительный жар крови, чем «глубокое истинное чувствосубъективного настроения». У Анакреона тоже нет индивидуального влечения, и«бесконечная важность обладать именно этой девушкой и никакой другой...остается в стороне...».
По мнению Гегеля, трагедия древних, «также не знает страсти любви в ееромантическом значении». И в скульптуре, например в Венере Медицейской,«совершенно отсутствует выражение внутреннего чувства, как его требует романтическоеискусство».
В словах Гегеля, очень многоверного, но есть тут и расширение частных оценок до всеобщих, подстановка частивместо целого. Почти везде Гегель идет от «не», от обратных ходов мысли: любовьне такая как позднее, в ней нет глубины и индивидуальности, которую даетискусство нового времени, нет того, что есть в нем. А что же есть в самой этойлюбви, каков ее облик, ее внутренние особенности – об этом говорятся толькообщие слова: «изнурительный жар крови», «чувственная страсть, внушеннаяВенерой».
Я очень сомневаюсь, что вдревности не было настоящей любви. О любви то и дело говорится уже в самыхдревних мифах Греции, а в классическую эпоху, почти двадцать пять веков назад,появились даже теории духовной любви — Сократа, Платона и Аристотеля. Агреческие боги любви? В свите богини любви Афродиты было многобогов—покровителей любви. Один из них олицетворял собой начало и конец любви (уЭрота была стрела, рождающая любовь, и стрела, гасящая ее), другой — плотскиевожделения (Гимэрот), третий — ответную любовь (Антэрот), четвертый — страстноежелание (Поф), пятый — любовные уговоры (богиня Пейто), шестой — брак(Гименей), седьмой — роды (Илифия). И раз были боги любви и даже теории любви,то откуда же они брались, если не из любви?
Если говорить об эросе, тослово это больше подходит к народам, которые вышли на дорогу цивилизации раньшегреков,— к египтянам, шумерам, аккадам. Правда, от них дошло до нас очень малолитературных памятников — из-за хрупкости и недолговечности папирусов, исведений об их любви очень немного. Из любовной лирики Древнего Египта уцелело,например, все го около пятидесяти стихов и фрагментов.
В шумеро-аккадском пантеонебогов была богиня Иштар (Иннин) – покровительница любви и распри, вожделения ивойны. Вражда и дружба, высший вид приязни и неприязни – эти неисходящиесяполюса еще сходятся в ней; у поздних богов – из греческой и индийской мифологии– такого смешения уже нет. Наверно, культ этой богини возник тогда, когдалюбовь только еще начинала выделяться в особую силу жизни, когда ее еще неосознавали в отдельное чувство.
Судя по аккадскому «Эпосу оГильгамеше», богине Иштар нужна только телесная близость, она еще не любит, апросто вожделеет. Поэтому-то она так лего и вероломно отделывается от своегосупруга Таммуза, отправив его в преисподнюю, от пастуха, которого она любила,сделав его волком, от садовника, который не захотел ее любви, - превратив его впаука.
Поэма о гильгамеше на тысячулет старше «Илиады», она сложены в XXIII – XXI веках до нашей эры, исейчас ей четыре тысячи лет. В те времена, как пишет исследователь эпоса И.М.Дьяконов, «акт размножения был священен – шумерам смутно казалось, что от негозависит не только плодородие семьи, но и каким-то образом и общее плодородие страны;и вождь правитель, олицетворявший общину перед лицом бога, гордился не толькосвоим богатством, отвагой в бою и мудростью, но и своей мужской силой».
При древних храмах жили тогдаособые жрицы любви, их почитали, а любовь обожествлялась как таинственная сила.И характер этой любви хорошо виден по истории жрицы любви Шамхат и дикогочеловека Энкиду, укротить которого ее послали. Вот как говорится об этом впоэме:
Раскрыла Шамхат груди, свой срам обнажила.Увидел Энкиду — забыл, где родился!Не смущаясь, приняла его дыханье...Наслаждение дала ему, дело женщин,Ласки его были ей приятны.
Конечно, это еще простой эрос,телесный, лишенный духовности. Но уже и в те времена людям ясно было, что этотэрос не просто животное чувство,— он очеловечивает человека. Сказание оГильгамеше, может быть, первая в мире поэма, где прямо говорится об этом.
Энкиду, который жил раньшесреди диких зверей, полюбив, стал совсем другим, стал человеком. И эпос говорито нем: «Стал он умней, разуменьем глубже».
Таким же эросом, судя подошедшим до нас преданиям, была сначала любовь и в Древнем Египте. Четыретысячелетия назад у египтян уже был культ Хатор — богини любви и веселья. В еечесть пели тогда гимны, в которых ее называют Прекрасной, Золотой, Владычицейзвезд.
Но чуть позднее — околотридцати пяти веков назад — в Древнем Египте возникла любовная лирика, искуснаяи изощренная в своих высших взлетах. И любовь, которая в ней отразилась, небыла простым эросом,— в ней были уже духовные чувства, «вечные», во многомпохожие на нынешние.
Рождение любви видно и вдругих областях духов ной культуры Египта. В те же времена — примерно три споловиной тысячи лет назад — египтяне создают знаменитый скульптурный портрет —голову Нефертити. В ней запечатлелся такой высокий эстетический уровень, такаявысота духа, при которой уже вполне возможна любовь.
Любовь Эхнатона к Нефертитивообще была, пожалуй, первой известной нам из истории великой любовью. В сотнях надписей, в десятках скульптур и надгробий возглашал фараон свою любовь кНефертити, и легенды об этой любви передавались из поколения в поколение.
А в «Сказаниях оСанти-Хемуасе», (записанных двадцать три века назад, но созданных, видимо,раньше) идет речь прямо об индивидуальной любви: дочь фараона Ахура любитсвоего брата и даже под угрозой смерти не хочет выходить замуж ни за кого,кроме него. (Тогдашние обычаи это позволяли, фараоны иногда даже брали в женысвоих дочерей.) И в знаменитой «Рамаяне» индусов, которой сейчас две споловиной тысячи лет, Любовь Рамы и Ситы также духовна и индивидуальна.
Эра античности тянулась большетысячи лет и прошла несколько разных эпох. Вслед за микенской, долитературнойэпохой (второе тысячелетие до н.э.) шла героическая, или аттическая, эпоха (VIII – VI вв.),потом классическая (V-IV вв.),потом эллиническая (IV-I вв.),потом – в первых веках нашей эры – поздняя античность.
С ходом времени менялись люди,другим делался уклад их жизни, их психология. И наверно, нельзя выводить общиедля всех эпох античности правила, думать, что любовь была одинаковой, равнойсамой себе.
Любовь ранней античностивполне, видимо, можно назвать античным эросом. Это как бы предлюбовь, в ней ещемного общеприродного, одинакового для человека и для других живых существ. Незря Зевс становился быком, чтобы сочетаться с Европой, лебедем, чтобы любитьЛеду, сатиром, чтобы насытить страсть к Антиопе. Не зря ведь и Посейдонпревращался в коня, чтобы сочетаться с Даметрой и с титанидой Медузой, котораяродила потом крылатого коня Пегаса.
В этих фантастическихпревращениях, в этих поэтичных метаморфозах прямо отпечатались взгляды древнихна любовь, виден характер эроса. Телесные (хотя уже и одухотворенные)тяготения, плотские желания – таким и был, видимо, ранний эрос античности.
Не раз говорится в мифах отом, что боги принимали облик других людей, чтобы под их видом явиться к возлюбленным. Такпришел к Алкмене Зевс, приняв облик ее мужа, Амфитриона, и от этой их встречиродился Геракл. То же делали и боги индийской мифологии: Индра, например, воблике мудреца Гаутамы пришел к его жене Ахалье. Все это говорит, что богам ненужна была ответная любовь, любовь именно к ним, индивидуальное чувство. Имнадо было насытить свою плотскую страсть, они и не думали о взаимности, илюбовь не была тогда индивидуальной, да и не была еще любовью, хотя уже иначинала становиться ею.
Интересный факт, что любовьпоявляется во времена, когда женщина попадает под господство мужчины. Можнобыло бы подумать, что любовь возникла в истории как психологическое возмещениеза женское рабство: подчинив женщину, мужчина сам попал к ней в плен. Но этовнешний подход — и очень однолинейный. Ясно, что рождение любви — как и другихдуховных чувств — зависело не от одной причины, а от многих и было только однимзвеном в цепи общего развития человека.
У рождения любви было много идругих пружин — и прежде всего духовное усложнение человека, рождение в немновых идеалов, подъем на новые ступени этического и эстетического развития.
Но самое неожиданное состоит втом, что это было, видимо, второе рождение любви. Впрочем, говорить об этомможно пока больше предположительно, чем утвердительно. Думать так позволяюткое-какие свидетельства, которые дошли до нас от первобытных времен — песни,фрагменты первобытной музыки и живописи, обычаи тех племен Индии, Америки,Африки, в которых женщины занимают матриархально высокое положение.
Современные этнографы считают,что матриархата как всеобщей ступени в жизни человечества не было. Но,возможно, матриархальные нравы правили жизнью хотя бы некоторых народов. Судяпо обычаям, которые сохранились у таких народов, женщины и мужчины были у нихсоциально равны и между ними было гораздо больше дружественной близости, чемсоперничества. Психологический уровень людей был достаточно высок, душевные ихотношения глубоки, и в этом теплом климате вполне могли появиться первыевесенние побеги любви.
Позднее духовный климат резкопеременился: это можно увидеть по некоторым нынешним племенам, в том числеавстралийским. Главным чувством мужчины было у них высокомерие и презрение кженщине, главным чувством женщины — боязнь и неприязнь к мужчине. «Они,—говорит о девочках подросток из племени, алава.— как и крокодилы, были нашимиестественными противниками... Я думал о них как о злейших врагах, которых надовсячески изводить и мучить...» «При малейшем поводе мы нападали на девочек, аони — на нас». «Может, именно поэтому я, как и многие другие аборигены, никогдане ухаживал за девушкой. Может, поэтому большинство алава не целуют своих подругдаже после женитьбы» '.
Можно предположить, чтопохожие нравы царили в начальные времена варварского патриархата. Любовь невыдержала этого психологического ледникового периода и погибла. И лишь спустядолгие тысячелетия, когда отношения мужчины и женщины начали смягчаться, любовьстала рождаться снова.
' - Локвуд Д.Я. - абориген. М., 1971.С. 95-97
' - Локвуд Д.Я. - абориген. М., 1971.С. 95-97
Страницы: 1 2
Категория «Живопись»
Взлеты Топ 5
 | ||
|
+148 |
209 |
Relazioni |
|
+137 |
188 |
МухО_о |
|
+131 |
141 |
allf |
|
+125 |
186 |
RouxAngel |
|
+123 |
142 |
kalininskiy |
Падения Топ 5
 | ||
|
-1 |
4 |
nightwishenka |
|
-3 |
2 |
tya-tyan_S |
|
-3 |
129 |
Клуб антиквариев и коллекционеров |
|
-6 |
3 |
antiqvar |
|
-8 |
11 |
ITDalee |
Популярные за сутки
Загрузка...
BlogRider.ru не имеет отношения к публикуемым в записях блогов материалам. Все записи
взяты из открытых общедоступных источников и являются собственностью их авторов.
взяты из открытых общедоступных источников и являются собственностью их авторов.